ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ
ИМЯ И СЛОВО

Минута во тьме

Писатель Виктор Николаев – майор запаса. Имеет боевую награду. Его книга об афганской войне «Живый в помощи» получила несколько литературных премий. Недавно издана новая документальная повесть В. Николаева – «Из рода в род». Теперь мужество и наблюдательность профессионального военного понадобились для того, чтобы рассказать о совсем другой войне. Сам писатель говорит, что она страшнее и циничнее афганской, хотя почти незаметна для нас.
Это война между совестью и соблазном. Между милосердием и равнодушием. Между Божьей любовью и дьявольской ненавистью.
В книге Николаева нет вымышленных лиц. И большинство ее героев не скрывают своих имен, хотя жизненные истории некоторых из них позорны.
Это рассказ о современной тюрьме.
Запись десятка человеческих голосов. Они свидетельствуют о том, что безнаказанных грехов не бывает. Ад совсем рядом и готов вторгнуться к нам еще при жизни.
Люди, которые глотнули потаенной тьмы нашего мира, призывают нас быть внимательнее к своим словам и делам. Они доверяют нам свои имена. Им больше воли необходима надежда, что кто-нибудь хоть раз помолится за них.

Дорогие читатели, я не преследую цель вызвать у вас слезливое сочувствие, волну всепрощения и искусственного сострадания. Вовсе нет. Заключенные – это такой народ, где даже самые падшие и грешные не терпят к себе подобного отношения, пресекают любое заискивание и заигрывание. Суровый быт ими переживается по-разному. Кто-то там становится еще хуже, и таких, к сожалению, немало. Есть такие, которые ловчат и даже пытаются извлечь выгоду из своего положения, занимаясь попрошайничеством. А кому-то наказание идет во благо и вразумление.
Все, что рассказывается об этом нашему обывателю, при детальном рассмотрении выглядит или не совсем так, или совсем не так… В одной из глав вы познакомитесь с судьбой человека, приговоренного к высшей мере наказания. Об этом мне рассказали его родители, осознавшие свой тягчайший грех: беда к ним пришла после того, как они “откупили” сына от армии. По окончании нашего долгого разговора мать этого заключенного произнесла те слова, которые и стали потом названием книги: “Это у нас длится из рода в род…”
Есть главы, рассказывающие о судьбах военнослужащих, которые достойно выполняли свой воинский долг, получили тяжелые физические и духовные ранения. Но по возвращении домой оказалось, что нашему государству многие из них не нужны. И загуляли эти бедные души по России в поисках своей справедливости каждый своим путем. Ко всей беде некоторых, дорога привела их в тюрьму, но, видимо, в том был Божий промысел, ибо, попав в тюрьму, эти ребята впервые оказались в храме.
Военнослужащие-заключенные, особенно участники войны, – это вообще особая, важнейшая тема для осмысления. Психика этих людей после войны наиболее чувствительна. Их духовное состояние, укрепленное войсковым товариществом, готовность к взаимовыручке, искренность, нетерпимость к фальши и обману выделяют их среди остальных заключенных. С легкой руки журналистов стало расхожим такое понятие, как “афганский и чеченский синдром”. Это грубая и безобразная попытка представить всех фронтовиков дикими и необузданными, неспособными управлять своими эмоциями...
Из письма осужденного военнослужащего:
«…Я верю, что пройдут годы и мои родственники вспомнят о своем брате-неудачнике. Им желаю только одного: пусть им будет если не лучше, то по крайней мере не хуже, чем сейчас. Я же боюсь, не дождавшись срока освобождения, умереть на чужбине, где глаза закроет неродная рука и не поставят крест. На наших могилах вообще не ставят крестов. Так хочу лежать рядом с мамой и отцом.
У нас в камере поставили телевизор. Кто-то пожертвовал, да и администрация, видимо, похлопотала. Смертники ведь тоже болеют за “Спартак”. Так вот, мой дружок по нарам, которому сидеть еще очень долго, однажды по “Новостям” увидел родную деревню и повесился от тоски. Меня в моей печали поддерживают такие же, всеми брошенные. Да я и не ропщу… Сейчас апрель. У природы свежий воздух. Тебе известно, какой цены свежий воздух утра? Ты знаешь цену слову? Доброму слову... От одного доброго взгляда в мою глухомань исчезает запах параши в углу.
В Чечне я служил в разведке. Чеченцы нас с Серегой называли “черной тенью”. Когда вспоминаю своих ребят, будто свежею… Знаешь, как худо сидеть много лет при постоянно горящей лампочке, не выключающейся ни на секунду. Но однажды она погасла. Отключилась электростанция. Это был, видимо, Божий промысел на наше нытье. Камера погрузилась во мрак. И мы оцепенели. Это длилось около часа. А может, вечность. Когда свет загорелся – мы не узнали друг друга. Мы будто на глазах постарели. Теперь я говорю: лучше век при таком свете, чем минуту во тьме. Свет, хоть и тусклый, а все Божий. Я уже ползал в жизненной темноте своим умом – оказался на нарах. На воле я хотел быть большой “шишкой”, в результате получился внушительный синяк. Теперь молюсь, каюсь, и, знаете, рассасывается… Когда-то своими поступками я создал свое частное искусственное солнце. Оказалось, что все было мраком.
Нас тут четыре человека. Мы делимся тем, что есть. Однажды один сказал: “Послал бы Господь хоть какую-то возможность услышать голос моего ребенка…” Когда мне зачитали смертный приговор, я несколько дней привыкал к смерти. А однажды ночью сдал окончательно: упал на колени и начал выть, как собака: “Дурак… дурак”. И вдруг услышал голос: “Терпи!” Мое состояние описать невозможно. Кожа покрылась пупырышками, как горошинами. Я просидел онемевший не помню сколько. Через полгода меня пересудили по моему делу и смертную казнь отменили…
Мой сокамерник рассказывал, как он бросил наркотики. Когда у него еще на воле начиналась ломка, за стеной в соседней комнате внезапно начинал крутиться и плакать шестимесячный сын. Он был поражен этим так, что внезапно отошел от наркотиков. Родные и близкие отказались от меня, да я и не жалуюсь. На их месте я бы поступил, наверное, точно так же. Такая плата за свои ошибки. Единственная, кому я был нужен, – моя мама. Но она умерла. И просьба – пришлите мне посылочку, просто пустую коробочку, чтобы моя душа согрелась от неизвестной мне души…
Вот чего нам не занимать, так это грехов. Читатель, помолись при случае за раба Божьего, сержанта, грешника Анатолия с сокамерниками».

По мере углубления в тюремную тему я понял, что война за людские души, которая сегодня ведется в государстве, пострашнее, чем война физическая. Более изощренная, циничная, наглая, жестокая, поражающая не отделение и полк, а весь род. Тысячи родов. Срубается не “ветвь всякого древа, не приносящего плода” – вырубаются целые родовые сады. В тюрьмах порой сидит уже не кто-то из семьи, а целые семьи: муж, жена, мать. А дети оказываются в приютах.
Такое ощущение, что в государстве каждый год темная сила пытается объявить годом хаоса и греха. Но по мере усиливающегося покаяния людей упорство нечисти тупится и разбивается. В тюрьмах стали происходить неприметные для мира поразительные изменения по воле Божией. Буквально из ничего возрождаются бывшие и появляются новые храмы, в которые медленно, подчас с трудом, преодолевая свою немощь, потянулись заключенные всех рангов уголовной иерархии, чтобы первый раз в жизни робко поклониться, а значит, попросить прощения за содеянное. Нередко эти люди, которых общество считает отпетыми бандитами, стесняясь и смущаясь, но с надеждой и крохотной начальной верой неловко ставят свечи Всем Святым. Чтобы это увидеть, стоит ехать за сотни верст…
Сегодня многие повторяют вслед за известным киногероем: “Вор должен сидеть в тюрьме”. В действительности этого недостаточно. Тюремное заключение без духовного покаяния – это бездарное, более того, преступное использование бюджетных средств…
Государственный закон тогда начинает действовать, когда он на деле показывает любовь к человеку. Сегодня, как правило, этого нет. Возможно ли покончить с преступной группировкой, уничтожив ее главаря? Нет, невозможно. Бандгруппа только на какое-то время затаится и снизит свою активность. Не секрет, что в некоторых тюрьмах существуют своего рода “институты” по подготовке соответствующих “выпускников” для преступного мира, а на книжных развалах вполне легально, без всякой опаски бойко торгуют детективами, многие из которых могут сойти за учебные пособия для будущих уголовников.
Состояние нынешней истерзанной психики людей таково, что они зачастую творят, не задумываясь о последствиях. Артисты охотно снимаются в роли воров, бандитов, сутенеров, вольно или невольно возводя их в ранг романтических героев. Психологам не приходит и в голову взять за основу в своей работе Евангельские заповеди. Бизнесмены нередко занимаются сомнительными видами деятельности, а немалое число представителей шоу-бизнеса имеют основной доход от пропаганды проституции, гомосексуализма, растления малолетних.
Вся наша жизнь состоит на первый взгляд из необъяснимых порой случайностей, но при осмыслении понимаешь, что это совершенно последовательная цепочка событий. В этом меня еще раз убедил один заключенный, осужденный на долгий срок:
“Я думал, что все нечистое, творимое мною, останется вечной тайной. Даже фразу полюбил – “коммерческая тайна”. Дурак. Это для нас наша деятельность – тайна, а на небесах это явная явь. Все закончилось тем, что мою “тайну” оценили в двенадцатилетнюю явь. Жена сказала, что, когда мне зачитывали приговор, у меня так тряслись поджилки и так побелело лицо, что это заметил даже судья”.
И, кстати, о женах. О женах заключенных. Они нередко переносят такие духовные потрясения, которые мужчинам выдержать или крайне сложно, или невозможно. Потрясающе прозвучали слова из уст одной уставшей от невзгод женщины, оглушенной приговором мужу о пожизненном заключении: “Он сидеть будет вечно, а я буду вечно его ждать. Любого. И вы, люди, не судите меня и примите такой”.

Все, о чем мы сейчас говорим, напрямую касается семьи. Прогрессирующий духовный терроризм, подпитывающийся из всех видов источников, всерьез изматывает ее, порой вплоть до уничтожения. Если из семьи уходит отец – это трагедия. Если мать – катастрофа.
Из письма заключенного:
«…До того, как меня доставили на чтение приговора, я думал, что я очень сильный и смелый человек, хотя чувствовал, что меня ждет “вышка”. Но по тому, как шел судья, каким тоном он взялся читать приговор, я понял, что меня расстреляют… Больше всего я боялся не самого расстрела, а его ожидания. И придумал, что сразу, как об этом скажут, перегрызу себе вены. При словах “…к смертной казни…” я потерял сознание. Потом, когда меня доставили в камеру, я долго не мог говорить, к тому же временно оглох и за месяц сильно облысел… Мне сидеть почти всю жизнь. Я убил человека в автобусе за то, что он на меня брезгливо смотрел. Тогда я ехал домой после двух смен на заводе, и от меня сильно пахло мазутом. Мне было очень плохо, так как нам семь месяцев не давали зарплату, и я не знал, что сказать жене... Я оказался очень слабый человек. Теперь я это понимаю. Моя мама умерла, когда мне было пятнадцать лет. Отец стал водить домой других женщин. Они были всегда пьяные, учили меня материться и рассказывать нехорошие анекдоты. Меня угнетало, что они спят на маминой кровати, берут ее вещи. Когда пятая или шестая женщина надела мамино пальто – я ушел из дома. Отец меня не искал… Жена обещала ждать меня, но после первого свидания по тому, как она прощалась, я понял, что она никогда не придет. Из-за моей внешности мне дали нехорошую кличку. Меня это сильно мучило. На воле я смеялся над теми, кто ходил в церковь. Теперь, в неволе, постоянно хожу сам. Меня там никто не обижает, батюшка называет по имени. У каждого на земле есть свой “пятачок” для души. Для меня им стал тюремный храм. Тело – в тюрьме, душа – в церкви. Простите, я каждое предложение пишу с перерывом. Стесняюсь сказать, что плачу. А зовут меня Максим”.

В своих поездках по местам заключения я встречался с разными людьми. Вот так и познакомился с Михаилом Петровичем Потаповым. Почти полжизни он отсидел в тюрьме. Наша встреча началась со спора, а расставался я с ним с сожалением. Откуда он родом – не помнит, родителей не знает. От себя могу сказать: удивительной мудрости человек, с очень поучительными мыслями при неспешном, осторожном разговоре.
– Откуда родом, Петрович? – допытывался я.
Минутное молчание старика, глубокая затяжка “Беломором”
– Родом? – переспросил он. – А из храма!.. Знаешь, где я умный стал? На кладбище, когда моего дружка Веньку отпевали. В 60 лет помер. Убили Веньку ночью блатные за лишнее слово.
Петрович долго сосредоточенно молчал. Потом продолжил:
– Вообще слово – дорогая вещь. Вот стоял тогда у могилки, глядел на батюшку, на Веньку-покойника и понял: где бы нашего русского мужика ни носило, где бы мы по дури своей ни кувыркались, а все одно заканчиваем под крестом и при батюшке. С церквей кресты посносили, а на кладбище так и не смогли...
Помолитесь за старика, люди добрые, за фронтовика с 1-го Белорусского (умудрившегося в своих тюремных скитаниях сохранить две медали “За отвагу”). Он так просил…

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"