КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
ВЫСОКАЯ ПЕЧАТЬ

Летом музы, как и большинство из нас, тоже любят взять отпуск. Но «мертвого сезона» в искусстве не бывает. Под Тверью только что завершился фестиваль рок-музыки «Нашествие». В Выборге начинается киномарафон «Окно в Европу». А дальше – «Киношок» в Анапе. Сегодня мы рассказываем о событиях, тоже относящихся к нынешнему лету. Выдающийся украинский актер Богдан Ступка получил приз Московского международного кинофестиваля за лучшую мужскую роль. Один из крупнейших российских режиссеров, Кама Гинкас, завершил трилогию по рассказам Чехова. А летний номер журнала «Дружба народов» представил три удивительных рассказа молодого прозаика Юрия Пупынина.

Умеют ли люди летать?

Прозаик Юрий Пупынин рассказывает о тех, у кого получается

Почему-то вы сразу догадываетесь, что рассказ этот вовсе не фантастический. Что его художественная суть в иных, но притом уже приблизившихся к вам измерениях, к которым пора уже привыкать. Рассказы Юрия Пупынина, опубликованные в июньской книжке журнала “Дружба народов”, проводят с вами первые ознакомительные тренировки. В первом – “Легкий Чео непомятый” – это происходит одновременно с сюжетом и непосредственно в нем. Вопрос “Умеют ли люди летать?” повествователь оценивает как “серьезный и перспективный”, сообщая при этом, что “в российских ВВС, например, существует секретное подразделение, в которое после тщательной проверки зачисляются десантники, проявившие определенные летательные способности. У кого-то, допустим, парашют не совсем раскрылся, и на этом полураскрытом парашюте парень благополучно приземлился... Другой десантник, например, был сброшен горцами в пропасть во время одной из операций в Афганистане, но прекрасно сманеврировал и, не долетев до дна и двух третей расстояния, счастливо свернул к боковой, почти отвесной стене”.
Это подразделение лелеял какой-то энтузиаст-генерал, обходясь нещедрым финансированием, поскольку посчастливилось раздобыть разведданные о том, что в чилийских Андах американские ВВС “тщательно и неторопливо” постигают тот же феномен.
Прикладные цели на этом исчерпывают себя, и повествователь переходит к заботам фундаментальным, которые как раз и заключаются “в умении управлять собственными движениями в свободном падении”.
Острие сюжета всего на двух с половиной страницах устремлено к тому моменту в развитии способности летать и к той точке в открытом пространстве, когда человек, оторвав от себя механизм, амортизирующий приземление, пробует самостоятельно прервать полет и приземлиться тоже самостоятельно. Ведь будучи привязан к аппарату, который позволяет мягко опуститься на землю, и зная об этом, “ты мысленно будешь привязан к земле и не улетишь далеко. Не говоря уже о том, что организм отяжеляется от этого механизма и теряет летные качества”.
Летучий десантник Иван Торопыга и чеченец Мурад из высокогорного села, в котором летали все, а “старики и старухи просто целыми днями шастали по небесам, обучая мальчиков и девочек”, уходят оба от воздушного поединка, словно бы откупившись гибелью сброшенного Иваном аппарата. Мурад “летал гораздо быстрее этого русского, хотя и хуже птиц”, уточняет повествователь, но он боялся быть замеченным русскими. И потому Мурад предпочел вырваться из поля их зрения, но не улетев, а уйдя незаметными тропами.
В это же самое время Иван Торопыга, которому, пока он летал, “ошибочно казалось, что он немного птица, а для птиц проблем с приземлением не существует”, устал и начал замерзать”. Но “скорость терять нельзя было. Сама способность к полету приобреталась только на определенной скорости. Он просто рухнет вниз, если замедлит движение”.
Вот в этой трепещущей точке истории, когда оба несовершенны, не могут уже не летать, и происходит развязка сюжета. Падающего Ивана подхватывают две пары рук – стариковских и детских – из того Мурадова аула, где все “шастают по небесам”. В слове человек, которое выдавливает из себя Иван на вопрос “Кто ты?”, девочка различает лишь чео и восклицает: “Какой замечательный Чео! Легкий и совсем непомятый”. “Снаружи непомятый, внутри помятый”, – отвечает зоркий старик, и они улетают за пищей, чтобы спасти Ивана, а Иван погибает от разрыва аорты, добравшись до своих.
Легкость, полет и парение Юрий Пупынин не пишет, а воссоздает, словно бы раздвигая плоскости и объемы для воздуха и пространства, где можно двигаться куда ни потянет. Их – Ивана и Мурада – обоюдная тяга к свободе настолько реальнее и вещественнее того противостояния, в котором они пребывают, что само противостояние воспринимается как тяжесть и твердь, о которую можно разбиться и от притяжения которой надо уйти.
Пупынин пишет состояние отрешенности, насыщенной рывком, еще не осуществившим себя, но уже обретающим образ, пусть только воображаемый.
Первый рассказ – метафора двух последующих. Подобно летучему Чео, у деревенского учителя Роди был один недостаток: “В его голове не умещалась действительность. То ли голова оказалась маловата, то ли действительность неправильно им понималась, – он еще не решил”. Так или иначе, действительность “порою казалась ему настолько чуждой и отталкивающей, что он просто мычал от головной боли, пытаясь ее внутри себя приспособить” (рассказ “Совещание куста”). Чтобы избавиться от нее и не дать ей над собой власть, Родя учил итальянский, выражая на итальянском (но лишь мысленно и безмолвно) сокровенные свои ощущения. Правда, однажды, когда он попытался на этом немом языке изъясниться с настоящей итальянкой, она родной язык не узнала, и беседы не получилось. Но Родя продолжал его изучать. И лишь благодаря этому как бы вымышленному языку Родя одерживает невымышленную победу, ибо этот язык был пространством его личной свободы. На совещании куста Родя вступается против косных коллег и яростных методистов за молодую учительницу, которая по собственной методике сумела ясно и просто втолковать детям правописание причастий. Методику ее благодаря Роде в конце концов признают, и она получает прибавку к зарплате.
Что еще важно – молодую учительницу поразил красотой тот странный язык, на котором Родя обронил всего одну фразу, но вслух.
Подобно Чео и Мураду, учительница с другого края куста и Родя разбегаются, разлетаются в разные стороны. На этой развилке повествователь берет на себя роль переводчика, лелея ту реальность свободы, которая в них нарождается, и вслушиваясь в неведомый их язык.
Так же и студент Игорек из рассказа “Оперативная психология” исчезает прямо с лекции, отчего шея профессора делается кирпичной, и бежит в павловский парк, а в парке мимо всех гуляющих – “к заветным трем березам посреди поляны. Это было его пространство, обнаруженный им небольшой мир с тремя белыми осями координат, уходившими в своей специальной системе прямо в небо”.
Так начинается в этой маленькой трилогии история третьего рывка…

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"