ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ 
КНИГА ИМЕН

Совершенство несовершенного

Послание от Изадоры Дункан

Сначала танец, лишь потом – трагедия

Девочка любила приходить на берег океана. Она бегала по вязкому песку. Влажное платье обвивалось вокруг ее голых ног, длинные волосы развевались по ветру. В небе парили птицы, калифорнийские луга струились золотом цветов. Все вокруг было в движении, все танцевало. И она – тоже.
Мать Изадоры Данкан разошлась с мужем и, оставшись с четырьмя детьми, вынуждена была давать уроки музыки в богатых домах Сан-Франциско. Позже Изадора вспоминала, что отчетливое чувство несчастья сопровождало все ее детство, но воспринималось как нечто вполне естественное. Вне школы она забывала о своей бедности, а прогулки на дикий берег океана давали ей ощущение свободы и силы.
Очень музыкальная, мать вольно или невольно помогла всем своим детям сделаться артистами или художниками. Часто она до поздней ночи играла на фортепиано свои любимые произведения Шопена, Шумана и Мендельсона или читала вслух стихи и как будто забывала о дневных заботах и обо всем, что окружало ее, и даже о том, что маленьким детям уже давно пора спать. Дети же впитывали звуки музыки, мелодию стихов, а Изадора сочиняла танцы.
Еще подростком она бросила школу, которую считала совершенно бесполезной, высоко заколола волосы, чтобы казаться старше, и начала давать уроки танцев. Впрочем, свой первый урок она дала еще в шестилетнем возрасте. Как-то миссис Данкан увидела, что ее дитя сидит в окружении соседских малышей и руками показывает движение танца.
В Сан-Франциско она посещала балетные классы. И однажды в ответ на замечание знаменитого балетмейстера о том, что поза “на пуантах” необходима танцору потому, что она красива, девочка ответила, что находит ее не только некрасивой, но безобразной и неестественной. Она грезила об ином танце, без напряженной и вульгарной гимнастики балета.
Имя юной Изадоры Данкан, “преподавателя танцев”, было внесено в городской справочник Сан-Франциско. Изадора страстно искала единомышленников и, когда находила, умела у них учиться. Ей оказалась очень близка теория движения Франсуа Дельсарте. Французский педагог по вокалу был известен как автор теории выразительного сценического движения. Изадора была потрясена его утверждением, что все естественные движения несут в себе выражение либо чувства, либо мысли, либо мотива. К 14 годам у Изадоры сложилось собственное представление о танце. И слова Дельсарте о том, что “нет ничего ужасней и прискорбней, чем жест, не несущий в себе никакого смысла”, лишь подтверждали правоту ее поисков. На своей визитной карточке она написала просто – “Профессор по Дельсарте”.
Однажды в Нью-Йорке она буквально заворожила известного театрального антрепренера невероятной речью: “Я должна вам открыть великую мысль, г-н Дейли, – говорила она. – Кроме вас, ее здесь некому понять. Я возродила танец, открыла искусство, утраченное две тысячи лет назад.
Родиной театра был танец, а первым актером был танцор. Он плясал и пел. И лишь потом родилась трагедия…”
Дейли не знал, как отнестись к этому странному худому ребенку. В результате Изадора получила небольшую роль в пантомиме. Недолгая работа в театре и выступления в частных домах успеха ей не принесли. Изадора понимала, что если она хочет найти признание своего искусства, то для этого ей надо ехать в Европу. И вот в мае 1899 года семейство Данкан пересекает Атлантику на судне для перевозки скота...
На первых порах Изадора и ее семья успешно выступают в салонах английской аристократии. Но вскоре становится ясно, что даже самая радушная хозяйка дома не будет рассматривать Изадору иначе, чем очаровательное приложение к вечеринке. Поэтому ей нужно было каким-то образом самой организовать свои выступления, найти свою публику и критиков.
Один из музыкантов убедил Изадору танцевать под более серьезную музыку и обойтись без мелодекламации. Теперь к танцам на сюжеты античных легенд или на темы полотен Боттичелли (“Приветствие весны”) и на стихи Гомера, Теокрита и Омара Хайяма добавились композиции на музыку Шопена, Брамса и Бетховена. Она уже могла выразить свои чувства, не прибегая к иллюстративным приемам, без пантомимы, которая давала ключ к содержанию танца.
В книге “Моя жизнь” Изадора признавалась: «Я засиживалась допоздна, штудируя работу Канта “Критика чистого разума”, из которой, одному Богу известно почему, я черпала вдохновение для мгновений чистой красоты, составлявшей предмет моих устремлений».
Талантливая американка с жадностью впитывала европейскую культуру. Впечатления от греческой вазописи и скульптуры, полученные за долгие часы, проведенные в Британском музее, воплощались в гармоничных движениях ее танца. Столь же самозабвенно она изучала искусство Возрождения и английских прерафаэлитов.
В Лондоне семья жила недолго и в 1900 году переехала в Париж.
Слава ее быстро росла, а поиски не прекращались… Она уже не танцевала спонтанно. Она училась анализировать свои движения. Она объясняла: “Теперь я работаю по-иному. Я ничего не беру извне. Я отдаюсь чувству, сосредотачиваюсь в нем, и тогда… Вы знаете, – перебила она себя и сделала маленький жест пальцем на груди, – вот здесь у всех нас есть маленький двигатель, от которого идут токи по всему телу. Так вот, я отдаюсь чувству, которое льется из музыки, и этот двигатель сам управляет моими движениями. Танцевать нужно изнутри, только изнутри, из самой глубины глубин, где мы ощущаем борьбу плоти и духа в нашей душе”.
Естественные человеческие движения – ходьба, бег, прыжки – были в основе ее техники. Она говорила, что учиться надо у природы, как это делали греки, – у ветвей деревьев под порывами ветра, у морских волн с их бесконечной пляской.
Но не в возращении к древнегреческим пляскам была ее цель, она мечтала о новом танце. “Возвращаться к греческим танцам так же невозможно, как и бесполезно: мы не греки и не можем танцевать, как они”.
По ее словам, она двадцать лет работала над своей техникой. Вот одно из впечатлений очевидцев: “Она танцевала телом, руками, лицом – она делала такие сложные движения, на которые не решились бы современные танцовщицы самой требовательной итальянской школы, и Данкан делала их легко и радостно”. О природе этих движений говорил русский литературный критик и переводчик А.Горнфельд: “Это… непобедимый поток красоты, естественности… чарующий, властный… Тот, кто знает жизнь искусства, понимает, что даром такая красота не дается… Это творчество гения, а не сырое естество”.
Величайший дирижер того времени Артур Никиш, который сам дирижировал ей Седьмую симфонию Бетховена, говорил, что “Изадора проясняет музыку”, – столь высоко он ценил ее интерпретации музыкальных произведений.
Друг и глубочайший поклонник Изадоры, сам гениальный новатор, художник театра Гордон Крейг ставил ее искусство много выше своего: “…стоило лишь увидеть ее танец, как мысли уносились ввысь, словно с приливом свежего воздуха. Это очищало нас от всякой чепухи, над которой мы раздумывали так долго… Она говорила все, что следовало услышать… Она сияла, как непрерывное провозглашение Возможности. Все было возможно, все возможно сейчас и вечно будет возможным…”
Ее противники, особенно из среды профессиональных музыкантов, возмущались тем, что танцовщица пользовалась музыкой “серьезных” композиторов, для танцев вовсе не предназначенной. Обращали внимание на то, что она – самая обыкновенная женщина, ничего особенного. И это поражало, так как, оказывается, ничем не примечательная женщина может быть прекрасной.

Калифорнийский ветер

В январе 1905 года Изадора появилась в России. Она приехала в город, оклеенный афишами, где ее имя выглядело как “Айседора Дункан”. Актриса была очень огорчена, но что-то менять уже было поздно.
Она появилась в России в тягостные дни русско-японской войны и революции 1905 года. Это было время растерянности и уныния, и ее появление было полной противоположностью этим настроениям. Одна современница вспоминала: “Ее ритмическая линия была всегда вверх, от первых радостных танцев, которые словно плавали в солнечном свете, до этих последних, трагических произведений, которые все же выражали непреоборимое стремление человеческого духа ввысь”.
Поэт Федор Сологуб неожиданно разглядел в плясках Изадоры воплощенную мечту Дон Кихота: “Лицо милое, но вовсе не красивое. Обаятельное лицо милой деревенской Альдонсы... выбор благороднейшего и несчастнейшего из рыцарей, который навеки поставил выше знатных босоногую крестьянскую девку, которая жнет, веет, моет полы, и ее назвал прекраснейшею из земных дев, и дал ей сладкое имя Дульцинеи”.
Это же “чудо преображения” Сологуб ощущал и в себе, и в других зрителях. Вообще все, что делала Изадора – плясала, обращалась к зрителю после своего выступления или писала о своем искусстве, – потрясало, будоражило людей и, в сущности, изменяло их судьбы.
Однажды после ее гастролей в Америке один актер признался: “Что-то случилось со мной, что теперь изменит всю мою жизнь. Словно я заглянул в новый рай. И тогда я почувствовал, что все, что я видел, я не видел, и все, что до этого слышал, – я не слышал. Это был новый мир. Я понял, что она – одна из редких личностей в этом мире и что ее искусство каким-то странным образом способно придавать совершенство тому, что обычно до отчаяния несовершенно”.
Впрочем, магнетизм ее личности был не таким уж всесильным. Иных интеллектуалов Старого Света раздражала ее дерзкая уверенность – они видели в Изадоре лишь сочетание пропагандистского фанатизма и практической сметливости янки.
Но именно практичность менее всего была характерна для Изадоры. Ее полуголодное детство научило ее быть необычайно щедрой.
“О, как вы практичны! Почему вы так практичны? – недоумевала она. – Почему все так практичны? Мужчины и женщины, которых я встречаю, думают, что жизнь – это понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота и воскресенье, а затем – похороны. Это все, что они думают. Я этого не понимаю”.
Свои огромные гонорары она тратила на создание школ. Сначала в Германии, под Берлином, затем в Париже и, наконец, в послереволюционной Москве в начале 20-х годов. С помощью школы должна была воплотиться в жизнь главная мечта ее жизни. Тысячи детей, которых она воспитает, передадут свое искусство миллионам других людей, и все люди, весь мир научатся выражать свои чувства через движение свободно и радостно. “Танец – искусство… – утверждала она. – Считать его только развлечением – значит унижать его. Истинный танец не состоит из различных установленных па и поз. Танцующему они ни к чему: он должен только находить особенности движения, наиболее правдиво выражающие движения его души”. Но ни одна из этих школ не жила долго. Ни одно правительство не поддержало эту идею.
И все-таки некоторые фразы из пластического языка Изадоры Данкан дошли и до нашего времени. Современные барышни, которые увлекаются гимнастикой, аэробикой и прочими пластическими техниками, даже не догадываются, что это Изадора каждый раз посылает им весточку о радости и красоте этого мира.
Много лет спустя после смерти “Терпсихоры”, в 1927 году, Гордон Крейг вспоминал: “…она была первой и единственной танцовщицей, которую я когда-либо видел, не считая нескольких на улице в Генуе и в амбаре на сельском празднике под Йорком. Когда она умерла, некоторым из нас показалось, что танец иссяк…” Она сама ждала от людей импровизаций, рожденных “в поте души”, однако повсюду встречала беспомощных подражателей…
Но разве Изадора не напомнила нам о том, что в каждом из нас живет Танец и что Танец – бессмертен?
Стихия, пробужденная Изадорой на скалистых кручах калифорнийского побережья, застигла врасплох и Новый, и Старый Свет, изменив немало привычек и представлений. Для нас теперь стало очевидным многое из того, что сто лет назад было очевидным ей одной. И калифорнийский ветер с тех пор взбудоражил немало светлых умов. И все-таки трудно представить, что испытал бы самый нелюбопытный из наших современников, застигнутый на месте ее пляской? Скуку при виде этого старомодного шоу или первобытный озноб перед разгулом стихии – вызывающе интимной и открытой?

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"