Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №44/2004

Четвертая тетрадь. Идеи. Судьбы. Времена

ЛЮБИМЫЙ ГОРОД 
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА 

Кисель из колодца

22 июня 1941 года началась война. И спустя четыре с лишним месяца, 24 октября, Белгород пал. В городе был установлен так называемый “новый порядок”.  Немецкий.

К войне Белгород подошел красивым, процветающим, преуспевающим. В городе действовал институт, 3 техникума, 2 профессионально-технические школы, 20 школ общеобразовательных. Плюс к тому 23 библиотеки, драмтеатр, краеведческий музей, Дом пионеров, пяток клубов, развитая промышленность. Ну и так далее.
А тут вдруг война.
Естественно, что белгородцы до последнего момента верили в то, что страшная беда минует город, что враг все-таки не дойдет до них, Красная Армия окажется сильнее и победа очень-очень близко.
Люди по-разному воспринимали все происходящее. В большинстве своем примерно так:
“Фронт от нас близок. Несмотря на это, район живет прежней жизнью: кипит работа на полях, колхозники снимают обильный урожай”.
“Коварный враг от нас недалеко. Но, несмотря ни на что, мы убираем хлеб, молотим и сдаем государству”.
Случались и сбои:
“Хлеб на поле преет, еще не убрана рожь, яровое почернело на корню, а председатель колхоза живет как барин, пьянствует и на все смотрит сквозь пальцы”.
А многие с надежной ждали появления немецкой армии:
“За что мы работаем, ведь за 20 лет советской власти народ ничего хорошего не видел”.
“Работать в колхозе на паразитов – коммунистов я не буду, не за что, обобрала нас эта власть, но теперь и ей пришел крах”.
“Коммунисты замучили нас своими колхозами. Но теперь зато Гитлер будет пить их кровь. Он принесет нам хорошую жизнь”.
Увы, ни тем и ни другим надеждам сбыться не довелось. Враг в Белгород вошел, но не был он похож на благородного освободителя.

* * *

Гитлеровское командование и не планировало благородных миссий. В одной из его директив говорилось: “Всякое сопротивление должно ликвидироваться не путем судебного наказания виновных, а распространением со стороны оккупационных властей такого страха и ужаса, которые должны отбить всякое желание к сопротивлению. Командование должно изыскивать средства для обеспечения порядка в охраняемых районах, не запрашивая новых охранных частей, а применяя соответствующие драконовские меры”.
Еще до нападения на СССР перед солдатами была поставлена вполне определенная задача. От них требовалось принятие “беспощадных и энергичных мер против большевистских подстрекателей, партизан, саботажников и полное искоренение любого активного и пассивного сопротивления”.
Гитлер разъяснял свою стратегию в таких словах: “Если видеть цель немецкой политики в обеспечении и приумножении народа, то тут же наталкиваешься на проблему пространства; все экономические и социальные трудности можно устранить исключительно за счет преодоления нехватки пространства, от этого просто зависит будущее Германии… Жизненное пространство Германии расположено на континенте, для решения германского вопроса может быть только один путь – путь насилия. После того как такое решение принято, речь может идти только о времени и наиболее благоприятных обстоятельствах для применения силы. Через несколько лет условия могут измениться в невыгодном для Германии направлении. И решить эту проблему надо не позднее 1943–1945 годов”.
О том, как именно реализовалась эта “благородная” задача, свидетельствуют современники.
“В период оккупации немцами г. Шебекино (Белгородской области. – А.М.)… я проживала на оккупированной территории… За это время немецко-фашистскими извергами были арестованы и расстреляны десятки ни в чем не виновных советских граждан. Лично я сама была дважды арестована и во время допроса немецким офицером, приезжавшим из Волчанской ставки гестапо, подвергалась мучительным истязаниям. Офицера звали Ганс, фамилия не известна. Первый раз была арестована 21 июля 1942 г., но через два дня была освобождена под подписку о невыезде из города. Второй раз была арестована 14 сентября 1942 г. После ареста я была брошена в грязный, душный, без света глухой подвал дома бывшего владельца сахарного завода Ребендера. В подвале находились другие советские граждане, более 30 человек. Во время нахождения в подвале арестованных совершенно не кормили, даже не давали воды. Арестованные питались за счет передач, приносимых родственниками и знакомыми. В числе арестованных были и женщины, которые помещались в одном подвале с мужчинами.
15 сентября 1942 г. около 18 часов в подвал явился немецкий солдат с двумя полицейскими, и они повели меня в одну из комнат комендатуры г. Шебекино, где офицер из гестапо по имени Ганс при помощи переводчика подверг меня допросу. Из допроса я поняла, что меня обвиняют в связи с партизанами. Во время допроса немецкий офицер, не добившийся желательных для него ответов, руками схватил меня за живот и изо всей силы стал давить, требуя от меня желательных для него ответов. После этого офицер подтащил меня к двери, схватил мои руки, пальцы обеих рук просунул между дверями и начал постепенно зажимать, причиняя мне ужасную боль. Переводчик же требовал от меня признания, обещал освободить, в противном случае угрожал подвергнуть избиению резиновой палкой, которая лежала там же на столе. Скоро я потеряла сознание и очнулась снова в подвале, в беспамятном положении находилась не помню сколько. Осматривая себя, я обнаружила, что кисти рук опухшие, в кровоподтеках, пальцы же раздавлены с раздроблением костей.
22 сентября 1942 г. в 8 часов я из подвала была выпущена совместно с одним военнопленным, с которым выкачивали воду на водокачке, в саду машзавода, из машинного отделения завода. В силу этих обстоятельств я оказалась очевидцем расстрела 11 советских мирных граждан, там же в саду машзавода, в числе которых были лица, сидевшие со мной в подвале. Процесс расстрела мне хорошо был виден и слышен через окно из подвального помещения водокачки.
Днем 22 сентября 1942 г. в сад привели арестованных: Свищева Степана Михайловича, Шаповалова Ивана Петровича и предложили вырыть яму, т.е. расширить и углубить воронку от авиабомбы; после чего их снова увели в подвал. В тот же день, около 16 часов, 4 немецких солдата и 4 полицейских привели к выше названной яме 4 арестованных: Кравцова Алексея Захаровича (городской голова, назначенный немцами, арестован за помощь партизанам), Коробко Петра, Старченко Константина Федосеевича, Свищева Степана Михайловича. Недалеко от ямы стояли 4 немецких офицера, один из них дал приказ раздеть всех арестованных до нижнего белья и поставить на колени у ямы. После того, как вышеуказанные жертвы немецких палачей были поставлены на колени у ямы, по команде офицера 4 солдата подошли к ним в упор и расстреляли всех четверых. В это же время 4 полицейских привели в сад еще четыре человека арестованных, в числе которых были: Кравцова Мария Алексеевна (дочь Кравцова А.З.), Котлярова (Мирошниченко) Анастасия Ивановна, Шевцов Сергей Иосифович, Шаповалов Иван Петрович – все четверо в таком же порядке, как и первая группа, были расстреляны… После расстрела второй партии были приведены полицейскими еще три человека: Роганина Нина и двое неизвестных для меня мужчин, которые были расстреляны в том же порядке, что и первые 8 человек. Пока фашистские изверги проводили расстрел, сад и дорога к саду были оцеплены солдатами, а 4 офицера, руководившие расстрелом, стояли в стороне и истерически хохотали.
Мне также известно, что на второй день вступления немецких войск в г. Шебекино… был зверски замучен захваченный в плен старший лейтенант Красной Армии, фамилию которого установить не удалось. Издевательства и истязания над старшим лейтенантом немецкие солдаты и офицеры производили на хуторе “Пятилетка” во дворе гражданки Поповой Марии, где мы его обнаружили на второй день после ухода этой части, под сараем, и вместе с другими женщинами с нашей улицы произвели похороны. Все женщины, участвовавшие в похоронах, осмотрели труп старшего лейтенанта, причем обнаружили следы зверской расправы, как то: оба глаза были выколоты, все тело было исколоно каким-то острым предметом, а на спине была вырезана пятиконечная звезда”.

* * *

В самом же Белгороде под гестапо заняли аптеку № 8. Именно здесь держали арестованных. Методы же у фашистов были те же самые:
“Будучи арестованным, я был доставлен в здание гестапо; там было большое скопление арестованных, примерно до 600 человек. Они были так измучены, что их трудно было узнать. Меня били два раза и так сильно, что один раз я потерял сознание. На одном из допросов после побоев мне приказали заложить пальцы в щель двери, но я был настолько слаб, что не мог поднять руки. При избиении мне завязывали глаза, чтобы не видел, кто производит пытку. Все сидевшие со мной в этом подвале подвергались избиению”.
“Не один волос на голове стал белым за то время, пока я находился в гестапо, особенно тягостными были моменты, когда открывалась дверь камеры и входили жандармы, чтобы избить кого-либо или взять для повешения. Обреченным на смерть связывали руки проволокой и в крытых машинах увозили, сопротивляющихся жестоко избивали”.
“Во время заключения к нам каждую ночь приходили жандармы с электрическими фонарями, присматривались к каждому из арестованных, играя на нервах, тут же заставляли снимать сапоги, одежду, заявляя, что она для военнопленных. В камеру приводили и собак, которые с рычанием набрасывались на людей. После пыток и издевательств арестованным зачитывали приговоры – смерть через повешение и уводили на казнь”.
Врач же вспоминал: “На амбулаторный прием приводили военнопленных с ушибами, с глубокими расчленениями мягких тканей, со штыковыми ранениями в области ягодиц, раны были раскрыты, т.к. медикаментов не выдавали. В зимнее время тряпки, которыми пленные обматывали ноги, примерзали к телу”.
Ну и, конечно, нормой стали многочисленные казни.
“Я пошла посмотреть огород, находившийся недалеко от шоссейной дороги. Там я увидела, как немецкие солдаты, вооруженные винтовками и автоматами, вели по дорожке в направлении Дальнего парка группу женщин, среди которых я узнала Парфенову Марию Сергеевну. Из этой группы женщин выводили по одной и тут же расстреливали. Первой вышла девушка лет 18. Когда в нее выстрелил фашист, пальто свалилось с ее плеч, и она стояла в нижнем белье. Я вскрикнула, и один из палачей стал угрожать и мне, я скорее ушла”.
А в “Акте о зверствах немецко-фашистских оккупантов в городе Белгороде” от 14 ноября 1943 года говорилось: “Раскопки, проведенные в Дальнем парке, показывают, что окопы (12–20 метров в длину, 1,5–2 метра в ширину, 2,5 метра в глубину) полностью завалены трупами… Люди сваливались в окопы друг на друга по 6–7 человек и почти не закапывались, а лишь присыпались на 30 сантиметров землей. В окопах свалено по 100–200 человек… Установлено, что вся площадь Дальнего парка (5 гектаров) представляет собой кладбище”.

* * *

Людей, более-менее физически здоровых, угоняли в плен. Еще в декабре 1941 года гитлеровское начальство выпустило циркуляр: “Немецкие квалифицированные рабочие должны работать в военной промышленности; они не должны копать землю и разбивать камни, для этого существует русский”.
Впрочем, довольно быстро гитлеровцы поняли, что русские способны и на что-то большее, нежели тупой, животный труд. И в апреле 1942 года появился новый тезис: “Необходима мобилизация гражданских квалифицированных рабочих и работниц из советских областей в возрасте старше 15 лет для использования их на работе в Германии”.
Эта “мобилизация” в действительности была продолжением кошмара.
“22 октября 1942 г. мы собирали недалеко от села Купино (Белгородской области. – А.М.) подсолнухи. Еще издали увидели мужчину, который шел в нашу сторону не разбирая дороги. Им оказался полицай из наших мест. Подойдя, он обратился ко мне и сказал, чтобы я шла домой. От матери узнала, что я в списках подлежащих отправке в Германию. Полицай добавил, чтобы я собиралась, ибо отправлять будут завтра, т.е. 23 октября. Собрали нас в Купино человек 20. Пешком, под конвоем полицаев и комендатуры нас погнали на станцию Нежеголь. По прибытии всех нас сразу затолкали в вагон, в котором перевозили скот, и заперли. Кроме нас в вагоне еще находилось десятка три молодых женщин и девушек. Оказывается, они здесь томились уже более суток. Часов через 10 товарняк тронулся. Куда везут, зачем – никто не знал. Ехали долго – дней восемь. Часто останавливались, для пополнения эшелона новыми людьми. В конце концов прибыли в Германию, в город Дрезден. Когда открыли вагоны, то оказалось, что нас уже ждали: взвод эсэсовцев с собаками. Наш вагон в полном составе сразу отправили в распределительный лагерь.
В лагере нас держали под открытым небом полдня и всю ночь. Было уже начало ноября – многие простудились. Наутро нас построили и начали “просеивать” на три группы. В первую – самых здоровых (физически), во вторую – стройных, в третью – остальных. Как позже выяснилось: первую группу направляли на завод, вторую к хозяевам (или, как их называли, “купцам”, правда, денег они не платили, просто тыкали пальцем в понравившуюся девушку и забирали).
Я попала в первую группу. В ней было человек 15. Нас сразу, под конвоем солдат с овчарками, строем отправили в бараки. Они размещались почти на окраине города. Были обнесены колючей проволокой, внутри нары в два яруса, грубо сколоченный, почти на всю длину барака стол, такие же скамейки, окна и двери зарешечены. На ночь закрывались ставнями. На 70 человек один туалет и умывальник.
Так я оказалась на заводе. Здесь работали не только пригнанные из других стран, но и немцы. Я попала на обработку “болванок” для деталей. Легче было вскопать гектар земли, чем ее обработать. Для каких целей они предназначались, я до сих пор не знаю. Работали по 12 часов: с 6 утра и до 6 вечера. В других цехах по 16 часов. На работу и с работы нас водили строем под конвоем. В день выдавали по 250 г хлеба и “баланду” из свеклы и моркови. Пробыла я там 2 года 8 месяцев. Самое страшное было упасть на рабочем месте или заболеть. Прямой путь в концлагерь без всяких оправданий”.
Еще хуже было тем, кто доставался в частное владение “купцам”. В действительности те все же платили деньги за рабов. Но, правда, небольшие. Одна из немецких обывательниц писала своему супругу: “Я тебе не сообщала о получении посланных тобою 100 марок. Я тут же отдала их твоей матери, чтобы она могла купить пленных. Теперь это не так дорого”.
А другая обывательница сетовала: “Вчера днем к нам прибежала Анна-Лиза Ростерт. Она была сильно озлоблена. У них в свинарнике повесилась русская девка. Наши работницы-польки говорили, что фрау Ростерт все била, ругала русскую. Она прибыла сюда в апреле и все время ходила в слезах. Мы успокаивали фрау Ростерт: можно ведь за недорогую цену приобрести новую русскую работницу”.

* * *

Читая эти документы, кажется нелепостью, что фашисты с помощью наглядной агитации пытались создать образ благородного героя и, более того, освободителя. Они разбрасывали трогательные листовки. Одна из них, к примеру, состояла из нескольких фотографий, демонстрировавших быт военнопленных. Лагерь там напоминал уютную деревню. Лица пленников были довольными и сытыми. Они ходили на осмотр ко врачу, болели за таких же пленников на стадионах, держали в руках сразу же по нескольку батонов хлеба и вели друг с другом задушевные беседы. “Так живут ваши товарищи в немецком плену”, – сообщала листовка.
На другой – трое русских танкистов с поднятыми руками шли навстречу двум фашистским воинам (притом один из этих воинов делал рукой очень даже приветливый, приглашающий жест). Текст же гласил: “Берите пример с ваших товарищей”.
Третья листовка пугала. Она была разделена на две неравные части. Большая изображала счастливую пару на фоне уютного домика. Меньшая – погибшего советского солдата. Текст пояснял: “Красноармеец – выбирай. Смерть или жизнь”.
Четвертая, напротив, была с юмором. На одной части Сталин размахивал флагом, а на другой Иосифа Виссарионовича теснили полчища солдат разных национальностей с винтовками и со знаменами. Над каждым из них было разъяснение: “немцы”, “итальянцы”, “венгры”, “румыны”, “словаки”, “хорваты”, “финны”, “французы” и так далее. Подпись же сообщала: «24 года он орал: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” И вот они соединились».
Встречалась и прямая агитация: “Красноармейцы, партизаны! Вы сидите в лесах, голодаете и боитесь перейти к германским войскам, так как вам сказали, что немцы будто бы всех расстреливают. Расстреливаются только те, которые, не будучи солдатами, попадаются с оружием в руках. С добровольно переходящими будут обращаться предпочтительно. Они получат особые удостоверения и будут пользоваться в особых лагерях хорошим обращением и питанием. Спешите явиться, пока еще не началась очистка лесов и вас не вытащили из ваших убежищ.
Многие красноармейцы остались в тылу, они занимаются там сельскохозяйственными работами и пользуются всеми правами нового земельного порядка! Много земледельческих орудий, семян и скота доставили мы из Германии, особенно в местности, где население хочет работать и не терпит у себя бесчинства партизан. Всем этим и вы можете воспользоваться, если заблаговременно явитесь”.
Естественно, никто не верил ни в лагеря с хорошим обращением, ни в килограммы хлеба, ни в дармовые семена и скот. Люди прекрасно понимали, что их ждет в плену. Однако агитационная машина немцев пусть вхолостую, но работала.

* * *

Советские листовки пользовались большим уважением.
“Сколько тебе нужно времени, чтобы прочитать эту листовку? Минуту? За это короткое время советские воины, партизаны убивают 7 и ранят 12 фрицев. Каждый день Красная Армия выводит из строя на всех фронтах больше 27000 гитлеровцев. За 14 месяцев войны убито и ранено свыше 11 миллионов немцев”.
“Что ты сделал для освобождения Родины? Не медли! Становись в ряды народных мстителей. Истребляй немцев. Уничтожай оккупантов чем можешь! Родина простит советскому юноше или девушке минуту слабодушия, если он опомнится и станет активным борцом против немцев. Боевой счет истребленных гитлеровцев – вот лучший показатель преданности Родине! Все на борьбу против немцев! Каждый честный советский юноша и девушка должны стать активными борцами против угнетателей нашей Родины. Смерть немецким оккупантам!”
Некоторые тексты были откровенно издевательскими и пародировали гитлеровские газеты: “Ночь – дело темное! Уничтожим ночь – союзницу партизан!
Таков план фюрера, и план этот успешно выполняется. Для борьбы с ночью найдено вернейшее средство – фонари под глазами! Фюрер ставит фонари генералам, генералы – полковникам, полковники – офицерам, офицеры – солдатам, немецкие солдаты – итальянским, итальянские – румынским, румынские – венгерским и т.д. Эти фонари прекрасно светят. Долго не гаснут. И если к тому же фонарь метко поставить, прямо из глаз сыплются еще искры. Ставьте фонари под глазами!”
В отличие от прокламаций, изданных фашистами, советские листовки действовали.

* * *

А немцам тем временем становилось все хуже и хуже. В их письмах на родину было все больше отчаяния.
“Я еще здоров и марширую. Ты же знаешь, что наши автомобили давно полетели ко всем чертям. До сегодняшнего дня нам новых не прислали”.
“Партизаны особенно превосходят нас в коварных формах борьбы. Везде эти бестии дерутся в немецких мундирах, ставят в самых невероятных местах мины, так что уже не один товарищ по своей неосторожности должен был погибнуть. В тысячу раз лучше мне было бы штурмовать крепостные укрепления Севастополя, ибо это – война, борьба, а не поиски и поимка преступников, хотя последнее также важно”.
“Мы все еще в бесконечном лесу и кочуем из одного места на другое. Когда мы уходим из населенного пункта, мы сжигаем его дотла и угоняем весь скот; все для того, чтобы там не могли продержаться партизаны. В настоящее время наша рота водит с собой 23 головы крупного рогатого скота. Почти в каждой упряжке привязана корова.
Мы теперь наполовину моторизованы, наполовину ездим на конских упряжках. Кухня у нас моторизована. Правда, это уже вторая машина. Первая поломалась на плохих дорогах”.
“Кушать нам дают еще меньше, чем в Штральзунде. На обед нам дают ровно 3 печеных картофелины на брата. А вечером 1/4 солдатского хлеба и иногда соленый огурец. А утром? Да этого же должно хватить и на завтра! Завтракать я вообще разучился”.
“Здесь работы хватает. Только питание плохое. Работать приходится день и ночь, в обычные дни и в воскресенье. Я работаю ежедневно с 6.00 утра до 19.20 и даже до 23 часов, так как весь день используется”.
“Я так измучен войной! Скорей бы это все прошло! Свои лучшие годы приходится проводить здесь, и дойдет еще до того, что, когда приедешь домой, голова на плечах дрожать будет. И ты не захочешь больше меня. Но я думаю, что так долго это не продолжится”.
“Здесь в России я старею и седею… Война в России приучила нас к самым низким порокам и брани. Последняя стала настолько привычной, что является как бы нашей молитвой”.

* * *

В июле 1943 года недалеко от Белгорода состоялось знаменитое Прохоровское сражение.
“Все слилось в сплошной гул и рев. Бой шел на земле и в воздухе. С высоты падали то гитлеровские, то наши горящие самолеты, несколько вражеских самолетов взорвались над полем боя, клочья дюралюминия, словно огромные подстреленные птицы, падали на землю. Загорелась пшеница. Едкий удушливый дым проникал в танки, щипал до слез глаза, душил. Солнце померкло, его заволокли тучи дыма и пыли. Боевые порядки обеих сторон перемешались. Над полем стоял грохот и скрежет столкнувшихся лоб в лоб танков”.
А пятого августа 1943 года Белгород был наконец освобожден.

* * *

Более тысячелетия назад, в 997 году, Белгород осадили печенеги. Жизненные силы белгородцев были на исходе. Тогда жители города из последних запасов сварили овсяно-медовый кисель, вылили его в колодец и пригласили вражеских парламентеров. Те увидели, что белгородцы черпают из колодца сладкий, наваристый кисель и с удовольствием его едят.
“Этот народ не победить – их сама земля кормит”, – решили печенеги и сняли осаду.
Но это я так. Что называется, к слову пришлось.


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru