Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №44/2004

Четвертая тетрадь. Идеи. Судьбы. Времена

ДОМАШНИЙ АРХИВ 
ОДИНОКАЯ ТЕТРАДЬ

Разговоры с фантиком

…Помню, у меня был любимый фантик, выменянный у одной москвички на пять моих. Назывался он «Золотой колос» – на прозрачном фантике нарисованы золотистые колоски. Он мне казался волшебным. Я даже разговаривала с ним.

Белый День

Все детство вспоминается мне как один большой Белый День. Летний. Теплый. Который никогда не кончается, а все длится и длится. Босые ножки бегут по крутым каменным ступеням со второго этажа. Ступени холодные. Выбегаю на крыльцо – уже теплее. И вот горячая земля, отсвечивающая алмазными стеклышками. Во дворе много ребятишек. На деревянных сараях большие мухи – синие, зеленые. Они греются на солнце и кажутся мне такими красивыми. Кто-то подсаживает меня, и вот я уже на крыше сарая. Здесь мальчишки с «увеличилками» – увеличительными стеклами – выжигают буквы, фигурки на деревянной крыше. Иногда, озоруя, подносят «увеличилку» к руке. Кажется, сейчас дымок пойдет, как от дерева. Выдерживают только храбрые!
Девчонок на крыше мало, только те, которых уважают. Меня уважают, это я знаю. За то, что не плачу. За то, что умею выдумывать разные истории. За то, что, когда спорим, я почти всегда «выспариваю». За то, что всегда делюсь хлебом, не то что Витька из первого подъезда. Он выносит большой кусок хлеба, намазанный смородиновым вареньем, и важно держит его в растопыренной пятерне, а все кругом просят: «Витька, сорокни (т.е. поделись)!» На это Витька отвечает: «Сорок один – ем один».
Ох и ненавидели мы за это Витьку, но побить боялись. Боялись, что пожалуется отцу. У многих из нас отцов не было – погибли на фронте.
Весь световой день пропадали мы на улице. Играли в лапту, мяч, скакалки, классики. Ребята постарше – в «казаки – разбойники». Мне тогда было лет восемь, после ежемесячных ангин уже болело сердце и не давало быстро бегать, поэтому в «казаки – разбойники» меня не принимали. С завистью провожала я, насколько могла, ребят, глядя, как они оставляют на асфальте меловые стрелы-знаки, слыша их свисты и крики…
Вечером из окон мамы и бабушки скликали своих грязных, уставших чад. Из окон соседнего дома высовывались эвакуированные во время войны москвичи:
– Тоня-я, иди домой!
– Саша-а-а, домой!
Меня никогда не звали. Я шла домой «по уговору», правда, часто опаздывая. После мытья грязных рук и лица еще долго сидела на низенькой скамеечке с бабушкой и соседями на балконе. Голова сама склонялась на бабушкины колени, все голоса сливались в какой-то усыпляющий гул. Резко пах душистый табачок, который всегда сажали в длинные балконные ящики. Под этот запах, источаемый белыми звездами табачка, так сладко дремалось на родных бабушкиных коленях. Становилось зябко. Бабушка мягко толкала меня:
– Пойдем спать!
Белый день вдруг становился бархатно-синим, звездным, но не кончался.

Красные туфельки

Когда началась война, мне был всего 1 год и 9 месяцев. Есть фотография, сделанная в день начала войны. Почему мама сфотографировала меня именно в этот день? Наверное, предугадала папину судьбу. Хотя ни по возрасту, ни по должности он не подлежал призыву, все-таки был взят и погиб в своем первом бою под Смоленском в сентябре 1943 года.
Во время войны выдавались на продукты так называемые продуктовые карточки. Помню, что это были листки бумаги оранжевого цвета, разделенные на квадратики с напечатанными словами: хлеб, крупа, жиры. Страшно было, когда кто-нибудь терял карточки. Тогда вся семья оставалась голодной до конца месяца.
Иногда мама рассказывала, как жили люди до войны, когда все продукты продавались свободно, без всяких карточек. И можно было есть белого хлеба сколько хочешь. На большее у меня, маленькой, фантазии не хватало.
Но особенно меня привлекал мамин рассказ о красных туфельках. Я даже видела их во сне – красные, блестящие, застегивающиеся на пуговку. Мама говорила, что были специальные магазины, где в стеклянных витринах на подставочках стояли туфли всех цветов и фасонов. И я мечтала, что кончится война и наступит время, когда у меня будут красные туфельки – красные, блестящие, застегивающиеся на пуговку.
Кончилась война, но жизнь особенно легче не стала. Папа погиб, мама тяжело болела, пенсии наши были мизерными. Чтобы как-то одеть и обуть меня, бабушке приходилось перешивать старые тряпки, а мне донашивать одежду и обувь двоюродных сестренок.
Вместо красных туфелек в моей жизни появились так называемые мальчиковые ботинки со шнурками и пальто, застегивающееся на правую сторону. Это выдали мне в школе во втором классе как дочери погибшего фронтовика. Я недоумевала, почему бабушка плачет, перешивая пуговицы на «женскую сторону».

Птица-секретарь

Скудная послевоенная жизнь. Частые болезни. Когда болею, разрешают смотреть Брема «Жизнь животных». Тома очень тяжелые. Люблю том, где птицы. Яркие цветные иллюстрации – вклейки под папиросными бумажками. Ищу мою любимую – синюю султанскую курицу, отдуваю бумажку, глажу ее индиговые перья. Счастье! Иногда так и задремываю… А вот картинка-гравюра: птица-секретарь. Так мама называла папу. Но это когда папа был еще жив. До моего рождения, в какой-то другой жизни, когда Валька был маленький, – в начале тридцатых.
Счастливый Валька, он знал папу, говорил с ним, обнимался, папа кормил его с ложечки, а Валька не хотел есть… Вот бы мне быть на его месте…
Я папу совсем не помню. Говорят, я на него похожа и он очень любил меня. На улице всегда внимательно смотрю на всех высоких худых мужчин, ищу папу. Вдруг он жив, не умер от ран там, в далекой деревне Семёнково, а попал в плен, выжил и не может приехать… В школе «выбираю» себе в папы Бориса Михайловича Соколова, учителя географии. У нас с ним одинаковые серые глаза и темные волосы.
Только в 1986 году мы с дочкой Олей найдем наконец братское захоронение в дер. Кротово Смоленской области, куда после войны перенесли останки всех погибших в этой смоленской мясорубке. А деревню Семёнково фашисты смели с лица земли, и она больше не существует. Мама не могла найти при жизни эту деревню, так как она не значилась на карте. И в похоронке было написано: Семенково, а не Семёнково. Разница в одной букве и в ударении.
Папе было 43 года, погиб он в 43-м году, и нашли мы его через 43 года…

Галина КОРШУНКОВА
Железногорск, Курская область

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru