КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА 
ВОСЬМАЯ НОТА 

Незаконная радость

Ощутить себя человеком можно лишь открыв в себе другого. И не важно, кто этот другой – грузин, армянин, чеченец. Международный проект “Песни Грузии” – это еще одна попытка найти точки понимания и любви

Смех – сказать, да грех – утаить, но когда две очаровательные певицы – русская и грузинка – открыли концерт песней о Тбилиси, сердце мое сжалось. На всю оставшуюся жизнь эта песня связана у меня с событиями 22 января 1992 года.
Тбилиси. Разгар гражданской войны. Уже свергнут первый президент независимой Грузии. В руинах знаменитая школа на проспекте Руставели. В ней учились те, кто сейчас стоит по разные стороны баррикад. Воюют вчерашние соклассники – какой сюжет для нации может быть трагичнее. А в цирке идут гастроли ташкентской группы. Мировой аттракцион: львы без клеток! Циркачи просто-напросто застряли в воюющем городе. За кулисами воздушной гимнастке Люсе рисуют на обнаженных ногах черный шов и причудливые клетки. Имитируются колготки. Новые артистка купить не может. Уже нечем кормить львов.
Стоит артисту пересечь линию, отделяющую манеж от кулис, наступают преображения. Гимнастка Люся взмывает под купол цирка и парит в воздухе, как небесная фея.
Трижды представление прерывалось. Зал погружался во тьму. Отключали свет.
Трижды музыканты, одетые в зимние шапки и телогрейки, начинали песню о Тбилиси.
Ни разу они не исполнили песню до конца. Вот так песня о лучшем городе на свете, где стоит Нарекала в память о героической истории народа, не могла быть допета.
Мы выходим из цирка. Света нет ни в прямом, ни в переносном смысле.
Потом придет август, а с ним затяжная война с Абхазией. Триста тысяч беженцев, покинувших отчие дома, хлынут в Тбилиси и сильно изменят лицо вечно прекрасного города. Изменят своей нищетой, горем и бесприютностью.
За короткий период Грузия подверглась тяжелейшим испытаниям. Уже выросло новое поколение, для которого Родина – это не Советский Союз. Прочерчены границы, введены визы, бездарно ведут себя политики. Уже падают бомбы на хижину грузинского пастуха, и свой дерзкий набег Руслан Гелаев начинает с грузинской территории. Все это похоже на сумасшествие. Но, слава Богу, есть пространство на свете, где снова можем быть вместе и где грузинское входит в твою душу как часть тебя самого, обнаруживая территорию любви к Другому. Тебе становится ясно, что есть единственный способ ощутить свою человеческую всеобщность – это открыть в себе Другого. Совсем не важно, кто это – грузин, армянин, чеченец.
Это пространство культуры, которое делает нас свободными от предрассудков, политических догм и всей прочей дурости, которая всегда становится препятствием на пути к Другому.
На этот раз пространство культуры существовало в Московском Доме молодежи и обозначено как большой международный проект “Песни Грузии”. Мы услышали Грузию такой, какой ее любили всегда. С дивными голосами (не в пример нашей эстраде), без пошлых подтанцовок. С зажигательными танцами, которые дают представление о нации в лучших формах проявления. С грузинским юмором и всем тем, что философ Мераб Мамардашвили называл эффектом “незаконной радости”.
Кто-то сказал, что Грузия, стремящаяся выжить, ищет не столько радости, сколько сочувствия и понимания. Вот чего было на концерте в избытке, так это понимания. Нередко восторг упреждал исполнение песни. Артист не обманывал надежд. Было такое ощущение, что нас любили и мы любили всех.
А что, если искусство есть высшая форма любви, где бал правит бескорыстие и та самая радость, которая незаконна? Во всяком случае, грузинские артисты дают основание пофилософствовать на эту тему. Природа оказалась неожиданно щедрой и мощной.
Скажите, кто может выйти на сцену после Нани Брегвадзе с ее старинными русскими романсами? Выйти-то может, но кто исполнит романс?
Нашелся. Двенадцатилетний Зука Хуцишвили. Пел романс о рояле, который тихо плакал в тишине. Откуда бы знать этому мальчику щемящие русские интонации. Где он их постигал? Как сумел обжить их в своей подростковой душе?
Это Нани Брегвадзе длила свою жизнь в искусстве.
Можно спорить о правомерности исполнения российского гимна в ходе концерта. Но вот незадача: аранжировка и само пение сделали гимн неузнаваемым. Пришла в голову дурацкая мысль: если бы при обсуждении гимна мы слышали пение Эки Квалиашвили, противников гимна не осталось бы. Возможно, это была дань времени, когда мы были вместе.
Похоже, грузины могут пропеть и телефонную книгу. И в ней они обнаружат вселенские смыслы.
Открывал и завершал концерт Вахтанг Кикабидзе. Девушки визжали от восторга точно так, как мы это делали лет тридцать назад.
Весельчак и острослов, он выдержал напряженную паузу. Он пел грузинскую песню москвича Булата Окуджавы. Эта песня была о тех, кто ушел, и тех, кто придет нам на смену, потому что у жизни, как и у песни, есть одно общее свойство – жить вечно.
Правы те, кто полагает, что не народ создает культуру. Культура создает нацию.

У выхода Дома молодежи встретила старую женщину. Как она оказалась на улице в поздний вечер? Лил холодный дождь.
– Народу было битком? – спросила она.
Услышав ответ, радостно запричитала: “Грузины молодцы! Какие они молодцы! Они всегда так…” В ее глазах был восторг, словно она пережила то, что пережили мы на концерте. Как жаль, что ее не было с нами.

Послесловие. Вспомнился мне на этом фестивале мой ученик Кирилл Войцель. Прежде чем увидеть Кирилла, я прочла его экзаменационное сочинение за восьмой класс. Ему грозила двойка, но не совсем обычная. Дело в том, что Кирилл воспользовался правом и написал сочинение на свободную тему. Он писал о церкви, которую снесли, о доме, который разрушили. Какая власть это свершила – было очевидным. Перестройка только начиналась. Она захватила прессу, но не жизнь. И уж, конечно, не сферу образования. Мне принесли это сочинение с просьбой написать спасительную рецензию. Я написала и запомнила имя автора сочинения.
А в сентябре следующего года Кирилл стал моим учеником на целых два года. Никто мне не доставлял столько беспокойства, как он. В то время как его соседи по парте пробовали свои силы в митинговых стихах, Кирилл выяснял свои отношения с Богом. Была у него, как и у всех нас, любовь к Грузии. К ее народу, ее культуре.
Ему было пятнадцать лет, когда он увидел фильм Георгия Шенгелая “Путешествие молодого композитора”. Написал сочинение. Эпиграфом взял такие слова: “Они – мои рабы, которых я вывел из земли Египетской”. Он был уверен в том, что только музыка прерывает замкнутый словесный круг, устремляясь к Божественному. Брал себе в союзники Витгенштейна, согласно которому мысль – это логический образ предмета и построить нечто нелогичное, то есть невыразимое словами, литература не может.
Фильм Шенгелая давал пищу для подобных размышлений. Кирилл уловил сущностное в мире – путешествовал композитор. Создатель гармоний. Вечное, неизъяснимое, божественное – удел музыки, несопоставимой со словами. “Но есть другая вечность – вечность общественных конфликтов. Что же в них-то вечного? А вечно то, что политика становится над бездной. Общественные конфликты и музыка! Вечное противоречие. Противоречие Пятикнижия и Евангелия. Как разнятся их духи. Один – раболепие! Другой – свобода! В первом – жизнь идет в ногу со временем. В другом – скачок. Сопротивление общему. Все это есть в фильме, в его символике. Противоречие между закоснелой формой и животворящим Духом.
Люди в поле действительно похожи на Апостолов. И преломление хлеба. И распятие. И синедрион. И смена солдат, охраняющих тупые законы. Молодой композитор не вписывается в эту среду. И вот две вечности – музыка и политика – настолько связаны, что вторая просто поглощает первую. Перемалывает ее. Не оставляя в мире места музыке. Помните, во дворе собора композитор записывает народную песню? Вдруг взрыв. Пламя. Фонограф разбит. Беспомощность. Аресты. Аресты, дорога в конце”.
Композитора играл Леван Абашидзе. Мы запомнили его в фильме “Супени” Александра Рехвиашвили, “Круговороте” Ланы Гогоберидзе, “Анемии” Котетишвили. Резо Чхеидзе говорил, что Леван мечтал снять свой фильм. Съемки фильма “Сирень” он прервал, потому что добровольцем ушел на войну. Шел тот самый 1992 год, с которого я начала свои заметки. Война с Абхазией. Граната ворвалась в окоп, где находился Леван и его товарищи. Каким трагическим камертоном к искусству может стать реальная жизнь.
Так что же нам делать? Что?
Юрий Петрович Щекочихин считал, что грузинская и российская интеллигенция могут быть сильными только тогда, когда они вместе. Он был уверен в том, что ОНИ потерпят поражение, если не сумеют нас разделить. Они – это и есть закоснелая форма.
Я прочитала об этом совсем недавно в грузинской газете, которая издается в Америке. Юра отвечал на вопрос читателя Мераба Какабадзе. Шел июнь 2000 года. Через два года Щекочихина не стало. Пал жертвой той самой закоснелой формы. И еще одна фраза из того июньского ответа: “Я за то, чтобы мы искали точки близости… Что-нибудь придумаем”.
Придумать – дело живых.
Значит, наше с вами.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"