ИДЕИ И ПРИСТАСТИЯ
КНИГА ИМЕН
Запах летнего дождя и старого дома
оставил нам своими картинами
замечательный русский художник Станислав
Жуковский. 60 лет назад он погиб в фашистском
концлагере
С. ЖУКОВСКИЙ. “УСАДЬБА. ДВОР”
А всё ты мил мне, серый,
ветхий дом,
С твоею кровлей странной
кособокой…
А.Фет
В мае нас кто-то словно выпускает на
волю: дышите, радуйтесь, летайте. И летают птицы и
дети, а то и мы вдруг засмотримся на первое летнее
облако и полетим за ним тоскующим взглядом.
 Художник Станислав Юлианович
Жуковский очень любил последний весенний месяц.
Лучшие его картины – майские: “Радостный май”,
“Старая усадьба. Май”, “Праздник весны”… И сам
он родился в мае, в далеком мае 1875 года.
Станислав появился на свет в семье польского
дворянина. Отец, переживший разгром польского
восстания 1863 года и ссылку в Сибирь, жил угрюмым
затворником в имении Старая Воля. От отца
будущему художнику достался нелегкий характер –
вспыльчивый, упрямый и замкнутый. Зато от мамы –
лирический, ранимый и мечтательный склад души.
Именно мама, урожденная Мария Вержбицкая, сумела
заметить в сыне художественное дарование и найти
домашнего учителя рисования.
Стасю было пятнадцать лет, когда мать внезапно
умерла, и на всю жизнь в нем поселилось горькое
чувство сиротства и одиночества. Отец запретил
ему даже думать о профессии художника. Когда в
семнадцать лет Станислав тайно уехал в Москву
учиться живописи, отец бурно отрекся от сына,
бросил его на произвол судьбы. Увиделись они лишь
много лет спустя, когда слава о художнике
Жуковском достигла провинции.
Станиславу было всего двадцать лет, он еще не
окончил училища, когда Павел Михайлович
Третьяков приобрел его картину “Весенний
вечер”. Но ведь какие учителя были у молодого
художника! Василий Поленов, Валентин Серов, Абрам
Архипов, Леонид Пастернак, Исаак Левитан...
Именно Левитан обратил внимание Третьякова на
работы Станислава Жуковского. В 1921 году этюд,
подаренный Левитаном, спасет Жуковского в
Петрограде. Драгоценный этюд голодный художник
выменяет на продукты.
Учителя и ученика, Левитана и Жуковского,
сближали не только общие художественные
принципы, но и нечто более глубокое. Оба много
страдали от нищеты и поношений, оба не были
поняты современниками и оставались очень
одиноки до конца своих дней.
Левитан открыл русским людям бесконечную
красоту самых обычных, примелькавшихся весенних
овражков, сумерек на околице, стогов в ночном
поле, заросших прудов и осеннего тумана.
Жуковский добавил к этому открытие того, что
гармонично соседствовало с природой и было столь
же привычно – русские усадьбы. Их просторные
веранды, усыпанные палой листвой, высокие окна,
открытые в свежесть липовых аллей, гостиные с
нотами на рояле…
***
В начале прошлого века многие
предчувствовали скорую гибель этой
патриархальной жизни. Но совсем мало было тех,
кто пытался спасти образы этой жизни для будущих
поколений, для мировой культуры. Прежде всего
вспоминается имя ровесника Жуковского
замечательного искусствоведа Николая
Николаевича Врангеля, одного из создателей (в 1909
году) Общества защиты и сохранения памятников
искусства и старины. Будучи еще совсем молодым
человеком (он умер 35-летним в 1915 году), Николай
Врангель видел и оценивал происходящее с
горячностью и удивительной проницательностью.
Еще за десять лет до революции он писал: “Русские
люди делали все возможное, чтобы исковеркать,
уничтожить и затереть следы старой культуры. С
преступной небрежностью, с нарочитой ленью и с
усердным вандализмом несколько поколений свело
на нет все, что создали их прадеды… Всюду в
России… можно наблюдать невнимание и нелюбовь к
тому, что должно украшать жизнь”.
Барон Врангель был одним из немногих, кто глубоко
понимал творчество Станислава Жуковского и
всячески поддерживал его стремление запечатлеть
старые усадьбы для потомков, восхищался
способностью художника передать то, что,
казалось бы, невозможно выразить средствами
живописи, – веяние июньской листвы в распахнутом
окне, скрип старых половиц, слабое колыхание
занавески, шафрановый запах прогретой солнцем
веранды…
Еще в 1910 году, откликаясь на выставку, где была
представлена картина “Первенцы весны”, строгий
критик Александр Бенуа писал: “У Жуковского
отличная картина, вызывающая во мне
специфические ощущения первого дня на даче:
пахнущий сыростью дом и вливающиеся потоки
душистых, пьянящих запахов через раскрытое
окно… И не хочется, хоть и стужа, запирать окна,
не хочется прерывать установившуюся
влюбленность между природой и тобой…”
До сих пор неизвестно, где находятся “Первенцы
весны”. Не хочется верить, что и она пропала
навсегда, как многие из воспетых Жуковским
усадеб. В это сейчас трудно поверить, но в начале
двадцатого столетия в России было около 140 тысяч
усадеб. Лишь очень малая их часть доживает сейчас
свой век – незнаменитые усадьбы, чудом уцелевшие
в революциях и войнах, отданные после
разграбления беспризорникам, туберкулезным
детям, инвалидам, малолетним преступникам…
Они верно послужили и новым хозяевам, смягчили
казенщину, а липовые аллеи, их летний шум над
головой – скольких утешил, сколько слез, никому
не видимых, видели старинные дубы и липы, побитые
осколками снарядов.
...Раненому врач в халате
Промывал вчерашний шов.
Вдруг больной узнал в палате
Друга детства, дом отцов.
Вновь он в этом старом парке.
Заморозки по утрам,
И когда кладут припарки
Плачут стекла первых рам.
Парк преданьями состарен.
Здесь стоял Наполеон,
И славянофил Самарин
Послужил и погребен.
Эти строки Пастернака написаны во время
войны и посвящены усадьбе Юрия Самарина. Во время
войны в ней находился госпиталь.
Усадьбы перестраивали, приспосабливали, делили
уродливыми перегородками светлые залы,
замазывали росписи и сносили излишества, а они
оставались прекрасными.
Бывшие санатории, летние детские сады, больницы
– в недавние 90-е годы их обвально закрывали под
железным предлогом заботы о детях – здания-то
аварийные, многие испокон века стоят без
капитального ремонта. Некоторые усадьбы путем
хитрых манипуляций уже продали новым господам,
но те не торопятся с реставрацией, выжидают,
когда все рухнет и можно будет на месте памятника
культуры построить виллу – столь же блестящую,
сколь и безликую. Посмотрите на Подмосковье –
мягкий среднерусский ландшафт повсюду искорежен
рублеными архитектурными формами, дикими по
высоте и окраске заборами, псевдоготическими
башнями…
Поразительно современной кажется сейчас статья,
написанная Станиславом Жуковским в феврале 1916
года для газеты “Вечерние известия”. Он уже
тогда чувствовал всю опасность для России
нашествия массовой культуры: “…пора перестать
ездить за модами в Париж, пора стряхнуть с себя
вековую рабскую зависимость, пора иметь свое
лицо. Призовем на помощь чувство национальной
гордости, самопризнания, самоуважения и полюбим
глубже свою неисчерпаемую красотою Родину,
серую, скромную, но бесконечно поющую, славянскую
вдумчивую душу… Будем искать новое у себя дома, и
прогресс искусства я вижу прежде всего в
оригинальности и самостоятельности... Пора
бросить раскрашивать русского человека в мулата
с острова Таити…”
***
После революции началась травля
художника. Излюбленные темы Жуковского
становились запретными, “контрреволюционными”.
О его картинах писали редкие глупости. В одной
газетной статье 1918 года художнику напоминали,
что “интерьер стал неотъемлемой частицей
общенародной собственности”.
Жуковский оставил Петроград и, невзирая на
тяжелейшие обстоятельства, продолжал с
исключительным упорством работать в заброшенных
холодных усадьбах на Верхней Волге, в маленьком
домике на окраине Вятки, в келье Филейского
монастыря. Чтобы развязные граждане не цеплялись
к нему с советами, а то и с угрозами, Жуковский
выходил на пленэр по ночам. Из двадцати картин,
написанных им в 1919 году, – семь ночных пейзажей.
Опыт ночной работы Станислав Юлианович приобрел
еще в благополучные годы. Современник
вспоминает: “Работая на открытом воздухе не
только днем, но и ночью, Жуковский был закален.
Неприхотлив к условиям ночлега, неутомим во
время переходов…”
Жуковский верил, что и в новой жизни его
искусство будет радовать и утешать людей,
согревать их сердца, напоминать о вечном. Он
старался участвовать во всех крупных выставках.
Но вскоре Жуковский был объявлен “стоящим вне
круга настоящего искусства и настоящих
художников” и выставочные залы для него
закрылись. В конце 1921 года после очередной
оскорбительной статьи Жуковский нашел автора и,
как рассказывают очевидцы, “дал ему пощечину и
затем вторую пощечину журналом”. С того дня от
Жуковского отвернулись даже коллеги, он был
исключен из товарищества художников, жизнь его
стала невыносимой.
В 1923 году Станислав Жуковский навсегда уезжает
из России. Его путь лежит в Варшаву. Но и на родине
своих предков он не находит понимания; его любовь
к России, его принадлежность к русской школе
живописи многих в Польше раздражает. Жуковский
многие годы перебивается случайными заказами и
продажей за бесценок своих старых работ.
О последних днях художника почти ничего
неизвестно. Автору лучшей монографии о жизни и
творчестве С.Жуковского искусствоведу Михаилу
Ивановичу Горелову удалось в свое время
разыскать владелицу варшавского антикварного
магазина, которой в начале войны Станислав
Юлианович передал на хранение свои картины. Она
сообщила, что все работы Жуковского погибли во
время Варшавского восстания, а сам он попал в
концлагерь в Прушкове, том самом варшавском
пригороде, где было последнее пристанище Януша
Корчака и его маленьких воспитанников. Станислав
Жуковский умер, не дождавшись освобождения, в 1944
году. Похоронен в общей могиле...
***
Я был еще мал и совершенно несведущ в
живописи, но почему-то, попадая в прохладные залы
нашей вологодской картинной галереи, прежде
всего искал взглядом единственную имевшуюся там
работу Жуковского – “Под вечер”. Я всегда долго
топтался у этой маленькой картины. Сейчас она
совершенно слилась у меня в памяти с детскими
впечатлениями, с летними вечерами, когда сараи
рыжеют от закатного солнца, а в небе тихонько
рассеиваются топлено-молочные облака, готовясь
уступить место ровной ночной синеве.
Недавно впервые увидел этюд Жуковского “Старый
дом” в Музее личных коллекций и не мог
оторваться от него. Постояв, уходил, но снова
возвращался. Все как в детстве. Я не плакал, но
если бы кто-то близкий был рядом, я уткнулся бы в
родную рубашку… Хотелось сказать: вот, погляди,
это наш дом, наш оставленный маленький дом. Он
снится нам, он ждет нас так же, как ждал в детстве
на каникулы…
А на картине был дворик, угол деревянного дома,
чуть смятые ливнем георгины, заросшие дорожки,
скамейка у черного хода. И тот час вечерний, когда
уже темнеет, но какой-то тающий робкий отсвет
проходит по дому прощальной волной.
Так бывает после дождя, когда он весь день
заливает окрестности, а потом, когда, казалось бы,
стемнело уже до утра и дальше будет лишь темнее и
темнее, – вот в эту минуту дождь вдруг отступит в
усталости, а небо прояснится нежной
светло-зеленой полосой у горизонта. Нависавшие
весь день тучи отмякнут, расползутся. И пока одни
тучи уже ушли, а ночные еще не подоспели – длится
эта минута светлых слабых лучей. Они осветят
деревянную стену с облезшей на досках краской,
коснутся окон, отразятся в колеях, полных воды, в
каплях, повисших на листьях липы…
Полоска света будет таять, холодеть, в ней не
останется ни желтого, ни зеленого. Деревья
сомкнутся под ночным небом. На скамейке сидеть
холодно, и с улицы теперь уйти не жаль. И как
хорошо войти на кухню, заметить дождевую воду,
натекшую во время ливня между рам, прикрыть окно,
вдохнув напоследок сырой запах трав, георгинов,
цветущей липы и близкой ночной реки.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|