ЦВЕТ ВРЕМЕНИ 
 

Святогор

Оседлые племена часто воспринимают дорогу как нечто обременительное. В песнях они поют, конечно, о бродягах и чужеземцах, но на самом деле ни в коем случае не хотели бы оказаться на их месте. Презрение к кочевникам – это в крови. В нем слышатся отголоски давних унижений, как увозили жен и невест, привязав к седлам кривоногих степных лошадок, побед, как грамотная пехота била наконец хаотичную степную конницу, и окончательного торжества на ниве экономического прогресса. Комфорта и всего такого. А песни? Что песни? Главная ошибка романтического юношества – трактовать сказания и баллады в виде руководства к действию. Писатели и сценаристы, конечно, сочиняют истории об исключительных судьбах, им так интереснее и приятнее, но кто же подобные вещи воспринимает всерьез? Есть отдельные безумцы, смущающие чересчур вольной повадкой, но и они чаще всего годам к тридцати прикипают намертво к общему котлу. Учатся хлебать одной ложкой будни и праздники. Тогда остальные едоки говорят с наслаждением: “Повзрослел” – и торопятся к своим заботам. У каждого повзрослевшего есть трудности, проблемы, и они требуют решения на месте. Каждодневная жизнь – вот настоящий подвиг. Легче легкого – грудью броситься на пулемет. Попробуй всегда вовремя покупать порошок для посудомоечной машины.
А писателей читать занятно. На то они и существуют, чтоб развлекать.

В старину горожане отправлялись в путь, чтоб сменить обстановку. Чаще всего по необходимости, на заработки там или в изгнание. Все равно ведь к чужакам отношение было подозрительное. Особенно вблизи, когда из Гамбурга – в Бремен, из Чернигова – да во Владимир. И надо было отъехать далеко, очень далеко, прослыть экзотической птицей, существом странного и другого мира, чтоб получить какие-то шансы. Изменить себя и свой общественный статус.
Скажем, Марко Поло или Афанасий Никитин. Кто они? Обычные в сущности торговцы, только немного совсем беглецы. Но в чужих краях предстали полномочными послами особого, окутанного тайной дальнего мира и потому удостаивались того почтения, с которым люди обычно относятся к тайне. Почтения и страха.
Нам это, наверное, невозможно даже представить. Великий шелковый путь. Иноземец, часто не зная наречия, обычаев, привычек, стучится в ворота чужого города. Окружающие делают вид, что не замечают. Ну, прибыл, ну бог весть кто такой. Но уже спешат шепотки и доносы, обгоняя на много дней медлительные караваны.
В первую очередь ему надо обзавестись переводчиком. Остальное – дело техники или почти сказочного сюжета. Если пришелец более или менее осанисто выглядит, хорошо одет и умеет себя подать, как следует по местному канону, его ведут к правителю. Он мог быть на родине простолюдин или нечаянный грамотей, решившийся отправиться в далекое путешествие без всякой надежды на возвращение. Даже вор, убивец какой-нибудь, с позором изгнанный из родных краев. Но тут у него появляется шанс. Уникальный и, если он выживет, даже не последний. Он может стать советником местного князя, министром, начальником над казной, правителем отдаленной области и просто возлюбленным собеседником. А иногда и чьим-нибудь возлюбленным. А потом вновь отправиться в путь. И на него не будут держать зла.
В странствии жизнь с частотой перехода из одной области в другую будет дарить ему такие возможности. Опасности, конечно, тоже велики. Эпидемии, войны, слухи. А может быть, наш герой – разведчик, посланный шахиншахом. Персия от этих мест ведь тоже на западе.
...В конце концов стражники просто хватают несчастного и без объяснения бросают в подземелье под сторожевой башней. Сколько древних путешествий завершилось таким печальным образом? Бог весть. Потому что утонули в мареве времени имена тех, сгинувших. Лишь в музеях туристы рассматривают желтые кости под мерный говорок гида: “Это был чужестранец. За что пострадал, неизвестно. Как звали, тоже неизвестно. Время? Ну предположительно тринадцатый век”.
К сожалению, в современном мире исчезло дальнее. У тебя есть паспорт, с этого года вводится электронный код, компьютер все сосчитает, пограничная служба все проверит, и вперед, навстречу запланированным приключениям. Конечно, индейцы в дебрях Амазонки, конечно, странные племена в Микронезии и Центральной Африке, но все это не дальше пятисот верст от международного аэропорта. Какой-то таблоид не так давно рассказал о буднях вождя племени людоедов, разместившегося в джунглях чуть севернее Австралии. Человек приезжал на джипе из своих джунглей в ближайший большой город, заходил в интернет-кафе, заглядывал на сайты международной службы знакомств и выписывал себе невесту пожирней да погабаритней. Полиция спохватилась только на сто двенадцатой исчезнувшей барышне. А что делать? У вождя просто перед глазами было исчерпывающее меню, и поступал он в соответствии с национальными традициями.

Исчезновение дальнего провоцирует появление бесчисленных фантастических историй, фэнтези и тому подобного. И напрасно клевещут, что это сказочное изобилие свидетельствует о массовом оглуплении. Сомневаюсь. Дальнее необходимо хотя бы для того, чтоб было куда отправиться в изгнание. Бежать, спасаясь от пенсионного налога и медицинской страховки. От политической корректности и ежедневной сводки новостей. От ближневосточной проблемы. От неурядиц на работе и неприятностей в личной жизни. От нового международного языка, наконец, на котором выражаются все эти полезные понятия. Political correction, sexual harassment, international terrorism.

Есть версия, что дальнее теперь притаилось за спиной. Обернешься и увидишь, как вьется дорога под воду. Скрипит телега, мелко трусит лошадка, пятеро паломников спешат в Китеж. А на Алтае, на берегу Телецкого озера, есть поселок, населенный людьми, время от времени прогуливающимися в Шамбалу. Селение называется Артыбаш, и там собрались странные персонажи со всего бывшего Союза. Художники, рисующие черных лошадей, мчащихся по синему небу, музыканты, слушающие музыку воды, искатели истины, разворачивающие длинные свитки тибетских книг. Артыбаш – вполне себе туристический центр, и каждого, кто купил путевку и прибыл на турбазу, неизбежно замучат рассказами, как попасть туда, незнамо куда. В староверческое Белогорье, например, где “то ли Белый город, то ли Белые горы, Белая обитель и Белый барс”. Голова идет кругом от этих однообразно-безумных историй.

А в последний год я все чаще слышу байки про еще одно вполне невероятное место. Первым мне о нем рассказал Володя Ликсперов, странный подмосковный персонаж, мой знакомец по танцплощадке ММЗ (Мытищинского машиностроительного завода), где делают вагоны для метро. В детстве мы ездили на эту танцплощадку не столько с девушками познакомиться, сколько размяться. Дракой заканчивалось почти каждое увеселение, тем более мы, дачники, не вызывали никакого почтения у местных парней. Но потом, отмахавши свое и успокоившись, шли иногда пить пиво и разговаривать. Так мы с Ликсперовым и познакомились. А потом у нас оказались общие друзья, какая-то параллельная жизнь, и мы иногда встречались в тех же Мытищах, опять же пива попить.
Володька, как и большинство его ровесников, совмещал несколько образов. Ходил в качалку, занимался какими-то восточными единоборствами и одновременно играл на бас-гитаре в панк-группе “Гордиев узел”. В начале 90-х он пытался заниматься минимальным бизнесом, катался в Китай за шмотками, но неосторожно взял в долг и остался в итоге нищ и гол. В общем, не вписался в капитализм.
В году 99-м Ликсперов расстался с какой-то очередной девушкой, решил, что все это ему до чертиков надоело, и продал оставшуюся от родителей трехкомнатую квартиру возле станции на “военке” за тридцать тысяч баксов. Деньги за год были благополучно прогуляны, впрочем, Ликсперов для того квартиру и продавал, не обольщаясь на этот раз возможностями бизнеса. Он хотел странствовать, но не как “бомж вшивый” (его собственное выражение), а как человек. В приличной одежде, иногда с рюкзачком за плечами, иногда в пальто и костюме, с чемоданом.
Тысячи за три был куплен дом в Харьковской области, на станции Змиев, где Володька отлеживался зимой, наведываясь время от времени в Ялту и в Одессу, а летом перед Ликсперовым лежала вся страна как географическая карта. Действительно, он вот уж три года по апрелю расстилал на полу в своей змиевской хатке огромную карту бывшего Союза и карандашом чертил маршрут будущего путешествия.
В 2003-м Ликсперов отправился на Байкал. Благополучно добрался на поезде до Иркутска, оттуда по трассе – до Улан-Удэ и, наконец, из бурятской столицы – на Баргузин. В устье Баргузина, не без моей, впрочем, наводки – мы так путешествовали с друзьями лет десять назад, – он надеялся вписаться на какой-нибудь кораблик, плывущий в Северобайкальск, и рвануть дальше по БАМу, в Бодайбо, в Нерюнгри и к другим якутско-ленским красотам. Но человек полагает, а Господь располагает. К Усть-Баргузину у Ликсперова кончились все деньги, к тому же он простудился, резко испортилась погода, пошли дожди при десяти градусах тепла, и столь же катастрофически стало портиться настроение. Как обычно бывает в таких случаях, ближайшего отплытия на Нижнеангарск и Северобайкальск нужно было ждать целую неделю, да и брать его не хотели без денег или без ящика водки. В общем, деваться было некуда, и Володька решил двигать из Усть-Баргузина пешком вверх по речке. Он рассчитывал где-то поставить палатку, порыбачить и обдумать спокойно, как жить дальше.
Он вышел из поселка поутру, немного отклонился от реки, дорога с каждым километром становилась все лучше и лучше, потом пошел асфальт, потом началась автострада. Этого не могло быть. Но Ликсперов проголосовал, и через двадцать минут оказался в центре огромного современного города. Город с небоскребами и широкими проспектами, неоновыми рекламами и приветливыми красивыми девушками стоял на берегах широкой сибирской реки. Но явно не Баргузина. Река медленно несла свои воды под взмывающими под небеса мостами, во всем пейзаже было что-то фантастическое и в то же время узнаваемое. “Где я?” – спросил себя Ликсперов, и тут же один из прохожих ему ответил: “Это Святояр”. И тут Володька, как он сам говорит, совершил свою самую большую в жизни ошибку. Он задал еще один вопрос: “А как попасть отсюда на Северобайкальск?” “Ты должен свернуть направо, потом еще направо, увидишь мост из розового камня, перейдешь реку и никуда не сворачивай. Выйдешь за город, там будет дорога на Нижнеангарск”.
Ликсперов был настолько заворожен, что все сделал почти машинально. Только на одном из перекрестков какая-то девушка позвала его перекусить, он зашел в кафе и понял, что деньги здесь не в ходу. Его накормили, сварили хороший кофе и пожелали счастливого пути.
Выйдя за город, Володька устроился на ночлег на берегу какого-то ручья. Когда он утром проснулся и прошел еще пару часов, показалось озеро. До Нижнеангарска оставалось километров восемь.
Я встретил Ликсперова поздней осенью в Мытищах, на станции. Он приезжал проведать свою сестру Веру и собирался зимой ехать в Святояр. Дескать, он ему постоянно снится и он теперь твердо знает, как туда добираться. Нигде, кроме Святояра, жить он не хочет, говорит, что это просто смешно жить где-то в другом месте. И еще он рассказал мне про книжные развалы в Святояре. Там на улицах много-много столов с книгами, есть наши, обычные, Евангелия, Белов, Личутин, Тарковский Арсений, а есть и какие-то совсем странные, каких он в глаза не видел. Что было странного в этих книжках, Ликсперов так и не объяснил.

Я, может быть, и забыл бы всю эту историю, отнес бы ее на счет пьянства или таежных галлюцинаций, если б зимой еще два человека не рассказали мне совсем странные сказки о Святояре.
Старая моя подруга Вера Елисеева поссорилась с мужем и не мудрствуя лукаво собрала вещички и отправилась куда глаза глядят. Стоял ноябрь, шел холодный дождь, она зашла в кафе. Дело было в Москве, на Старой Басманной. Села за столик, заказала кофе. К ней подсел какой-то очаровательно-лучезарный господин лет пятидесяти, с сединой. Они завели легкий разговор о том о сем, о дальних странах, опасных приключениях и женской доле. Вере хотелось выплакаться, что она с удовольствием и сделала. Потом они встали и вышли на улицу. Стояла жара, и это была явно не Москва. “Где я?” – только и выдохнула изумленная Вера. “Ты в Святояре”, – ответил ее спутник.
Они отправились в какой-то загородный дом на берегу реки, где прожили несколько дней. Но однажды утром Вера чуть-чуть затосковала и как бы ненароком, совсем ненавязчиво, как сама говорит, захотела домой. И в тот же момент очутилась у дверей родного подъезда. Было очень холодно, однако дождь прошел.
И наконец, третья история, уже совсем нереальная. Воронежский танцовщик Коля Ипатьев после нескольких месяцев вынужденного безделья нашел работу. На гастроли приехала Салтыкова, у нее в кордебалете кто-то заболел, его попросили заменить. Он начал прыжок и вдруг очутился танцующим на центральной площади какого-то роскошного города. Был большой праздник, люди веселились, пили, купались в реке и снова возвращались танцевать. Ипатьев познакомился с девушкой, пришли к ней домой. Он остался. Они жили вместе, он танцевал в местном театре, она – в варьете. Через пять лет у них родился ребенок. А еще через пять его подруга полюбила другого. Николай даже хотел наложить на себя руки, но в тот же момент закончил прыжок на сцене концертного зала в родном Воронеже. У микрофона под “фанеру” пела Ирина Салтыкова...
На самом деле после всех этих рассказов меня интересует только одна вещь: кто они, коренные жители Святояра?

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"