ЛИНИЯ ЖИЗНИ 
 

Александр Городницкий: «Спасибо, что петь разрешили»

Сейчас трудно себе представить, что столь привычная теперь авторская песня, которая к тому же, как говорят, находится в кризисе, была когда-то явлением полуподпольным. Властям казались подозрительными и опасными даже невинные лирические песни просто потому, что появились они сами собой, без высшего соизволения, беспаспортные и нецензурованные. Уж если сам Марк Бернес подвергся в 50-х осуждению за “излишне” задушевную интонацию, то этим и вовсе хотелось крикнуть по не забытой еще милицейско-следовательской привычке: “Ты поговори мне!” Но время было уже другое, люди возвращались из лагерей. Не любили, мешали всеми доступными средствами, но запретить не могли. Теперь мы уже знаем, что “поющие шестидесятые” – это огромное культурное явление, которое существует без малого полвека. Одним из его родоначальников наряду с Булатом Окуджавой, Юрием Визбором, Юлием Кимом был Александр Городницкий. Спор о физиках и лириках был не про него. Городницкий – известный ученый-геофизик, академик РАЕН, автор более 250 научных работ.

Безымянные песни

Николай Крыщук. Александр Моисеевич, в начало большой истории, а то и целой жизни иногда положен курьез, анекдот. В своей книге вы рассказываете, что первую свою песню написали для студенческого капустника едва ли не под угрозой лишения комсомольского билета.

Александр Городницкий. Ну, это история шуточная. Настоящая первопричина была иной. Когда я впервые попал на Крайний Север, я услышал, как наши работяги поют безымянные песни, не звучавшие до этого ни по радио, ни по телевидению, и понял, что они таким способом общаются друг с другом. Меня это поразило. Тогда-то я и стал сочинять мелодии на собственные стихи. Для общения. Это был год 56–57-й. Еще и понятия такого не было: авторская песня.
Булат Окуджава говорил, что авторская песня “родилась на московских кухнях и там же умерла, оставив несколько имен”. У меня все было иначе. Первые песни я услышал и написал в далекой тундре, на лесоповалах, на том же Крайнем Севере. В первую свою полярную экспедицию я поехал “старшим” с группой сезонных рабочих, состоявшей в основном из алкашей, бичей и злостных алиментщиков. Впечатления для молодого горного инженера из Ленинграда во всех отношениях были новыми и необычными. Как и от самой Игарки, которая была построена целиком из дерева, даже мостовые, напоминавшие скрипучие домашние половицы. Лес сюда сплавлялся по Енисею и после обработки увозился иностранными пароходами куда-нибудь в Италию или Грецию. Иностранные флаги на кораблях – такой контраст с нашими барачными постройками. Так появилась песня “Деревянные города”.

Н.К. Многие ваши песни долгое время кочевали по стране безымянными, то есть считались народными песнями. Мы тоже пели “Бруснику”, “Кожаные куртки”, “Перекаты”, “Снег” и только спустя годы узнали имя автора. Замечательную историю вы рассказываете, как в Заполярье вас привели на могилу мужика, который написал песню “На материк”, налили стакан водки и приказали снять шапку. А как вы сами объясняете причину этой своей “народности”? Почему ваши песни поют, как свои? Некоторые песни Окуджавы тоже поют хором, но все знают, что это песни Окуджавы. У Высоцкого таких “хоровых” песен совсем немного. У Галича, кажется, вовсе нет.

А.Г. Это очень интересная вещь. Для диска “Песни нашего века” Галича так и не смогли сделать, а у Высоцкого выбрали очень характерную песню. Их песни действительно хором петь нельзя, необходим авторский голос. Я не знаю, в чем тут дело.
Видимо, для авторской песни кроме таланта (прежде всего литературного) необходима яркая индивидуальность. Вот у Окуджавы, у Высоцкого эта неповторимая личность четко очерчена. У меня как бы такой личности нет. Появляется песня, которая, кажется, уже давно была: ну как же, это мы все знаем. Песня становится безымянной, переходит от одного к другому, живет сама по себе, теряет автора, но сама от этого ничего не теряет. Многие мои песни переделывают, дописывают, поют как-то иначе. Работает какой-то другой механизм. А хорошо это или плохо…

Н.К. Тут, конечно, надо выделить слово “как бы”. Авторов-исполнителей тысячи, но народ не торопится признавать их песни своими. А ваши живут уже почти полвека.

А.Г. Ну да, это интересно и странно. Сам автор растворяется в песне, а поющий, наоборот, начинает чувствовать себя автором. Я даже по этому поводу стихотворение написал:

Моих стихов недолговечен срок.
Бессмертия мне не дали глаголы.
Негромкий, незапомнившийся голос
Сотрут с кассет, предпочитая рок.

Прошу другого у грядущих дней,
Иная мне нужна Господня милость,
Чтобы одна из песен сохранилась,
Став общей, безымянной, не моей.

Чтобы в лесной далекой стороне,
У дымного костра или под крышей,
Ее бы пели, голос мой не слыша
И ничего не зная обо мне.

Н.К. А не связан этот ваш особенный дар растворения в других с тем, что ваша жизнь существовала сразу в нескольких кругах: литературном, научном и самом человечески и профессионально пестром, когда вы от-
правлялись в экспедиции? Ведь большинство людей жизнь проводят в одной, однородной среде.

А.Г. Все это так. Но где-то эти круги все-таки пересекаются. Да, одна среда обитания – это Крайний Север, работяги, геологи, летчики, полярники. Совсем другая среда в научных экспедициях – в океане. Третья – военный флот.

Н.К. Не могли же вы всякий раз овладевать новым языком, значит, вырабатывался общий для всех язык общения. В том числе песни.
А.Г. Это верно. И то, чем я занимался всю жизнь, – это не специальность, а образ жизни. Экспедиционный быт, люди, на долгие месяцы оторванные от семьи. Совсем другая жизнь. Надо было вживаться как-то в общие переживания, этого требовала просто необходимость общения. При этом я никогда не писал ни о ком другом, всегда писал только о себе, но это, видимо, попадало в резонанс, то же самое, оказывается, волновало и остальных. Ностальгия по дому, например.
Вот быт морской экспедиции. Больше трех месяцев мы проработали в тропических широтах. Обожженные глаза у всех слезились от конъюнктивита. Солонина с томатной пастой и комбижиром корежила желудки. Все стосковались по твердой земле и деревьям в снегу.
И вот в апреле мы пришли в канадский порт Галифакс. И первое, что открылось глазам, – заснеженные холмы и березовые рощи. Я к тому времени еще не так много наездил и наивно думал, что березы растут только в России. Они растут, конечно, по всему земному шару, за редким исключением. Но тогда у меня, да и у всех, наверное, защемило сердце. Так появилась песенка “Над Канадой небо сине”.

Народ – придуманный термин

Н.К. Скажите, что говорят ваши впечатления и ваш опыт: существует ли действительно пропасть между народом и интеллигенцией?

А.Г. Нет. Это выдуманная проблема. И культивируется она властью со злостным политическим умыслом. Я вообще не знаю, что такое народ. Придуманный, на мой взгляд, термин.

Н.К. Придуман он между тем не политиками, а литераторами.

А.Г. И тем не менее никакой пропасти не существует. Солженицын назвал интеллигенцию образованщиной. Майор думает, что он интеллигент, потому что он майор. Это все ерунда. И не имеет никакого отношения к образованности. Интеллигент, на мой взгляд, – это человек, который независимо от того, чем он занимается, ставит духовные ценности выше, чем материальные. В людях самых разных профессий это свойство высоко развито. Нет никакой причины для принципиальных конфликтов. Разве что между образованными и необразованными, как утверждали братья Стругацкие.

Я верю в Атлантиду

Н.К. Интересно, что среди любимых ваших поэтов вы называете Киплинга, раннего Тихонова, Гумилева, Багрицкого. Всех их объединяет “мужественное звучание”. В ваших стихах тоже это есть. Да и жизненный опыт этому способствовал. Но нет все же поигрывания мускулами и перекатывания желваков. Скорее какой-то романсовый лиризм, даже сентиментальность. Выбор этих поэтов – ваш внутренний выбор или такова была мода времени?

А.Г. Мне трудно судить о том, что я пишу. Недавно появилась статья, в которой говорится о том же, о чем сказали вы: что во мне, по сравнению с Киплингом, например, больше мягкости и лиризма. Но все это идет из одного корня. И я выбирал образ жизни под влиянием Киплинга и этих поэтов, которых вы назвали.

Н.К. И Хемингуэя.

А.Г. Ну да. Об этом Кушнер писал:

Он в свитерке,
Он в свитерке по всем квартирам
Висел, с подтекстом в кулаке.

Кто тогда не испытал на себе влияние Хемингуэя? Поэтому да, влияние времени. А кроме того, мне, худосочному сыну еврейских родителей, проигрывающему в любой дворовой драке, хотелось приобрести другой опыт. Поэтому я и выбирал таких героев, поэтому пошел в горный институт, чтобы перебороть свои слабости.

Н.К. И вот вы стали не только поэтом и автором популярных песен, но и известным ученым. Мне всегда было интересно, как сочетаются эти столь разные устремления в одном человеке. Или прав Кафка, который сказал однажды, что молитва, искусство и научное исследование – это три языка пламени, которые вырываются из одного очага? Молитву оставим в стороне. Научное исследование и поэзия.

А.Г. Мысль интересная. Мне кажется, что все это попытки познания мира, осуществления с ним контакта. Возможность выйти за свои собственные пределы.
Для меня все это звенья одной цепи. Если бы я не писал стихи, я не пошел бы в геологи. Если бы я не работал на Севере, я не начал бы писать песни. Что касается самой науки. Я, когда пытаюсь обосновать какую-нибудь научную идею, испытываю не меньший азарт, чем от стихов.

Н.К. Можете вы мне, человеку гуманитарному и по характеру и по роду деятельности, попробовать описать этот азарт ученого?

А.Г. Через несколько минут по телевидению начнется передача из цикла “Атланты. В поисках истины”. В ней на протяжении двенадцати серий я как раз пытаюсь на эту тему рассуждать. Если коротко: главный интерес всегда в сопоставлении несопоставимого. Вообще же на вопрос, что для меня наука, а что поэзия, я обычно в шутку отвечаю, что отношение к ним можно сравнить с отношением к жене и любовнице. Сложнее, правда, разобраться, кто здесь жена, а кто любовница.

Н.К. Напомню признание из вашей книги: “Мучительно деля небольшое отпущенное мне жизненное время между наукой и литературой, я, в силу извечной своей слабохарактерности и дуализма, никогда не мог решительно отказаться от чего-нибудь одного во имя другого”. Слабохарактерность, надо полагать, заключается в том, чтобы десятки раз погружаться на дно океана в поисках затонувшей Атлантиды?

А.Г. Ну да, это уже что-то вроде пристрастия. Натан Яковлевич Эйдельман перед очередной моей океанографической экспедицией в Северную Атлантику напутствовал меня: “Знаешь, Саня, если ты найдешь Атлантиду, не проси там политического убежища”.

Н.К. Но одно дело написать об Атлантиде поэму, как Бальмонт “Город Золотых Ворот”. Или написать роман, где действие происходит над развалинами Атлантиды, как это сделал Жюль Верн. Другое дело самому опускаться на дно океана, чтобы в который раз констатировать, что следов Атлантиды нет.

А.Г. Ученый имеет дело с реальным фактом. Было, например, предположение, что Атлантиду нужно искать в Атлантике, в районе горы Ампер. Я привожу в книге цитату из письма командира подводного аппарата “Аргус” Виталия Булыги: “На вершине подводной горы… видимость достигала 40 метров. Здесь начали встречаться первые стены с ярко выраженной кладкой. Когда мы подвсплыли над грунтом на 25–35 метров, то нам открылась панорама развалин города, так как стены уж очень похоже имитировали остатки комнат, улиц, площадей”.
Геологические и петрохимические исследования образца с вершины показали, что такой базальт мог образоваться только при застывании лавы на воздухе, а не под водой. Но все равно оставался вопрос: когда и почему затонул этот остров? И главное – рукотворные это стены или их такими сотворила природа?

Н.К. Вы пришли к выводу об их природном происхождении. Но в Атлантиду все равно продолжаете верить?

А.Г. Да, мы убедились, что никакой “кирпичной кладки” нет, а есть система небольших параллельных трещин, засыпанных белым песком, что и создает ощущение “кладки”, так называемую отдельность. И все-таки верю, да. Об этом есть в моей песне:

И хотя я скажу себе тихо:
“Не бывало ее никогда”,
Если спросят: “Была Атлантида?”,
Я отвечу уверенно: ”Да!”

Во-первых, все мы нуждаемся в сказках. А во-вторых, дело в том, что очень часто мифы получают вполне достоверное научное подтверждение. То же, что нам рассказал Платон об Атлантиде, еще и не вполне корректно считать мифом. Натан Эйдельман говорил, что родовые отношения у греков были священными, и вряд ли Платон мог позволить себе приписать явные небылицы такому уважаемому предку, как Солон. А мифы… Ну возьмите тот факт, что Моисей вел свой народ, ориентируясь днем на столб дыма, а ночью на столб огня. Это же прямое описание длительного извержения вулкана, каким и было в действительности извержение вулкана Санторин.

Интеллигенция поет блатные песни

Н.К. Давайте, если позволите, вернемся на почву хотя тоже не очень твердую, но хотя бы не столь загадочную. Вы выступаете в своей книге против расхожего суждения, что русская интеллигенция виновна в революции. Говорите, что революцию делали разночинцы. Но разночинцы ведь и были интеллигентами.

А.Г. Нет. Это обычное заблуждение. Так называемая дворянская интеллигенция появилась в России еще в ХVIII веке. Она-то и несла в народ дух просвещения и демократии. Это не моя идея, а идея замечательного писателя и историка, моего друга, которого я уже упоминал, Натана Яковлевича Эйдельмана. Он называл “первым интеллигентом на троне” Петра Первого, который отменой телесных наказаний для дворян заложил основу для рождения интеллигенции в России. Разночинцы же потому и получили свое название, что были людьми в разной степени образованными. Ставрогин не интеллигент, хотя и из лицея. Эти люди сформировали идеологию и психологию терроризма. Даже Ленин не мог открыто прокламировать то, что прокламировал и делал Нечаев.

Н.К. Но мы знаем планы тех дворян, которые были на Сенатской. Тоже ничего хорошего бы не вышло.

А.Г. Верно. Небольшая радикальная часть интеллигенции и образованных людей ответственна за какие-то революционные события в России, да. Но нельзя к этой части сводить всю интеллигенцию. Это все равно что приравнять всю мусульманскую религию к мусульманам-радикалам и террористам.

Н.К. В вашей сегодняшней передаче прозвучала песня, где вы говорите, что мы не можем предсказать землетрясение, явно имея в виду, как мне кажется, и социальные землетрясения.

А.Г. Вы совершенно верно это поняли.

Н.К. Нельзя предсказать, и тем не менее… Совсем недавняя, свежая история, в которой вы были действующим лицом, поскольку отдали свое имя партии “Яблоко”, были там вторым номером. Я говорю, естественно, о выборах в Думу. Чем они закончились для правых сил, мы знаем. Своим сейсмологическим слухом не только геофизика, но и поэта что вы слышите, что чувствуете, какие толчки ожидают в ближайшем будущем Россию?

А.Г. Мне кажется, что в России не будет революционных потрясений, а будет очень долгая стагнация. Без объявления войны все снова окажется под контролем КГБ. Система приберет к рукам средства массовой информации, а ведущая партия станет определять степень допустимой демократии. Ничего хорошего не будет, но не будет, на мой взгляд, и ничего взрывоопасного. Хотя я не склонен романтизировать наше будущее. Может происходить распад России, выход каких-то субъектов из метрополии. Но думаю, что и этого не случится.

Н.К. Кто это написал: “Интеллигенция поет блатные песни”? Вы определяете это как проявление оппозиционности, изгойства. И думаете, что к такому состоянию мы уже не вернемся?

А.Г. Сегодня те, кто называет себя интеллигентами, поддерживают самые разные партии и движения: от “Родины” и коммунистов до либералов. Нет той монолитной интеллигенции, “совести народа”, которая поддерживала когда-то народовольцев-террористов, прятала их у себя и так далее. У нас, к сожалению, общее мнение интеллигентов прежде традиционно было в пользу радикалов. Это очень близорукая позиция, и никто из них не представлял себе, к чему это может привести. Блок, например. Но интеллигента всегда отличало чувство ответственности за будущее России, и те, кто считает себя интеллигентом, никогда с себя этой ответственности не снимали. Поэтому мы в меру своих разных сил, каждый поодиночке (мы в отличие от других социальных групп никогда не могли объединиться) должны противостоять напору национализма, фашизма, тупой бюрократической системы.

Н.К. Не умея объединиться, противостоять?
А.Г. А вы можете привести пример, когда интеллигенция объединялась? Я не могу. А.И.Деникин в своей книге “Путь на Москву” пишет, что в его поражении виноваты не Троцкий, не большевики, а в основном интриган Врангель, засевший в его штабе. Нет, с этим ничего не поделать!

Н.К. Как же противостоять? Песнями? Стихами?

А.Г. В том числе стихами и песнями. Сейчас людей, прежде всего молодежь, приучают жить по законам уголовной зоны. Всяческая духовность истребляется. Не могу не вспомнить, как на одном из каналов Центрального телевидения, куда была предложена программа по ав-
торской песне, высокопоставленный чиновник заявил: “Да это же духовняк. Духовняк мы не берем!” Видите, даже термин придумали.

Н.К. Как же получается: когда лагеря действительно покрывали всю страну, интеллигенция пела блатные песни и с ними шла к свободе, а теперь?..

А.Г. Интеллигенция пела те песни, которые я сам до сих пор люблю. Это не блатные песни, а песни заключенных. У меня есть запись разговора с Высоцким, когда я его упрекал, что он во всю силу своего могучего таланта воспевает уголовную романтику. Я разделяю полностью мнение покойного Шаламова: никакой романтики в этом нет. Песни, которые я любил, – это песни не гуляющих пацанов-блатарей, а песни людей, страдающих в заключении. Это не обязательно блатари. Великие песни: “Ванинский порт”, “Черные сухари”, “Голубые снега”, “Идут на север срока огромные” и многие другие. Я с большим уважением к ним отношусь: в них страдание и мечта о свободе.

От свободы недолгой устали мы

Н.К. Давайте о свободе, с которой у нас очередной раз вышел трагический казус. Что она такое: действительно органичная потребность человека или только мечта разума?

А.Г. Есть у меня такой стишок:

От свободы недолгой устали мы,
Не сумевшие жить без царя.
Снова тюрьмы полны, как при
Сталине,
И этапы идут в лагеря.

Там есть еще такие строчки: “Были прежде и мы диссидентами, А теперь подались в блатари”. И еще: “Жить свободно всегда не умели мы. И на лоб заработав тавро, //Все за Стеньками шли да Емелями, //На распыл обрекая добро…” Все это есть. Мы единственная страна в мире, в которой недолгое время свободы обозвали “смутным временем”. Скорее царя обратно. И сейчас то же самое: стремление, чтобы снова был КГБ, чтобы была жесткая власть. “Для чего?” – “Чтобы не было преступности”. Преступности боятся. При Гитлере, как известно, была самая низкая преступность, при Сталине тоже. Этого почему-то не боятся.

И жить еще надежде

Н.К. Вы сказали, что Окуджава ввел в нашу поэзию местоимение “я”, но он же ввел и местоимение “мы”. “Взяться за руки не я ли призывал вас, господа?” Теперь вы говорите, что все поодиночке, что единого понятия интеллигенции нет.

А.Г. Местоимение “мы” ввел вовсе не Окуджава, а многочисленные поэты и авторы маршей еще досталин-
ской эпохи. Что касается интеллигенции, то единой, объединенной интеллигенции сегодня в России нет. Я, например, не хочу объединяться с Солженицыным, особенно после выхода его книжки “Двести лет вместе” с явным привкусом антисемитизма. При всем уважении к автору “ГУЛАГа”.

Н.К. Может быть, общество стало более зрелым и это ослабляет потребность во всякого рода объединениях? Может быть, именно поэтому авторская песня, которая нас объединяла, уходит со сцены?

А.Г. Нет, не поэтому. Не востребовано то духовное начало, которое несла в себе, в частности, и авторская песня как звучащая поэзия. Окуджава примерно за полгода до смерти сказал мне: “Алик, тебе не кажется, что когда-то мы были в авангарде, а теперь в арьергарде в борьбе за остатки духовности? Уйдем, и все закончится?”

Н.К. Вы нарисовали довольно невеселую картину. Тем не менее книжка ваша называется “И жить еще надежде…”. Почему?

А.Г. Ну, надежда умирает последней. И по натуре я оптимист. Я считаю, что Россия – великий организм и так просто ее не уничтожить.Будет стагнация, да. Но народ постепенно очистится, как от промышленных загрязнений, когда производство поубавилось, очистилась Волга.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"