ЦВЕТ ВРЕМЕНИ 
 

Вечер в Нью-Йорке

…Мы потели и упивались в бруклинском ресторане “Daan-tcing – Золотой Дворец” на Кони-Айланд. В наших глазах под тяжелым кондиционированным воздухом тускло отражалась меланхолия, оптом импортированная диссидентами и иммигрантами из Советского Союза.
Мы сидели и пили, как когда-то в “Римском подвале” в Старой Риге, основанной крестоносцами в 1201 году. Гостиница, в которой находился тот римский погреб, была уничтожена в 1944-м опьяневшей советской ракетой незадолго до победы над западными рыцарями-освободителями. Когда-то, в 1940-м, мы, пятнадцатилетние мальчишки, сидели в том подвале, зубрили Тору, записывали, как правильно закусывать, чтобы не опьянеть... В лучших русских традициях… Так Славянский гигант, имя которому Водка, утрамбовывал подростковые наши извилины...
Как же, черт возьми, бывшие “совки”, в своей ностальгической меланхолии обретшие “заокеанские свободы”, сумели найти друг друга в этом искривленном “Золотом Дворце”? Возможно, то была тяга рассовеченных обитателей бабелевского гетто окунуться в ими же придуманное буржуазное счастье, идея которого родилась в закрашенных витринах американской действительности? Как сложилась судьба тех рижских парней, напивавшихся в 1940 году? Одни растворились в войне, другие были спасены немецкими коммунистами из мясорубки. Я выжил, но житье осталось в преждеримском погребе 1940-го.
Я сижу в кругу мальчиков-победителей, рожденных после Второй мировой. Одного из них (Сему) Америка превратила в Сэма. Ему 34. Наши дни и месяцы рождения совпадают. Сема, как и я, окончил рижскую школу на улице Блаумана, но он – в 1964-м, а я должен был в 1942-м (провалил экзамены в 41-м).
Я познакомился с Сэмом еще в 70-х, когда самым популярным слоганом среди еврейских иммигрантов времен “холодной войны” была фраза “Отпустите наших!” (“Let My People Go!”). В те годы мой друг называл себя Сэмом, Сэмми и даже не Семой, на кучерявой распахнутой груди которого на толстой цепи ярко блестела золотая звезда Давида. Возвышаясь, немного покачиваясь в китчевых туфлях на платформе, Сема напоминал гарлемского щеголя. Сейчас он одевается консервативно, как еврейский бизнесмен, и представляется не иначе как Соломон.
Сема был рожден сразу по окончании Второй мировой, во время которой Румбула успел вырезать почти все еврейское население Риги. Для чего он был рожден в этой окровавленной Латвии? Чтобы стать бродвейским малышом Сэмом? А что я, человек поколением старше, чудом переживший резню Румбулы, что же я сделал в этой жизни, чего я достиг? Могу не без гордости сказать, что я старался, продолжаю стараться. Я думаю, что Сэм рассуждает так же.
Вокруг нас танцуют, извиваются самки в змеиной грации. Выходцы из Советского Союза – помпезные, полные важности – жрут и бухают за соседними столами, что-то празднуют. Почти как мы, заброшенные одинокие рижане. Женские тела страдают, проходя тест на выносливость. Они трясутся, дергаются и извиваются все быстрее и сильнее – лишь бы на них обратили внимание. Они подпевают кабацкому ансамблю “Пять Русских”… Эсэсовская пальба, плач диско, крик в хоре рок-н-ролльного блеянья забиваемых ягнят: “Кто же мы, черт побери? Русские? Евреи? Неоамериканцы, но с совковой кровью? Или новые израильтяне? Или мы станем жертвой аборта следующего поколения? Победители? Нью-йоркские тусовщики? Бездомные космополиты? Или искатели дьявольской свободы? Или предатели Страны Советов? Или нелепые, смехотворные реинкарнированные царские белогвардейцы, проданные и преданные во имя потребительского интереса? Запятнанные “красным” богобоязники? Или всего лишь изнасилованные малым алкоголем людишки? Выбравшие свободу святые мученики? Или испытавшие гиммлеровские суперпытки совет-
ские жиды? Впрочем, не важно... сейчас не время... кому не удастся... утонет в болоте! Это Америка. Желаем вам счастливейшего из Дней Рождения, прекрасные рижские Аполлоны!” – вот что нам блеет аура этого морга.
Счет-приговор приносит милый кучерявый ангельской внешности, по-русски открытый мальчишка-официант. Ощущение, словно этот мальчуган – сын русского крестьянина. Он похож на сельских мальчиков, сидящих на заборе, изображенных на картине Богданова-Бельского, которая в далеком детстве висела на стене моего дома в покойной Риге. Я всматриваюсь в его по-детски святое нищенское личико, и мне становится жаль его – паренька, обслужившего нас и вынесшего нам жесткий финальный приговор на тонких листках бумаги.
…Мы быстро приходим в себя за рулем нашей желтокожей “тойоты”, направляющейся в полуразрушенный, наполовину сгоревший Лоуер Ист Сайд – район нижнего Манхэттена. В мою мастерскую на 6-й улице, чудом сохранившуюся среди руин. Ощущаю себя негром в покинутом рижском еврейском гетто, залитом кровавым катком после ноябрьско-декабрьских аукционов Румбулы. Рижская братва кричит мне, что обязательно отдаст долг в ближайшие дни. Но этого никогда не произойдет. А пока... с 58-летием, прими сердечные поздравления от всей Риги!
На стене моей бардачной концлагерно-нью-йоркской мастерской – портрет застенчиво улыбающейся молодой девочки по имени Люба. Она приветствует меня: “С 58-летием, мой все еще любимый рижанин! Облегчи свои даты и жизнь ради меня”. Она смущенно поворачивает головку в сторону и, наверное, краснеет, но черно-белые цвета старой фотографии скрывают от меня ее зардевшийся румянец на юных щеках. Люба навсегда останется для меня 16-летней девочкой, уничтоженной в столь юном возрасте. Ей всегда будет 16, как на этой фотокарточке, в отличие от нас... Я всматриваюсь в ее чистые, одухотворенные глаза и жаждущие поцелуя полные губы. И отчетливо представляю себе эти задыхающиеся, стонущие алые губы в тот момент, когда 16-летняя Люба, нагая, уткнувшись лицом в землю, лежит в рижской румбульской яме-захоронении и шепчет: “Где ты, Боря, любимый?.. Хам! – не со мной...”

1982
Печатается в сокращении

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"