ЦВЕТ ВРЕМЕНИ 
 

Среди всех человеческих одиночеств, человеческих несвобод эта – самая безвозвратная и бесповоротная. Замкнутость, закрытость в отмеренных тебе сроках, в частной судьбе, в частных обстоятельствах. Современная эпоха, хищная потребиловка, вообще на редкость жестокий тюремщик. Она, вдавливая нас в погоню за сиюминутным комфортом, нет, не за насущным хлебом (если бы!), а за пресловутым качеством жизни, хочет, требует, чтобы мы вообще забыли, что до нас другие люди рождались, умирали, печалились, были счастливы. Боится, еще до конца не уверенная в своем арсенале прельщений, что иные пройдут мимо ее дешевых плодов, ее картонных благ, хищно поедающих личное время всех и каждого.
Однако культура для того и дана, чтоб умножить свой единичный опыт на чужой, встречный, более универсальный. Уже смолкли голоса, люди лежат в земле, семейные вещи распроданы с аукционов – или, напротив, люди живы, но мало кто хочет их выслушать. Но, слава Богу, существует письмо, возможность передать не только информацию, но и интонацию написанным словом. Воспоминания других помогают нам обрести собственное прошлое и собственное настоящее, увидеть
свою эпоху как этап большого исторического движения, осознать укорененность, неслучайность. Все мы иногда, как маленькие дети, задумываемся: а зачем мы пришли в этот мир, если в нем так много несообразностей и страданий, а стоит ли нам продолжать этот путь из поколения в поколение?
В лучших из воспоминаний, где так причудливо сплетены свет и тени жизни, скрыт ответ на этот вопрос.
И не случайно последние десятилетия по всей Европе и в Америке публика все меньше читает романы и все чаще мемуары. История набирает ход, все больше и больше людей, даже чисто арифметически, топчут землю, и в их судьбах становится все больше и больше сюжетов. К чему придумывать беды и тяготы, радости и приключения, характеры и страсти, если рассказ о реальной личной истории подчас позволяет даже дальнему человеку преодолеть непонимание и растерянность.
Несколько обзоров и отрывков, которые мы публикуем на этой полосе, относятся к счастливому разряду сочинений на тему «И всюду, и всегда жизнь». Этой невзыскательной морали, возможно, не в любых обстоятельствах хватает для обретения смысла, но зато она способна утешить и приободрить странствующего во времени, то есть каждого из нас.

Путь на сербскую войну

Это воспоминания совершенно особого рода. Мы к ним еще не привыкли. Михаил Поликарпов рассказывает о русских добровольцах в Сербии. И это тоже часть нашей истории, которой мы будем гордиться лет через тридцать–сорок, когда политика отступит, Россия, Бог даст, выздоровеет, и вернется понимание. Мы еще помним, чем единственным был оправдан Вронский у Льва Толстого.

Прощальное напутствие было кратким. Через улицу или другой открытый участок, где работает снайпер, лучше перебегать первым. В атаку идти – где-то в середине. Всем страшно, но все идут. Не высовывайся, не лезь поначалу под пули – так месяца через четыре боев можно стать нормальным бойцом. Вот и все. Это и есть краткая мудрость, квинтэссенция их боевого опыта. Мне надо добраться до Еврейской Гробли (Еврейского кладбища) в Сараево, где сейчас находится Русский добровольческий отряд, недавно потерявший в бою своего командира – Александра Шкрабова.

Белград меня удивил – я попал в какой-то рай после Москвы образца 1994 года. На огромных стеклянных витринах ювелирных магазинов не было решеток. В городе жили нормальные люди – там совсем не было “качков”, ставших неотъемлемой частью пейзажа брутальной, воровской Москвы. Боже, куда я попал?! Позже я узнал, что Югославия прежде была полицейской страной и весь преступный мир работал под полицией. В киоске я купил пару югославских газет – по-моему, “Политику” и “Борбу”. Незнакомый до того сербский язык становится понятным – как будто я его вспоминаю. Хм, никакой националистической истерии в прессе, анализ войны очень взвешенный и толковый. Как во мне просыпается понимание сербского? Генетическая память – или языки настолько родственны, что все очевидно по контексту? Автобус уносил меня в Сараево – дорога от Белграда заняла восемь часов. Из динамика льется сербская мелодия, в которую прочно въелись мусульманские мотивы, – мне она не нравится. Один из пассажиров – молодой парень с оторванной по плечо левой рукой. Из разговора я понимаю, что это – результат ранения. Мост через Дрину у Зворника охраняла не только полиция, но и несколько противотанковых ежей. Они эффектно показывали, что здесь заканчивается мир и начинается война. Но зачем они тут? Не понимаю. На память приходит один из тезисов ислама, делящий землю на поле меча и поле мира.

Жребий брошен. Рубикон перейден, здесь он носит название Дрины – после очередной проверки, объясняя полиции, кто я и куда еду, называю имя Славки Алексича (командира отряда в Сараево); на вопрос: “Четник?” – отвечаю: “Четник”, сажусь в автобус – и вот я там. Слово “четник” является нам обоим понятным, четко и ясно объясняющим, зачем и куда я еду. Какой-то пассажир спрашивает: “Рус?” – “Рус”. “Брача” (брат), – почти шепотом, с каким-то благоговением произносит он. Вот она – Босния. Жадно вглядываюсь в окружающие картины. Пограничный город Зворник. Страна встречает меня руинами домов. Они завораживают взгляд. Постепенно поднимаемся все выше и выше – вокруг заросшие смешанным (хвойно-лиственным) лесом горы, равнина Дрины мелькнула быстро и незаметно. Поражает воздух – своей чистотой. Вдали в дымке синеют вершины. Какие красивые пейзажи! Растоптанный рай...

…Опять в окно вдали мелькнуло Сараево. Вот остановка, по-моему, моя. Я выхожу. С небольшим волнением вдыхаю воздух. Воздух войны, чистый и прозрачный, он немного пьянит. Осматриваюсь. Внизу раскинулся город, вокруг – горы. Кто где, неясно. Сербы мне поясняют, как пройти к русским.
…Наконец я вышел к нужному дому – ориентиром мне послужила песня Александра Розенбаума, по-моему, его “казачьей” серии. Под крышей висит черный флаг с черепом – здесь штаб четнического отряда, командир которого – Славко Алексич. На крыльце навалена гора из ковров. На самом доме три черно-белые листовки. Взгляд задерживается на одной из них... Фото усатого мужчины в берете. Майор Войска Республики Сербской. Александр Шкрабов... 1954–1994... Смертью храбрых... На соседнем листке – Анатолий Астапенков... 1968–1994... Одногодок... Мне сюда. Вот она – база русских добровольцев. Трехэтажный дом по улице Охридская врезан в крутой склон горы Дебелло-Брдо, так что окна на юг, в сторону улицы (и высоты) имеет лишь верхний этаж. Окна двух других этажей выходят только в небольшой садик. То, что дом повернут практически “спиной” к горе – я потом понимаю – и сыграло свою роль в выборе его как штаба – Дебелло-Брдо контролируется мусульманами. Кричу: “Есть тут кто?” Навстречу выходит, тяжело поднявшись по лестнице, обнаженный по пояс невысокий усатый парень в камуфляжных штанах. На белой груди, контрастной с загорелым лицом, – большой крест на черном шнурке. Вот он, первый русский доброволец, которого я вижу в Боснии. Василий, так он представился, приглашает меня в дом. Я спускаюсь по узким цементным ступенькам в полуподвальный этаж дома – в комнате два дивана, круглый стол. На стене висит РПК – ручной пулемет Калашникова с деревянным прикладом и без сошек, на комоде лежит какая-то деталь от гранатомета. Интерьер очень оживляет гроздь боевых гранат, свисающая с люстры. Вскоре в дом заваливает шумная компания, в массе своей – в зеленой униформе. Тут не все – часть на Олово, на “положаях”. Я сначала не понимаю, где это и что значит “олово”. Никаких “шварценеггеров” не видно – так, обычные парни среднего роста и телосложения, три человека в синих джинсовых куртках. Люди возбужденно обсуждают проблемы постановки мин, точнее – борьбы с ними. Они сыплют незнакомыми терминами – “кукуруза”, “паштет”. В этом слэнге мне знакома только “растяжка”. Вторая тема – доброволец Крендель попал сегодня под обстрел снайпера. Удачно, пули прошли мимо, пару раз выбивая искры и крошево из асфальта совсем близко от него. Крендель – это невысокий курчавый парень в рубашке и джинсах, он в Боснии дольше всех – с девяносто второго. Я замечаю, что люди в униформе также различаются – тут находятся и два наших ооновца. Унпрофоровцы, как их здесь зовут. Офицер, капитан Олег, сегодня устраивал тренировку-соревнование с французами по разминированию. Похоже, что он выиграл – нашел и разминировал все, что поставили натовские коллеги. Добровольцы рассказывают историю появления здесь ковров. Где-то в конце мая они провели хулиганскую операцию, совершив дерзкий налет на ковровую фабрику, находящуюся на нейтральной территории в Сараево. Мусульмане такой наглости не ожидали и “проспали” рейд, но русские смогли проникнуть на заминированную фабрику и даже вывезти на грузовике хранившиеся там ковры. В тот же вечер я “приявился” – зарегистрировался. Получил новенький карабин СКС югославского производства, который и стал очищать от смазки. Такой карабин зовется “папавка”, официальная же марка – М59/66. Раньше дел я с ним не имел. Знакомый мне автомат Калашникова дали через пару дней. Знаю, читатель прокомментирует – “повысили”…

По книге “Жертвоприношение. Откуда у парня сербская грусть?”

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"