ШКОЛЬНЫЙ АВТОБУС "ПС" 
 

Калужская область: дороги со школьными именами

ЮХНОВ

Юхнов – город с населением семь тысяч человек. Он оказался первым райцентром Калужской области после того, как наш редакционный автобус покинул смоленские земли.
Город – не город: одноэтажные домишки да несколько двухэтажных построек в центре. Зато стоит, как утверждают местные жители, на самой чистой в Европе реке Угре и славен своей историей. Еще в 1777 году по указу Екатерины II Юхновской подмонастырской слободе (существовавшей до той поры при мужском монастыре и насчитывавшей 40 домов и 166 жителей) был придан статус города, а уже в 1796 году Юхнов становится уездным городом с присвоением ему герба.
Местные жители поведали нам, что в городе две школы – старая и новая. Причем новая будто бы еще не достроена, но тем не менее давно работает по полной программе.

«Террористы»

Сюжет с недостроенной, но работающей школой нас заинтересовал, и мы первым делом направились туда. Но впервые за время наших путешествий потерпели полное фиаско.
Нет, с учебным процессом там все было в полном порядке. Школьное здание из красного и белого кирпича красиво смотрелось на фоне темного соснового леса и выглядело вполне достроенным и ухоженным. По просторным коридорам бегали, как и полагается, ученики, а первая же встретившаяся нам женщина охотно проводила нас в учительскую для встречи с директором. Учителя тут же оживленно стали рассматривать привезенные нами газеты и задавать самые разные вопросы. Кто-то торопился на урок, и мы даже успели договориться встретиться для подробного разговора после уроков...
Директор, однако, оказалась женщиной весьма строгой. Внимательно изучила наши документы, сопроводительное письмо от редакции и спросила, почему мы появились без согласования с районной администрацией. Мы объяснили, что такова суть нашего проекта – ездить по российским просторам по принципу «куда дорога ляжет» и заезжать в случайно попадающиеся на пути школы для разговора с учителями и детьми, что нам эти встречи нужны чрезвычайно, чтобы слышать и понимать, что происходит сегодня с российской школой.
– Хорошо, – сказала директор строго. – И что вам от нас нужно?
– Нам хотелось бы с вами познакомиться и поговорить о том, что вас волнует, о разных школьных проблемах. Поговорить с теми учителями, кому этого хочется...
– Ну ладно, допустим. А зачем вы, когда зашли, фотографию сделали? Вход зачем сфотографировали, окно?
– Мы во всех школах, куда приезжаем, делаем фотографии...
– Сильно я что-то сомневаюсь. Какие у меня основания вам верить? Как я могу знать, что вы те, за кого себя выдаете?
– Но вы же видели документы и сопроводительное письмо видели!
– Да сегодня что угодно можно подделать. И если вам нужно зачем-то к нам в школу, обратитесь сначала в вышестоящие инстанции. Вы должны сначала приехать в районную администрацию, поговорить с ними о том, какие они видят проблемы, и уже только после этого спускаться вниз, в школы.
– Но неужели школа любую свою встречу должна согласовывать с администрацией?
– У нас дети, и мы должны быть бдительными! А я пока понимаю только одно: вы почему-то сильно боитесь обратиться в наш отдел образования. И я еще раз говорю вам: отдел образования – это та организация, которой мы принадлежим. И кто к нам ни приезжает, они все сначала обращаются в отдел образования. Если начальство считает нужным, оно посылает к нам и журналистов, и кого угодно.
– Ну хорошо, в администрацию мы сейчас съездим. А вам-то хотелось бы о чем-то поговорить? Есть ли нам смысл сюда возвращаться?
– Если вас к нам направят по какому-то вопросу, мы поговорим. Если в администрации решат, что мы должны с вами встретиться, мы встретимся... А сейчас вы отвлекаете нас от учебного процесса.
В это время дверь в учительскую распахнулась, и... на пороге появился наряд милиции. После проверки документов и всех сопроводительных писем нам было предложено покинуть помещение – уже в приказном порядке.
Мы покинули помещение с тяжелым сердцем.
Думалось о том, что борьба с терроризмом дала наконец самые скверные всходы и нас снова незаметно окружила атмосфера страха. «Мы должны быть бдительны!», «Если администрация решит…», «Если начальство сочтет нужным…».
Где-то мы это все уже слышали.
И даже, кажется, проходили.
Так что же, все возвращается?

* * *

Заходим в администрацию Юхнова. Находим отдел образования. Руководства нет. Из начальников только заведующая райметодкабинетом Людмила Анатольевна Фоминенкова. Нам откровенно рада. Газету знает. С интересом рассматривает привезенные номера. Рассказываем о только что произошедшей истории. Смеется: «Перестраховщики!» И сразу на сердце легче – ну, слава богу, жизнь продолжается... Вдруг шум в коридоре, на пороге кабинета – группа напряженных лиц. «Вот они!» – слышу чей-то приглушенный голос, и вперед выступает суровая дама со всеми признаками ответственного работника. «Вы не имеете права заезжать ни в какую школу без предварительного согласования с администрацией!.. Вы обязаны согласовать маршрут своих поездок!.. Нет, мы ничего не боимся, но мы должны быть бдительными, ведь это же дети!»

Окончание.
Начало на 1-й странице

Ошеломленно начинаю думать, что слово «бдительность» становится наиболее популярным в новом административном лексиконе. А еще – как удобно прикрываться детьми в своем желании контролировать всё и вся!
А на следующий день эта история имеет грустное продолжение. От учителей ближайших к Юхнову сел мы узнаем, что накануне в одну из школ... приезжали террористы, фотографировали входы и выходы, и классные руководители оповестили детей, что, возможно, в школе заложена бомба и в этой связи будут отменены занятия. Причем рассказывают об этом событии своим родителям перепуганные дети, и слух с сумасшедшей скоростью распространяется по всему району!
Ну что можно сказать по этому поводу? Наверное, так и происходит процесс нагнетания атмосферы всеобщей подозрительности и недоверия...

Первая

К счастью, абсолютное большинство школ и учителей продолжают жить нормальной, человеческой жизнью, и куда бы мы ни заезжали впоследствии, какими бы неожиданными ни оказывались наши визиты, везде мы приходились ко двору.
Правда, к юхновской школе № 1 мы подъезжали с опаской: невзрачное двухэтажное здание посреди сосновой рощи на высоком берегу Угры – это школа? Ничего похожего на образцово-показательный лоск предыдущего здания.
И невероятная легкость и открытость диалогов с директором и учителями. Мы говорили о праве другого человека на самостоятельное видение и понимание мира. О праве разных людей на свои стратегии воспитания... И еще о том, что главный результат образования – вовсе не учебные знания, а человечность, способность слышать, понимать и принимать другого человека.
Всего несколько часов, а ощущение удивительной человеческой близости. И сам город Юхнов кажется после этого не чужим и напряженным, а приветливым и красивым.

Фундамент школы – доверие

Директору школы Юлии Вячеславовне Агеевой – за семьдесят. И сама она заканчивала эту самую школу в 1951 году. Из разговора с Юлией Вячеславовной выясняется, что в ее педагогическом коллективе только четыре человека не являются выпускниками этой школы.
– Дети сейчас стали, конечно, более раскованными и свободными. Гораздо более информированными. Важно, что у них есть ценность знания и они стараются учиться. Вот в этом году у нас было 46 выпускников, и из них 11 получили медали. Взяли мы и первое место в районе по ЕГЭ...
– И в чем секрет такой успешности?
– Да в том, что мы сумели сохранить разные ученические объединения, сохранить традиции школьной жизни. Наши ребята чувствуют себя частью школы, переживают за школу. И когда мы проводим вечера встреч с бывшими выпускниками, мы с гордостью отчитываемся перед ними, что сохранили дух школы. А в результате ребята у нас такие патриоты – и школы, и города! И когда встречаемся иногда с нашей администрацией, чувствуется, что ребята осознают себя хозяевами города. Задают такие вопросы, что ой-ой-ой. Совсем даже не в масштабе школы, а в масштабе города и района. И с ними очень интересно. У них у всех сегодня разные точки зрения. В том числе и на то, как живет школа.
– Скажите, а что для вас главный результат школьного образования? Знания? Поступление в вуз?
– Да нет, главное – какой человек получится. Чтобы человеческие качества были. И первое – чтобы были добрыми. Сегодня так много агрессивных детей! А у нас в школе, представьте, года за три последних агрессивность как-то ушла. Гораздо меньше стало агрессивных детей.
– И почему?
– А знаете, у нас психолог очень хороший. К ней же все дети идут со своими проблемами, и она всех принимает. Дети так и говорят: наш психолог. Она для нас просто находка. И что, может быть, самое важное – удивительно порядочный человек: никому и никогда не расскажет о том, что ей сказал ребенок. Потому-то дети и идут к ней.
– А как вы находите таких людей?
– А вот вас же мы не искали, а вы нас нашли. Наверное, случайности все же не случайны. Нам просто везет на хороших людей... А почему везет? Просто надо доверять людям, и тогда хорошие люди сами вас найдут
– Значит, строите отношения на доверии?
– А как же иначе? Мы и детям своим доверяем. Только тогда у нас и получается какая-то общая работа. Самое главное – это человеческие отношения.
– А что мешает их строить?
– Бумаг всяких слишком много. И в основном это все региональные бумаги. Вот сейчас проходим лицензирование – и это просто лавина бумаг. И ведь за это деньги приходится платить! Вот СЭС сейчас пишет справку – это 270 рублей. Или за регистрацию права на здание нам пришлось заплатить тысячу рублей. В общем, все службы так себя поставили, чтобы собирать деньги. И немалые. Понятно, что мы платим не из своего кармана, а государственные деньги. А времени сколько на всякие бумаги уходит! Ведь по любому мероприятию надо составить план и предоставить его наверх, в инстанции.
– А что, без плана никак нельзя?
– Да нас не слышат иначе. В школе все на доверии, а по инстанциям-то бумаги нужны. Вот смотрите, у нас каждую неделю мероприятия – одно закончили, другое начинаем. А надо сесть, написать отчет – где взять время? И получается, что, чем более бурная у школы жизнь, тем больше головная боль по поводу отчетов.

Слышать, видеть, взаимодействовать

Татьяна Геннадьевна Щербакова – психолог первой школы. И первый школьный психолог в Юхновском районе. До нее даже ставки такой не было – директор первой школы Юлия Агеева гордится, что удалось эту ставку выбить.
– ...В школе же конкретные судьбы, конкретные жизни. Дети тебе души раскрывают. И важно даже не совет ребенку дать. Надо, чтобы ребенок выговорился, и тогда он сам придет к нужному решению. Никогда не надо давать ребенку готовых рецептов, и тем более не надо осуждать ребенка – я и родителям об этом все время говорю.
Я ведь с детьми работаю через упражнения, через игры. Чтобы они могли смотреть друг на друга, чтобы учились понимать. А еще детям очень интересно в своей личности копаться. И чем старше, тем интереснее.
Результат для меня в том, что и дети, и родители начинают слышать друг друга. И начинают обращаться ко мне за помощью в разных сложных ситуациях.
К счастью, и директор, и завучи понимают, что в работе психолога не может быть жестко планируемого результата, что работа психолога не должна превращаться в строки отчетности.

Правда ли, что физкультура мешает учиться?

Валентин Горенков. Лет 45. Седина. Длинные волосы собраны в хвост. Ничего общего с традиционным образом школьного физкультурника. Скорее представитель артистической богемы. Философ. Художник. Поэт.
– ...Больше всего устаешь от непонимания. Слишком много зависит от непрофессионализма тех, кто дает деньги.
Сколько хороших учителей-физкультурников за последнее время ушли из школы! И во многом потому, что руководят нами непрофессионалы и мы ничего не можем доказать. Какой-нибудь чиновник берет и отменяет половину запланированных соревнований. На том основании, что это отвлекает детей от учебы.
Поэтому многое приходится строить на самодеятельности. Это, конечно, экология, туризм, изучение истории родного края.... Каждый год сплавляемся на плотах, причем ребята сами строят плоты. Сами делают и снаряжение. А возраст – начиная с третьего класса и по десятый. И школьная администрация нас в этом всячески поддерживает.
Понимаете, старая воспитательная система сегодня не срабатывает. Дети стали другими. И надо как-то подстраиваться под эти новые условия. Может, главное, что требуется, – это чтобы ребята научились быть добрее и внимательнее друг к другу. Но для этого надо не беседы воспитательные вести. Вот мы идем в поход, а там все строится на взаимовыручке, на помощи более слабому. И никаких лекций не надо. Равно как не надо лекций и про то, что надо любить наш край. Когда идешь в поход по нашей Угре, просто невозможно эту красоту не полюбить...

О приоритетах школы

С Николаем Дмитриевичем Юшиным знакомство произошло так. Во время беседы с учителем физкультуры в учительскую заглянул ироничный старик, дружески хлопнул по плечу моего собеседника и бодро поинтересовался, не собрался ли тот случаем помирать. Мой собеседник отрекомендовал вошедшего как своего бывшего классного руководителя.
Оказалось, Николай Дмитриевич – физик, в этой школе работает с 1961 года.
74 года. Учитель-методист. Отличник просвещения. Соросовский лауреат («только денег не дали – банк обанкротился»).
– Конечно, с точки зрения знаний советская школа была хорошей. Но сегодняшние дети мне нравятся больше, чем те, с которыми я работал в те годы. Те были зацикленные и занузданные. Они пели так, как это нам нужно было. А теперь они про все имеют свое мнение – и согласитесь, что это важно для общества.
Что касается школы, то школа довольно многое приобрела – прежде всего в плане независимости. А потеряли мы в первую очередь детские организации. Без детских организаций школа нормально существовать не может. Мы, конечно, пытаемся сейчас что-то в этом плане сделать – копошимся, копаемся, но пока, в сущности, ничего.
А вообще я вот о чем думаю. Раньше, когда школу заканчивали, то вместе с аттестатом зрелости давали и характеристику. И бывало иногда так. Я пишу характеристику, выдаю аттестат и думаю: вот этот тройки получает, а Человек с большой буквы. А вот этому, хоть он и отличник, так и хочется написать: «дрянь».
– А что такое для вас «хороший учитель»?
– Эрудит с почти энциклопедическим образованием. И притом человек, по-настоящему любящий детей. И больше ничего не надо.
– А что значит – любить по-настоящему?
– Да видеть в ребенке человека, личность. И относиться к нему надо по-человечески.
– Но ведь относиться по-человечески – самое сложное. Даже в отношениях между взрослыми мы часто именно этого не умеем. Что значит для вас относиться к другому человеку по-человечески?
– Да общаться по-нормальному, только и всего. Не завидовать, не обижать, не унижать, видеть в нем человеческое достоинство, а не недостатки.
– Так, может, в этом-то и состоит главное, что определяет человека, – способность не унижать другого? Способность не самоутверждаться по отношению к другому? Относиться к другому человеку как к достойному?..
– А знаете, какая интересная закономерность? Обычно те ребята и девчонки, которые неважно в школе учились, к учителям и школе потом относятся лучше, чем так называемая элита. Это же просто аксиома!
– Вот и вопрос главный: за что мы бьемся в ребенке – за его «элитарность» или за его человечность? И за что в первую очередь отчитываться школе – за производство интеллектуальной элиты, за количество медалистов или за способность быть человеком? Что должно быть фундаментом школы?
– Но даже если мы и воспитаем человека – он же потом идет в жизнь, а что он там видит? Там-то ведь правила не человеческие. Он побрыкается-побрыкается и сам начинает так жить. Стену-то лбом не прошибешь...

СЕЛО ПЛОСКОЕ

О школьных ловушках

Село Плоское – наша первая остановка на пути в Калугу.
Крохотная школка, в которой 34 ученика и 14 педагогов.
В учительской собирается почти весь педагогический коллектив.
Мне хочется продолжить разговор, начатый в первой юхновской школе: разговор о смысле и предназначении образования. Что важнее для школы и общества: вкладывать в детей какие-то знания или делать все возможное, чтобы дети становились людьми? И почему получается так, что ребенок освоил школьную программу, отчитался по усвоенным знаниям на экзаменах, а человеком так и не стал...

«И то и другое нужно! А если математику не будут знать, русский не будут знать – куда же это годится? Что это будет за человек, если он не будет знать математику?»
Все правильно. Но вопрос-то в другом: почему в обучении математике, русскому языку и другим школьным предметам мы видим главную задачу школы? Почему не жалеем времени и сил на разработку учебных стандартов по этим предметам, а формирование самого главного – человеческих качеств – отодвигаем куда-то на периферию?
«Да понимаем мы, что большая часть того, что мы обязаны давать, нашим детям не нужна. Но только детям нашим об этом не говорите, а то они обрадуются – и все, учиться не будут! А есть ведь стандарты, программы!»
Вот так. Все мы, учителя, знаем, как дела обстоят по правде, но “по педагогическим соображениям” важно, чтобы дети ни в коем случае об этом не узнали (как будто они и так этого не знают)!
Практически узаконенная вещь: ученик учится не потому, что ему самому этого хочется, а потому, что взрослые постоянно убеждают его в необходимости и важности получаемого им образования. И при этом сами не верят в то, что именно такое образование нужно их детям. Не в этом ли маленьком педагогическом лукавстве корень школьных бед?
Увы, повседневный опыт и здравый житейский смысл свидетельствуют: для абсолютного большинства выпускников школы жизнь складывается так, что освоенная в школе премудрость этой жизни никак не помогает. А в деревне, где все на виду, это особенно очевидно. Так в чем же главная задача школы – дать эти самые пресловутые знания или в чем-то другом?
«Конечно, чтобы он человеком стал, чтобы он к людям с уважением относился и чтобы к нему с уважением относились... Но с нас-то ведь требуют совсем другого!»
«За что мы получаем деньги? За что отчитываемся? Да за учебные часы. За учебную нагрузку. За количество успевающих и неуспевающих».
«Конечно, всегда говорим про воспитательные задачи урока. Но спрашивают-то за знания, а не за воспитание!»
Вот и второе школьное лукавство: учителю платят деньги за то, чтобы его ученик освоил учебные предметы, именно по этому параметру идет вся школьная отчетность – сколько отличников, сколько хорошистов, сколько двоечников, сколько поступило в вуз, кто и как сдал ЕГЭ... А вот в какой мере у учеников оказались сформированы (или не сформированы) те или иные человеческие качества – по этому параметру школы не отчитываются, здесь учитель держит отчет только перед своей совестью. Вот и получается, что все разговоры о воспитании оказываются лукавыми разговорами.
«Учитель сегодня – последнее звено в системе образования. Сверху спускают директивы, и главное в них – успеваемость. А учитель ни влево, ни вправо».
«Что мы можем сделать – программа есть программа, и мы обязаны уроки проводить по программе!»
«У воспитания есть один закон: вы не обманывайте никогда, и вам будут верить. Дети очень ранимы. Если их чуть-чуть обманул, сказал неправду – они уже никогда не будут верить».
Что ж, все правильно. И очень точно. Но если в самой природе школы заложено что-то, что заставляет учителя лукавить, каких воспитательных результатов мы ждем?
Всегда ли готов (и достаточно смел) учитель, чтобы пойти за образовательным интересом ребенка, даже если это противоречит учебному плану? Что важнее для учителя – ребенок или учебный план?
«Но не от нас же зависит свобода учителя! Не мы же эти планы и программы придумываем! Что от нас зависит? Да ничего!»
«Когда вы по программе говорите – ребенок вас не слушает, туда-сюда лазит, ему неинтересно. А когда вы начинаете своим методом ему объяснять и не держитесь за программу, так ведь он же рот раскроет и слушает, слушает... Когда вы идете от себя, от своего понимания, когда вы уходите от программы, это ребенку всегда интересно».
Вот и еще одна школьная ловушка. Мы на уроках можем заниматься чем-то очень интересным, очень содержательным, настоящим и понимаем, что в этой нашей работе ребенок расцветает. Но когда надо писать отчет, пишем совсем не то, что было на самом деле, а то, что полагается по инструкциям...
Ребенок никогда не будет себя вести по кем-то предписанной программе. Он всегда будет уводить нас куда-то в сторону. Эта непредсказуемость ребенка и есть самое интересное в учительском труде. И чем лучше учитель, тем больше он идет за ребенком, за его живым интересом. Но затем мы открываем школьный журнал и пишем не о том, что происходило на самом деле, а в соответствии с программой.
Вот и получается, что школа живет по двойному стандарту. На деле происходит одно, а на бумаге другое.

СЕЛО КУРКИНО

Девять туда и девять обратно

До Куркина от Плоского 9 километров. Мы поехали туда «по наводке» чудесной учительницы Татьяны Николаевны Беленковой, с которой познакомились в Плоском. Раньше Татьяна Николаевна много лет работала в Куркине и в Куркинскую школу до сих пор влюблена. Но дом у нее в Плоском, и каждый день она ходила на работу пешком – 9 километров туда, 9 километров обратно. Правда, говорит, не ходила – летала. Потому что в Куркине, говорит Татьяна Николаевна, любая инициатива принималась на ура и получала всяческую поддержку. Но восемнадцать километров – это восемнадцать километров. И крылья, видимо, устали: решила поработать поблизости. Но по Куркину тоскует смертельно.
После такого рассказа не заехать в Куркино было невозможно.
Но найти его оказалось делом непростым. Указателей – никаких, людей или машин на дороге – тоже. Туда ли сворачиваем? Туда ли едем?
Тем неожиданнее оказалась открывшаяся нашим взорам школа. Здание красивое, кирпичное, нарядное. Оказывается, много лет назад здесь была центральная усадьба большого и богатого колхоза. Но сильный хозяин, председатель колхоза, умер, и дела, как водится, пришли в запустение.
Но только не в школе.
Хотя когда-то в ней учились 120 детей, а сейчас – только 42 ученика, ощущение такое, что школа до краев наполнена жизнью.
Разговор с учителями сразу приобретает очертания профессионально-деловой консультации. Такое ощущение, что мы давным-давно знакомы: разговор спокойный и легкий, хотя вопросы поднимаются совсем не легкие.
Самое поразительное – нет жалоб на нехватку средств, низкую заработную плату. Волнуют совсем другие проблемы. Содержательные.

«...Знаете, очень нужна психологическая помощь. Нам ведь психолог по штату не положен, а ситуации у нас порою очень сложные возникают – и с родителями, и с детьми. Вот конкретная ситуация. Есть ребенок, который был пропущен через медико-психологическую комиссию, и ребенка предложено отправить в спецучреждение. Мама категорически против. Мы должны его оставить. Но что делать с этим ребенком, если он крайне агрессивен? Как гасить эту агрессию?..»
И я понимаю: вот та школа, которую мы ищем. Школа, готовая задавать сложные вопросы, предполагающие неочевидные ответы. И мы обсуждаем, что нужно было бы организовать на страницах «Первого сентября» своего рода открытую психологическую консультацию: с помощью авторитетных психологов обсуждать с разных сторон те повседневные проблемы, которые возникают в жизни школ, учителей...
«Самое замечательное в нашем коллективе то, что подобрались люди с разными интересами. У нас учителя – это ведь не просто предметники. Они же все время в диалоге с детьми. И чем они только с детьми не занимаются! И каждый по-своему...»
Вот так. Важнейшая ценность школы – то, что педагоги разные. А ведь для кого-то это недостаток, лишняя головная боль. Потому что одинаковыми легче управлять. А когда люди разные, нужна более сложная модель управления. И потому, наверное, чем больше в какой-то школе непохожих друг на друга учителей, тем в большей степени это свидетельствует о силе школы. И в том числе о силе ее управленческой модели. Потому что самая легкая и самая примитивная модель управления – авторитарная.
«У городских детей школа занимает очень большую часть жизни, но нередко просто потому, что им больше приткнуться некуда. А у наших детей школа – центр, в ней – все».
Вот и еще один сюжет, касающийся малокомплектных школ, – почему их опасно закрывать. Вопрос ведь не просто в том, чтобы выучить детей. Вопрос в том, что если в поселке есть своя небольшая школа – она неизбежно является маленьким очагом культуры. Здесь школьная библиотека. Здесь школьные учителя. Здесь стихийно возникающие кружки и стихийно возникающее общение. Упраздни это все – и поселок погибнет. Сопьется. Деградирует. И этих проблем никаким «школьным автобусом» не решить...
«У нас многие дети переходят в городские школы – и они в больших школах не теряются. Например, одна девочка перешла в калужскую школу – у нас была отличницей, и там тоже отличница...»
Но вот вопрос: почему так произошло? Чем больше слушаю куркинских педагогов, чем больше наблюдаю детей, тем больше понимаю: нет, дело здесь не в пресловутом уровне знаний, а в чем-то совершенно другом. В определенном уровне мышления, уровне открытости, в способности взаимодействовать с другими детьми – тех важнейших качествах, которые незримо прорастают в этой школе. И вовсе не потому, что учителя ставят это в качестве сознательной цели, а потому, что это их естественный стиль жизни. Вот и все.

Дети с взрослыми глазами

Ирина Антипова, учитель истории, заместитель директора Куркинской школы по воспитательной работе:
– ...Так сложилось, что школа у нас краеведческая.
Смотрите: в последнее время так много детей приезжих – переселенцев из Узбекистана, из Таджикистана, из Киргизии, с Украины... Понимаете, они попали в абсолютно незнакомую среду. Их прежнего мира уже не будет. Как сделать так, чтобы не было трагедии? Мы стараемся, чтобы они начали воспринимать наши места как свою настоящую родину, чтобы это вошло в их генетическую память...
Но и для остальных наших ребятишек это очень важно. Это же не школьные учебники, а реальная деятельность, реальная жизнь.
Вот у нас на следующей неделе конференция краеведческая, и дети из соседней деревни Чемоданово придут к нам на лыжах – а это будет километров 15... К нам и озерские дети приходят на лыжах.
У нас иногда такие классы подбираются, что все дети требуют медицинского вмешательства. А родители не могут везти ребенка к врачам – у них просто денег нет на билеты. Они же в колхозе по 300 рублей зарабатывают. Но и у нас нет возможности пригласить сюда врачей.
У нас в школе горячие обеды, за которые родители 50 рублей в месяц платят. И знаете, есть детки, которые, может, и в школу-то идут ради большой перемены, когда их кормят. И с первого урока ждут этой большой перемены, потому что голодны. У матери едва на хлеб хватает.
Понятно, что такое для них школьное горячее питание. А за счет чего наше питание? Полтора рубля в день – это районная дотация, пятьдесят рублей в месяц – родители, а остальное – сами выращиваем на школьном участке. И с весны до осени учителя и дети на этом участке трудятся. Чтобы было, что есть. И школьная жизнь наша состоит из учебы и физической работы – иначе мы наших детей просто не накормим.
Мы выращиваем свои овощи, чтобы потом часть их продать, чтобы иметь возможность хоть что-то детям дарить на дни рождения или на Новый год.
У нас же в деревне нет ни одной торговой коммерческой точки. В других селах, где хоть как-то коммерция развита, всегда можно обратиться за спонсорской помощью. Вон в Беляево коммерсантов много, потому что это такая огромная дачная деревня, туда летом много москвичей приезжают. А наша беда в том, что живем мы среди болот, и у нас ни речки, ни озерца нет – вот к нам дачники и не едут.
Интересно, что детьми – большинством – школа воспринимается как часть дома. Они здесь постоянно чем-то интересным для себя занимаются. Фактически живут. Сидят допоздна – до восьми, до девяти. Им же дома-то делать нечего. А школа – это тот мир, в котором интересно.
Домашние задания мы вообще не задаем. Потому что детям дома просто некогда что-либо читать – они все время вынуждены работать, быть при скотине или на огороде. А родители при такой вот крошечной зарплате на водку все равно деньги находят.
По большей части люди наши все-таки труженики. Смотрите, какой труд у доярки – это же каждый день ненормальная гонка какая-то. Она с фермы идет – спит, меня не слышит. Потому и пьют – для них это способ релаксации. У них просто другого способа отвлечься нет, как выпить.
Вообще здесь дети часто кормят своих родителей. Родители водку пьют, а дети в колхозе на току работают. Работают лет с восьми – в нарушение всех КЗОТов. Колхоз сейчас без детей никак не может обойтись – народ-то ведь разбежался, работать некому – и все время требуют детей. Лен поднимали – школа помогала, на току – тоже школа.
А водка-то оттого, что человеку кроме этого каторжного труда больше нечем заняться. И не народ в этом виноват. Народу должны создавать условия для труда. Любой барин, помещик раньше знал: чтобы конь работал, его надо хорошо кормить. Чтобы русский мужик хорошо работал, его кормить надо хорошо! Вот и все. Народ такой, как сейчас, не от хорошей жизни. Сколько народу настоящего, хозяйственного перевели! Выбили же целое поколение мужиков. Моего деда раскулачили – у него было 13 душ детей. А амбар его до сих пор стоит. Лучших же выбили, сослали, раскрестьянили, разучили работать. У нас в деревне говорят: от осинки не родятся апельсинки.
У нас, сельских учителей, зарплаты здесь от 800 рублей до четырех тысяч. И возмущаться нам грешно. Потому что рядом с нами колхозники, которые за каторжный труд имеют 300 рублей. И я не знаю, как живут городские учителя, у которых нет огородов, как у нас, нет своего скота. Что они-то со своими зарплатами делают?
Вы посморите в глаза нашим детям – у них же глаза взрослых людей, живущих взрослой жизнью. Их и ругать-то за учебу как-то неловко.
Вообще я убеждена, что успешность в жизни не слишком зависит от успешности в школе. К сожалению. Вот, Наташа, на-
пример, потрясающая доярка. Она уже после восьмого класса работала летом на ферме не подменной дояркой, а на своей группе! И за нами ходил зоотехник и упрашивал: пусть она у нас работает, а вы ей тройки будете рисовать! Так представьте, она даже за аттестатом в конце девятого класса не пришла – мы сами ей аттестат домой относили, только экзамен последний сдала – сразу была на ферме. Потому что ее это дело, ее призвание.

КОНДРОВО

Город Кондрово известен главным образом своей писчебумажной фабрикой. Во всяком случае, теперь я знаю: когда на тетрадках или на бумажных пачках написано: «Кондровская фабрика» – это отсюда.
В кондровской школе № 1 первый мой собеседник – директор. Александр Викторович Мареев. Сам закончил эту же школу в 1983 году. Считает себя приверженцем английского принципа разумного консерватизма.
– Скажите, хорошо, когда у учителя есть возможность выбирать из многих учебников? Вроде бы хорошо – твори, учитель. Но вот переходит к нам ученик из другой школы, где работают совсем по другим программам, – и что ему делать? Необходимо, чтобы программа обучения в Кондрове была абсолютно равна программе обучения в любом другом городе. Должен существовать государственный заказ на конкретные знания. И календарное прохождение этих знаний должно быть единым, чтобы дети при переездах не терялись...
Не могу удержаться, чтобы не вступить в полемику.
– Скажите, а не кажется ли вам, что когда существует нестыковка программ и учебников, это как раз и стимулирует ученика к собственному развитию, к образовательной деятельности?
– Но ведь нервные системы у всех разные. Один может развиться. А другой может, наоборот, замкнуться....

Размышляю: так, может, в этом и состоит беда наших тотальных образовательных экспериментов – для одних детей они подходят, а для других нет? Для каких-то детей скачки по разнородному образовательному пространству – это мощный образовательный стимул, в них мощно формируется «я», личность, но каких-то детей это разнородное пространство может сломать. Можно ли брать частный случай как основу для универсального решения? Вот другой пример: какой-то ребенок идет по кем-то проложенным путям, строго следует учебному стандарту – и в результате вырастает разносторонняя, очень интересная личность. Но значит ли это, что стандартизованное пространство создает достаточные образовательные стимулы для развития любого ребенка? Увы, слишком многие дети в такой системе начисто теряют вкус к образованию. И может, вся беда в том, что мы любим частное принимать за общее и придумать универсальную для всех схему оптимального базисного учебного плана, базисного образования просто невозможно? Просто потому, что для одного ребенка максимально эффективные условия образования – одни, а для другого – совсем другие...
И в этот момент Александр Викторович передает эстафетную палочку диалога своим учителям.

Диалог с завучем

Завуч школы, учитель химии и биологии в старших классах Елена Викторовна – учитель в четвертом поколении. Прабабушка была женой священника и учила приходских детей здесь, в Кондрове. А затем и бабушка с дедушкой, и мама с папой – все были учителями.
«Может быть, главная беда сегодняшней школы, что родители от нее отвернулись. Никогда ведь раньше такого не было! И думаю, что связано это с тем, что не верят учителям. Не видят выхода тем знаниям, которые мы даем в школе!..»
«Нет, учить-то надо. Но учитель должен быть интересен детям, держать высокий уровень. А уровень снижается. Многие умные и талантливые учителя уходят из школы, а кто приходит взамен? Нам бы повысить престижность государственного педагогического образования...»
Но как сделать педагогическое образование интересным и престижным для умных и талантливых старшеклассников? – размышляем мы уже вместе с Еленой Викторовной. И что может быть стимулом для их последующей работы в школе? Понятно, что повышением зарплаты дела не решишь – для умного человека сегодня найдется множество возможностей реализовать себя в других сферах за гораздо большие деньги. Тогда все упирается в простую вещь: а есть ли у учителя возможность самореализоваться в учительском труде? Какую школу выберет умный, талантливый учитель: в которой платят не слишком много, но позволяют быть собой, не одергивают, ценят педагогическую индивидуальность, или такую, в которой платят больше, но заставляют действовать исключительно в рамках инструкций «от» и «до»? В том-то и состоит суть дела, что работа учителя – это не работа функционера. Учитель прежде всего неповторимая индивидуальность. И подлинным содержанием урока настоящего учителя всегда является не просто учебное знание, а проявление этой личности.
Яркая личность в школе – это всегда головная боль для директора. Это человек, который всегда себя ведет не так, как нужно. Многие ли директора готовы поддерживать диалог с такого рода яркими личностями? Ведь чем больше развита личность, тем труднее она вписывается в схему.
«Я, конечно, за личность. Но личность-то все равно должна какие-то рамки держать? Вот я пример приведу: у нас в школе работала ныне покойная Антонина Иосифовна Стрелкова. Замечательный человек, литератор от Бога. Дети ее безумно любили. Но вот у нее урок. А она любит Есенина. И может, вместо того что положено по программе, проводить целых 46 часов по Есенину. Потому что ей это нравится. Но она не любит Маяковского и может на него оставить только два часа вместо положенного. Но ведь это же неправильно! Детям-то не только Есенин нужен, но и Маяковский. А она им его не дает...»
Но разве можно дать, если не любишь, если не увлечен!
То, что мы очень хотим дать детям всего хорошего и побольше, – это понятно. Но что при этом реально видят, слышат и получают наши дети?
Если учительница дает тот материал, который она сама не любит, разве дети не видят эту фальшь? Если учителя говорят о том, что им самим неинтересно, происходит неизбежная фальсификация содержания. Например, дети получают фальшивого Маяковского, а это хуже, чем не получить Маяковского совсем. Как много людей считают, что школьная программа отвращает от литературы, а вовсе не прививает к ней любовь. Так, может, учитель должен преподавать детям только то, чем по-настоящему увлечен? Зачем отвращать от великой литературы – ведь для многих это отвращение сохранится на всю жизнь. Давайте скажем честно: если педагогу самому неинтересен тот материал, который он преподает, это будет иметь для ребенка не образовательный, а антиобразовательный эффект.
«Ну ладно, с литературой я согласна. А как быть с математикой? Допустим, я люблю решать уравнения и очень не люблю логарифмы. Что ж, мне тогда их тоже не давать? Есть же у нас стандарты, единый экзамен...»
А может быть, что-то на уровне государственой образовательной политики не то и не так делается? Те же стандарты, к примеру... Есть эти на бумаге расписанные стандарты, а есть реальная боль реальных учителей, которые понимают, что реальность школьного обучения совершенно не похожа на красивые формулы стандартов! Да, дети проходят по программе все то, что обозначено в стандартах, но не слишком ли часто проходят мимо? По простой причине: не сформирована образовательная потребность. И не должны ли мы в этой связи задумываться над тем, какую основу закладываем для своего будущего?
Я задумываюсь, и не нахожу ответа.
– Давайте думать над этим не с функциональных, а с гражданских позиций. Если образование разрушает у ученика образовательную потребность, это антиобразование. А у многих ли наших учеников к концу обучения сформированы потребности в математике, физике, литературе, истории?..
– Ну хорошо, а что делать ученику? Он сидит в нашей кондровской средней школе
№ 1. Ему достался этот замечательный литератор от Бога, передающий свою увлеченность литературой. А ребенок переезжает в другую школу – и что ему делать? Его спрашивают там, чему его научили. А он с упоением слушал только то, чем был увлечен его учитель!
– Все время думаю: почему нас удручает, что у ребенка нет «нужных» знаний, но совершенно не расстраивает, что ребенку неинтересно учиться, что он не любит школу?
– Но ему же потом в институт поступать?
– А разве от того, что мы что-то рассказываем по программе, это все «что-то» не проваливается в черную дыру у большинства детей?..

КАЛУГА

Самая знаменитая гимназия города Калуги – та самая, в которой учительствовал когда-то Константин Эдуардович Циолковский. Бывшее епархиальное училище – историческое здание из красного кирпича. На его территории – мемориальный музей Циолковского. Гимназия, привыкшая к посетителям. И возможно, по этой причине разговор с директором гимназии Евгением Иванцовым заходит о тех множественных стрессах, с которыми связана сегодня жизнь школы, работа учителя. И о том, с какой легкостью вышестоящие инстанции создают поводы для новых стрессов, совершенно не задумываясь о том, каким психологическим грузом любая новая управленческая инициатива ложится на плечи директора и учителя.

Об источниках стрессов

– Нельзя же до такой степени всем не доверять! Мы должны все обеспечить – а находиться даже в коридоре не можем. Приходит команда учителей из других школ: чем они там занимаются, что делают – нас не касается... Стресс для учителей сумасшедший.
Многие воспринимают ЕГЭ как своего рода проверку. И что бы ни говорили по этому поводу в министерстве, местные органы управления одно-
значно рассматривают данные ЕГЭ с этих позиций. Только прошел экзамен – тут же появляется рейтинг школ. Под большим секретом, как бы неофициально, но информация доводится до всех. И естественно, что данные этого рейтинга для многих – источник нового стресса. Ну хорошо, у нас есть основания гордиться: мы первые по городу и четвертые по области. Но как быть тем, кто оказался не первым? И школы чувствуют, что появилось новое средство контроля за их деятельностью.
А вообще источников стрессов множество. Во-первых, появляется очень большое количество все новых и новых контролеров, которые не взаимодействуют с нами, а просто требуют исполнения. Это и пенсионный фонд, это и налоговые службы, это пожарники, санэпиднадзор, милиция. Все чего-то требуют и все чего-то контролируют. И все работают по своим планам. Вот, например, приходит представитель пожарной службы и требует снять решетки на окнах. А потом приходит представитель правоохранительных органов и требует: ставь решетки, ты не обеспечиваешь охрану объекта. А не выполнить одно или не выполнить другое – значит нарваться на предписание. А это штрафы и из того невеликой зарплаты.
Самое плохое, что может быть, это когда на школу взваливают огромное количество ответственности, а доверия не оказывают. Почему функции контроля и инспектирования за образовательным процессом не делегировать сегодня самим школам? Кто как не школа заинтересована в образовательных результатах? В конце концов, мы получаем лицензию на пять лет – документ, который подтверждает наше соответствие и дает право в течение пяти лет работать. Почему же до истечения срока этой лицензии к нам постоянно приходит огромное количество проверяющих и контролирующих людей?
Кстати говоря, за последние годы я замечаю, что контролирующая и руководящая рука Министерства образования России ушла. Министерство стало больше заниматься своим делом – созданием нормативного поля, где мы должны работать. Но министерство упускает из виду, что нижестоящие ступени управления образованием в субъектах Федерации тоже не должны выпадать из этого создаваемого правового поля. И мне бы хотелось, чтобы на уровне министерства были бы четко сформулированы задачи и полномочия нижестоящих органов управления сверху донизу.
Для меня главное – чтобы мне не мешали работать
Я не могу, например, понять, зачем каждый год ко мне, директору с 20-летним управленческим стажем, приходят с проверкой подготовленности школы к окончанию учебного года. Спрашивают, издал ли я приказы, есть ли у меня стенды по подготовке к экзаменам, вывесил ли расписание экзаменов – как будто, если бы инспектор не приходил, мы бы этим и не занимались. А это дополнительный стресс, это нервная энергия, это огромные траты времени.
Или вот кому-то в голову пришло – решили оптимизировать процесс отчетности. На отчет надо кроме привычных документов еще книгу приказов по учащимся и протоколы педсоветов. И вот начинают проверять, соответствуют ли друг другу списки в книгах приказов, книге протоколов и книге выдачи...
Или взять контроль за питанием. Есть контроль СЭС, есть финансовый контроль – это все понятно. Но почему каждый год по нескольку раз приходит комиссия из регионального управления образования – проверять организацию горячего питания. Вы можете мне объяснить, зачем? И выпускают справку, какой процент охвата горячим питанием в разных школах. И требуют повышения охвата.
А еще сильно заводит растущий перечень так называемых «локальных актов», которые мы обязаны иметь. И это то, чего я никак не могу понять. Зачем, например, мне создавать локальный акт по поводу трудовых отношений в гимназии? Есть федеральное положение о конфликтной комиссии. Зачем его дублировать? Состав комиссии – да, я должен определить... Но зачем нужны свои локальные акты? А у нас должен быть целый перечень своих локальных актов в отдельной папке. И все их проверяют. Вот, например, положение о формах и порядке промежуточной аттестации. Спрашивается – зачем, если есть федеральные инструкциии? Или «Положение о комиссии по проведению итоговой аттестации...» Не приказ о составе, а именно собственное школьное положение! Зачем? Или «Положение о формах получения образования». Да это мне министерство предписывает в своем положении!
Это и есть самая большая головная боль.
Я абсолютно убежден, что к директору любого завода ежемесячно не приезжают и не контролируют его продукцию. У него есть ОТК. Если рекламации не приходят на продукцию, если качество соответствуют ГОСТу – все нормально.
Или вот еще – циклограмму директора подай и положи на стол. А зачем? Затем, чтобы знать, где ты в каждый момент находишься. А то мы тебе звоним и не знаем, где ты. Извините, все, что я могу написать в этой циклограмме, – это какие и когда у меня уроки, и то это не гарантия, что я их провожу. А если ко мне вдруг нагрянула милиция или пожарники – ты хоть обзвонись, меня нет на месте.
Или родился приказ: при отсутствии директора на рабочем месте более чем один час он должен... докладывать об этом курирующему инспектору! А в случае отсутствия директора на рабочем месте один день – сообщать об этом заранее в письменном виде! Иначе говоря, я на все должен испрашивать разрешение у своего курирующего инспектора!
Получается, что чиновники, вместо того чтобы ломать голову над тем, как помогать школам, обеспечивать для них условия эффективной работы, эффективно обслуживать потребности школ, занимаются чем-то противоположным: заставляют школы обслуживать свои бюрократические потребности.

Школа должна, должна, должна…

Двор в двор с престижной «девяткой» стоит здание школы-интерната № 1. Вот ситуация, когда идея одинакового для всех образовательного пространства доведена до абсурда. Совершенно особый контингент детей, а от учителей требуют исполнения все тех же образовательных нормативов – универсальных и безликих. Хотя именно для этих детей эти нормативы просто бессмысленны.
Ирина Дьячук, директор школы-интерната № 1:
– ...Как дать школьную программу шестнадцатилетнему ребенку, который ни дня в школе не учился? У нас идет вал детей, которых со всей области свозят и которым мы должны дать базовое образование и выдать аттестат об образовании... Нет, читать-писать он умеет, его улица научила. И деньги считать улица научила. Но как с ним работать?
К сожалению, мы не любим говорить о прозе. А о ней надо говорить. Поймите, мы постоянно вынуждены врать! Делать вид, что ребенок учится, делать вид, что переводим его из класса в класс за что-то... Но ведь здесь совершенно не годятся стандартные образовательные нормативы. Мы имеем дело с детьми, которых надо учить жить, надо учить общаться, учить уважать самого себя. Это для них главное!
А как быть с тем, что мы вынуждены сажать за одну парту законопослушных детей и детей не один раз судимых и не собирающихся вставать на путь исправления? Какое влияние эти ребята оказывают на всех остальных? А я вынуждена помещать их и в общие спальни. Ребенок дважды отсидел – а я вынуждена поселить его в одну спальню с другими детьми, потому что он не получил образования, а мы должны ему это образование дать.
Получается, что мы в ответе за все. Мы должны, должны, должны. Но пусть те, кто спускает нам образовательные планы, хотя бы день поработают с этими детьми. Почему все должно быть построено на принуждении ребенка к тому, что ему не нужно? Может, надо какие-то другие формы искать? Мы понимаем, что с этими детьми нужно строить какие-то совершенно индивидуальные образовательные траектории, и мы не умеем этого делать, и требуют от нас совсем другого. Здесь нужна какая-то координация усилий, но от нас только требуют.
В конце концов, общество должно понимать, что то, чем мы занимаемся, лет через пять придет в массовую школу.

* * *

Четыре дня путешествия. Восемь школ. Несколько десятков учителей. И ощущение множества прожитых жизней.
Самое главное, что школа не просто живет и выживает, а чувствует и мыслит. И какие бы решения ни принимались наверху, это уже не та школа, которая готова слепо и покорно следовать указаниям сверху.
Потому что это школа, пытающаяся осознать саму себя.
Школа пробуждающегося самосознания.

Фото Станислава АВДЕЕВА

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"