КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА 
ВЫСОКАЯ ПЕЧАТЬ 

Взлетая против ветра

Поэт Алексей Прасолов и его письма о том, что было до современности

“Я не люблю красивых питомцев селекционеров. Люблю те (цветы. – А.Т.), что сами прорываются из небытия – к солнцу. Мы с ними – одной породы”.
Эти слова поэта Алексея Прасолова в контексте его собственной судьбы обретают иной – метафорический смысл.
И сказаны-то они были в письме, отправленном из пресловутой “зоны”, тюремной колонии, “знакомого места”, как горько заметил он, дважды за свою короткую жизнь побывав там в связи с известной российской “слабостью” (принявший участие в судьбе поэта и напечатавший его стихи Александр Твардовский, сам подверженный этой беде, говорил, что по этой причине могло бы сидеть пол-России).
Прасолов не раз вспоминал про “нагруженные горем” годы своего детства (“Мне на дают покоя дни 42-го и 43-го года, впитанные мной”), про тогдашний “детский глазастый испуг” при виде раненых и искалеченных людей” (мало того: он еще оказался свидетелем насилия, совершаемого над матерью).
Не баловала его судьба и потом. “Я всю жизнь – в черном теле, – писал он, – и часто такое клубится в душе, что стискиваешь зубы”.
Тем не менее Прасолов, не раз горестно оступаясь, не только сберег высокий настрой души, “лютый голод” творчества (говоря словами любимого им Николая Заболоцкого), но остался упрямо верен избранному в поэзии пути и выработанным взглядам.
Об этом убедительнейшим образом свидетельствует выпущенная издательством “Хроникер” книга “Я встретил ночь твою”, которой ее составитель критик Инна Ростовцева дала подзаголовок “Роман в письмах” (она была их адресатом и верным другом поэта; “О, мой маленький беспокойный ходатай!” – сказано в одном из писем).
Прасоловские послания ей – это непрестанный упорный порыв к свету, к солнцу, к любви, к творчеству.
“Надо быть человеком, – скажет поэт после очередной житейской подножки, – который, и упав за борт, вынырнул не с грязью, а с жемчугом”.
С первых же писем видно, какие высокие требования предъявляет он к искусству и к самому себе: “Люблю я строгую чистоту и окрыленность (без ложной восторженности)...”
“Окрыленность” для него – это выход от рифмованной фиксации “входящих впечатлений”, как выразился Маяковский, на широкий простор философских обобщений и мощной фантазии. “После Маленького принца, – делится мыслями Прасолов, прочитав знаменитую сказку Сент-Экзюпери, – люди кажутся в ином свете, книги, где одна громоздкая реальность, – чересчур земными и тесными”. Он и раньше довольно задиристо вопрошал: “...Представьте себе, что если бы Пушкин писал только такие вещи, как “Румяный критик мой...”, “Вновь я посетил...” и все – о полях, рощах михайловских, Сороти и т.д., как делают ныне сплошь и рядом?!” – и сам отвечал: “У нас не было бы великана вышнего взлета”.
При всем интересе и сочувствии к поэзии сверстников-“шестидесятников” и к “оттепельной” раскованности (“Поэзии отпустили подпруги, с Пегаса сняли шоры. Он разминается после всего и шалит”) Прасолов не изменяет своей взыскательности, иронически отзываясь о тех, кто “схватывает пенку новизны и не вынашивает строку, а носится с нею”: “Треугольными грушами (имеется в виду сборник стихов Андрея Вознесенского. – А.Т.) мою душу не накормишь, пусть в них даже здоровы отдельные зерна”.
“Почему рука, владеющая стихом, не замахивается на большее?” – досадует он, читая и другого поэта.
Не менее строг Прасолов и к традиционалистам, в чьих стихах, по его выражению, “во всем поскрипывает сошка, бредущая неглубоко по вспаханному и перепаханному полю”.
Его властно привлекает совсем другой образ действий: “Буду бурить свои пласты, копать свои залежи”, – утверждает он, делая ударение на слове “свои”. Эта позиция настойчиво противопоставляется досаждающим ему уговорам больше писать о современности и на особо поощряемые темы, от кого бы подобные советы ни исходили – от редакций или даже от близкого, любимого человека.
“Знай одно, – сурово говорится в последнем из публикуемых писем, – чем дальше, тем больше я буду уходить от твоих требований в форме и в содержании. Это не моя прихоть, а та неизгладимая разница между нами: тебя увлекает за собой не Время – времечко, и ты, думая о Времени, хочешь или не хочешь, подрагиваешь нервиком перед современностью. А я чувствую то, что было до современности, стою обеими ногами там и не вижу, куда же поставить ногу – в современность. Это дело всей жизни – определить себя и свое в своем времени...”
Да, он поистине взлетал так, как напророчил в своих стихах:

И среди истин только эта
Всех громче для меня звенит:
Что можем мы лишь против ветра
Взлететь в сверкающий зенит!

Как-то, говоря о посаженном им деревце (восемьдесят девятом за жизнь), Прасолов заметил – и сама эта строчка письма звучит как стихи: “Мой тополь свеж, растет, лепечет...”

То же можно сказать и о сделанном им в поэзии.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"