ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ 
ЗНАК ПОВОРОТА 

Год рождения – 80-й

Новый гуманизм ставит во главу угла понятие заслуженного жизненного удела

В начале года публицистика литературно-художественных журналов всегда бывает особенно интересной и разнообразной. Январь-2004 не стал исключением.
В январском номере журнала «Знамя» аспирант-филолог, поэт Владимир Козлов из Ростова-на-Дону постарался осмыслить умонастроение граждан «80-го года рождения» в статье, которую обязательно надо прочесть, – «Поколение действия и лето перемен». «Появилось чувство: как жить в ситуации, о которой так много говорят взрослые? Появиться оно могло только тогда, когда мои братья уже стали участниками таких разговоров. Какое-то время назад я тоже стал к ним причастен. О чем эти беседы? Это на редкость серьезные доказательства того, что государство прибирает к рукам свободы граждан, в число которых я тоже с некоторых пор вхожу. Доказательства эти строятся на совершенно различном материале: социальном, экономическом, правовом, культурном и даже бытовом. Но главным событием в данном случае нужно, наверное, называть не какой-либо конкретный повод, который дает пищу для разговоров, а само включение в дискуссию нового поколения, которое при этом было вынуждено наконец оценить свои силы. Пример: этим летом мы с несколькими бывшими одноклассниками устроили себе эдакий мальчишник на берегу Дона. На лоне природы мы несколько часов проспорили о том, как жить и как обустроить Россию. Если бы подобный спор намечался несколькими годами раньше, он был бы тут же задушен надежным чувством юмора и здоровым цинизмом. Теперь же между нами шел искренний спор о методах выживания в государстве и об их последствиях для государства, и мы не могли посмеяться над самим предметом спора, потому что если раньше нас “государство” в принципе “не колебало”, то теперь мы спорили на самом деле не о нем, а о себе в его составе. Так мое поколение открыло для себя совершенно новую проблему.
На каком-то этапе такие, как я, могут столкнуться с государством лоб в лоб – нужно предполагать такое развитие событий. Однако в таком случае мы победим – по двум причинам: мы молодые и нас невозможно победить. Нашему поколению нельзя объяснить, что государство важнее, чем семья. Наше поколение никогда не будет ничем жертвовать, а если его заставят, оно расслабится, сумеет получить удовольствие, а потом сделает все по-своему. Потому что в нас нельзя уничтожить историю становящегося в 90-е годы свободного духа, который составляет все наше существо и которым воспитаны все наши рефлексы. Мы просто не умеем жить по-другому.
Наше поколение отличается от предыдущих тем, что оно только сейчас имеет возможность понять: ценности, на которых оно выросло, которые считались подсознательно всю нашу недолгую пока жизнь естественными и постоянными, – все эти ценности, оказывается, только-только завоеваны. Более того – еще не завоеваны, а мы уже успели на них вырасти!»

Проблемы, «о которых говорят взрослые», обсуждает философ Эрих Соловьев в статье о трагедии преступления и наказания «Преодоление талиона. Карательная справедливость и юридический гуманизм» («Новый мир», № 1).
“Комфортные тюрьмы” – хотя таковые и встречаются (скажем, в Нидерландах, Бельгии или Швейцарии) – явление, сомнительное для любого уровня цивилизованности и издевательски-оскорбительное для социально-бытовых условий сегодняшней России, где, по самым щадящим статистическим выкладкам, четверть населения живет за чертой бедности. Идея “гуманизации пенитенциарных учреждений” не может вызвать здесь ничего, кроме оправданного (пожалуй, даже священного) гнева в отношении «дворцов для злодеев и негодяев»: она отбросит значительную массу людей к традиционно-варварской народной мудрости: “Поделом вору и
мука”.
Сострадательное отношение, заботливая жалость к виновному, напоминает философ, всегда отзывалось карательным неистовством, коренящимся в сострадании к потерпевшим. Где же искать выход? «Приверженцев двух этих антагонистически противостоящих друг другу партий сострадания бессмысленно сажать за один стол и вести к консенсусу. Речь идет о конфликте, поддающемся только третейскому решению по известной мере, уже никакого отношения к гуманности и состраданию не имеющей. Как это ни парадоксально на первый взгляд, но такой объективной мерой является осознаваемая самим преступником заслуженность наказания, принадлежащая к априорным элементам вменяемости. Обобщенным и формальным выражением этой заслуженности является карательная справедливость. И мстительное сострадание к потерпевшему, и жалостливое сострадание к осужденному преступнику должны признать нормативный приоритет этой справедливости и именно таким способом обуздать себя в качестве самостийных страстей. Только подчиняясь началу карательной справедливости (только включаясь в культуру совершенно особого юридического гуманизма, который ставит во главу угла понятие заслуженного жизненного удела), сострадание и милосердие к осужденному перестают оскорблять неутоленную мстительность тех, кто терпит от преступлений».

«Иностранная литература» порадовала читателей подборкой эссе классика английской литературы Олдоса Хаксли, больше всего известного у нас романом-антиутопией «О дивный новый мир». В своих миниатюрных эссе писатель проявляет себя как тонкий интерпретатор движений человеческой души, захваченной высоким искусством.
«Чистое чувство и постижение прекрасного, боль и радость, любовь, мистический восторг и смерть – все глубинное, наиболее значимое для человеческой души можно пережить, но не выразить. Дальше – всегда и везде тишина.
После тишины лучше всего невыразимое выражает музыка. Замечательно то, что тишина составляет неотъемлемую часть всякой хорошей музыки. На свой лад, в другой плоскости бытия, музыка отвечает самым важным и невыразимым переживаниям человека. Благодаря таинственному родству с человеческой душой она воскрешает в нас призрак чувства или чувство как таковое; это зависит от силы восприятия: призрак смутен, реальность близка и ярка. Что подарит музыка – решает случай или провидение. Замирание сердца никаким законам не подчиняется. Еще одно свойство музыки – ее способность (присущая в какой-то мере искусству вообще) воскрешать опыт в его полноте и целостности (полнота и целостность в данном случае зависят от восприимчивости слушателя к тому или иному переживанию), какими бы половинчатыми, темными и противоречивыми ни были изначально чувства, к которым она возвращает. Мы благодарны художнику, особенно музыканту, за то, что он “ясно сказал о том, что мы чувствовали, но выразить не могли”.
Свойство музыки выражать невыразимое признавалось величайшими художниками слова. Тот, кто написал “Отелло” и “Зимнюю сказку”, был способен вложить в слова все, что они в принципе могут вместить. Тем не менее когда требовалось выразить невыразимое, Шекспир откладывал перо и обращался к музыке. А если и музыка оказывалась бессильной? Что ж, всегда можно было позвать тишину. Потому что всегда, всегда и везде дальше – тишина».

На фото: кадр из фильма “Потерявшие надежду”

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"