КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА 
ВЫСОКАЯ ПЕЧАТЬ 

Последний день Живчика

О повести «Трижды семь» Амира Аминева

Эта вещь таинственна и написана просто. С мистикой не заигрывают, а честно фиксируют ее присутствие в повседневности, заставляя соображать, откуда она, эта мистика, исходит – из надмирных сфер или изнутри нас самих, обнаруживая нашу вписанность в эти сферы.
Повесть башкирского писателя Амира Аминева «Трижды семь» («Дружба народов», 2003, № 11) от первой до последней строки держит нас на грани двух миров: реального и нездешнего. Рубеж этот зыбкий, вибрирующий, словно бы призрачный, а может, его и нет вовсе. То есть два мира как бы перебегают с одного берега на другой, то воплощаясь, то развоплощаясь. И это скольжение из стороны в сторону семидесятисемилетний Билал-карт ощущает как состояние новое, ему неизвестное и бестолковое.
«Билал-карт не из тех, кто время свое тратит зря, любуясь красотой природы, слушая пение птиц. Эту самую природу он и сам не замечает и удивляется тем, кто глазеет по сторонам да еще рассказывает об этом. Это все удел молодых, беспечных, думает старик. Сам-то он всю жизнь жил в спешке; ходить не торопясь, степенно было не по нем – вечно он куда-то бежал, куда-то спешил. Поэтому и прозвали его односельчане Живчик. А вот сегодня вдруг захотелось ему все-все услышать, почувствовать, запечатлеть в памяти. Почему – понять не может».
С этим вдруг проснувшимся азартом к жизни – не к делам, которым конца нет, а к жизни как таковой – Билал-карт и проживает этот день. И начинает он с главного – отточенным топором изготовляет шест, метра полтора-два, чтобы отметить место для собственной могилы. Что умрет он сегодня, Билал-карт не сомневается – день этот нагадала цыганка: сегодня седьмой день после того, как исполнилось ему семьдесят семь; три семерки легли рядом, как и было предсказано. Это в своем роде один день Билал-карта, воспринимаемый им как последний – от утреннего пробуждения до душного вечера, когда Билал-карт снял костюм, подаренный старшим сыном на его семидесятипятилетие и предназначенный стариком для собственных похорон. Костюму в этот день досталось: от машинного масла, от телячьей слюны, от грязи из-под копыт – старик вешает его в шифоньер и надевает промасленные брюки и рубаху, пропитанную запахом пота и навоза, чтобы жить дальше...
Особенность этого странного дня в том и состоит, что, влезая по своему обыкновению в любое подвернувшееся дело, Билал-карт прогоняет его сквозь мысли о смерти, переживая любое событие с удвоенной остротой, живя как бы вдвойне и втройне. Его отход от жизни в том, что Билал-карт начинает замечать жизнь, а до того жил не замечая. Эту насыщенность восприятия, эту то и дело концентрирующуюся энергию жизни Аминев пишет как ненасытную жажду. Память словно бы торопится сохранить пронзительную яркость и весомую плотность жизни, чтобы унести их с собой. Билал готовится к смерти как к усугубленной жизни.
Не случайно самые сильные страницы повести – описание грозы и гибель женщин на свекольном поле, когда возница Билал единственный остался в живых – выскочил из шалаша под потоки ливня к заржавшей кобыле, и тут ударила в шалаш молния. Вернулся – все девять женщин сидят все так же, прижавшись друг к другу, и все мертвы. Эту трехлетней давности жуть предсказала ему та цыганка – оттого и приходит она на ум в потоке мыслей о смерти. Предсказанное словно бы тащит его за собой.
День уже подходит к концу, и может быть, смерть до Билала не доберется? День, прожитый так горячо, ослабляет его тягу к смерти и завороженность ее неминуемостью. В положенный час он ложится спать, уже не заботясь о том, чтобы умереть, когда старухи в доме не будет, – весь этот вычисленный им седьмой день он старался с ней вместе не быть. Она и проснулась ни свет ни заря, в тревоге дважды прочла «бисмилла», повернулась к нему и, дотронувшись, вскрикнула – он был холодным как лед.
Все-таки в момент расставания с жизнью он удрал от нее, как и от читателя.
...Спустя месяц после того, как молния поразила тех девять женщин, Билал-карт «молча и яростно» был избит до полусмерти родственниками этих женщин. «Темно было, я никого не узнал, о ком мне заявлять?» – отвечал он милиции, вернувшись из больницы с чувством оплаченного долга, поскольку считал, что в этих смертях есть и его вина. «Те, кто его избил, не стали больше мстить», – констатирует автор. В сроке предсказанной смерти Билал видит предназначенность и не ищет ее избежать, а идет ей навстречу с полной самоотдачей.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"