ЛИНИЯ ЖИЗНИ 
 

Сельская учительница из Вильнюса, рассказывающая о повадках медведя

Говорим о тайге, а слышится – о стране

Вначале я подумал, что это история об учительнице, которая водит учеников в экологические экспедиции по окрестностям малой родины и таким образом учит и воспитывает. Но потом понял, что и тут, в Сибири, никуда не денешься от большой Родины. Той, про которую говорят: «Жизнь – тайга»…
Она-то тоже воспитывает, и еще как. И что ей противопоставить: моделирование житейских ситуаций, игру в «социальный экстрим», которую придумали учителя и дети, герои этого очерка? Мне кажется, что они пытаются вывести человека из тайги, в которую загнала его страна, – в своей деревне, на своем уровне пытаются, и что-то у них получается. Вопреки всему «человек заламывает ветку сзади идущему», как заметил и сделал один мальчик из села Абалаково. Эх, если бы еще кто-то…

Изменение русла

Деревня Галкина исчезла в 50-е годы, а река с тем же названием, впадающая в Енисей, осталась. И вот дети и взрослые из Абалаковской школы решили пройти реку Галкину от устья до истока. Нашли старую карту. «За сорок лет так изменилось русло, что мы даже заблудились», – говорит Ольга Михайловна Прокопенко, душа этой экспедиции.
На видеозаписи, которую они мне показывали, – ноябрь, идет дождь. Члены экспедиции поют песню. Учитель Ольга Михайловна комментирует: «Видите, ватман в руках держат с названием фильма. Режиссер, оператор, киностудия – ну как же…»
Внешность у Ольги Михайловны не деревенская. Изысканная речь, чуть с акцентом. Модная шляпа. Интересная женщина. Вот на экране река Галкина, протекающая через село, а далеко в тайге это ручеек чистой воды, вытекающей из болота… «Мы с ребятами засыпали под шум воды, – говорит Ольга Михайловна, – а проснувшись, видели, что бобры еще пристроили к плотине. Там шумит вода. Шумит, шумит…»
Так они шли вдоль русла. Река преподносила открытия. Обнаружили необыкновенную белую глину с голубой пленкой, основания столетних мельниц. Один день прорубались сквозь чащу, и не было даже площадки, где развести чай. «И отчаяние внутри от беспросветности», – вспоминают учителя. «Да, и отчаяние, но я бы хотела еще раз пройти…»
Таежная река, огненные берега. «Рыжие хлопья, гидроксид трехвалентного железа», – уточняет просматривающая с нами видеозапись учительница химии. «…Покой… Вы чувствуете, какой покой исходит от всего этого?»
Они выкапывали и определяли по справочникам растения (поразило обилие голубой синюхи), ели шашлык из щуки, купались в ледяной воде, и никто из детей не заболел. «Какое счастье, – говорит за кадром голос ученика, – слушать пение птиц, шум дождя, любоваться землей. Здесь наш дом…»
И не надо никакого патриотического воспитания.
Потом были другие экспедиции. И урок по обществоведению, на котором произошел эмоциональный взрыв: ученик Ваня побежал звонить в комитет по экологии – спасать живую природу.
Образование на природе – так можно сформулировать цель экспедиций, которые перевернули их взгляд на образование вообще.
В центр стали критическое мышление, умение решать проблему, самоопределяться. Человек может не знать физики, но уметь ориентироваться в мире. А закон Ома, говорит Ольга Михайловна, он в справочнике посмотрит.

Сборы

Когда мы сходили в эту первую экспедицию и вернулись, вспоминает Ольга Михайловна, вдруг стало пусто и холодно. Что делать дальше? Там одна жизнь, а тут совсем другая. Стало ясно, что мы теперь не дети и взрослые, а содружество. Так родилась традиция – мы называем ее «сбор». В нем участвуют новички – «рекруты». Есть «старики» – не по возрасту, а по степени доверия. Мы планируем жизнь сообщества с позиции: «А вам слабо?» Мы ставим неимоверные препятствия. А они отвечают: «А нам не слабо».
«Что за препятствия?» «Преодоление себя, налаживание коммуникаций… Делами во время сбора, – объясняет Ольга Михайловна, – управляем не мы, учителя, а выбранные детьми «старики». А мы внутри, и дети вольно или невольно на нас оглядываются.
Сбор может напоминать телевизионную игру «Последний герой». Пакеты с солью, картошкой, огурцами – ингредиенты винегрета. Но мы им об этом не говорим. Собираем, вручаем пакеты и запираем дверь на ключ. Знаем, что скоро будут голодными… И вот что происходит. Сначала сидят и рассказывают друг другу страшные истории. Потом начинает преобладать пищевая тема. Потом подрались. Мы их выпустили, когда они уже приготовили винегрет и делили его по доле трудового участия. А ведь смотрят телевизор, где эта игра имеет другой смысл, думали, наверное, что выживет тот, «последний», кто никому не отдаст свое. И мы выпускаем их под овацию – вы победили, вы командой стали…»
«Судебный процесс природы против человека», «Ботаники в экстремальных ситуациях», «Скорая помощь при травмах»… «А для чего, – спрашиваю Ольгу Михайловну, – они приходят на эти сборы?» «Мы не знаем. Может быть, реализоваться, пройти через трудности. Здесь очень много трудных подростков… Почему им это нравится? Мы не можем понять.
Что это такое, размышляю я вместе с Ольгой Михайловной: экстрим, модель трудной жизни, преодоление? И образование, говорит она.
Просматриваем видеозаписи сборов. Ролевые игры «Поликлиника», «Поезд дальнего следования», «Город» (в Красноярске, вспоминают учителя, пришли в столовую, а дети не знают, что такое поднос).
«Вот имитация теракта, – комментирует Ольга Михайловна фрагмент игры. – Террорист с пистолетом, проводница, видите, бьет его по голове, и он падает. А теперь она предлагает пассажирам чай…»
…Сельский совет, куда приходят по разным надобностям. «Тоже экстрим?» – «Ну да, им трудно, наверное, прийти спросить. Вот этот пришел выделить земельный участок. Куда обращаться? Ему объясняют – в земельную палату. Видите, волнуется. Нужна, говорят, справка о зарплате. Спрашивает: как срочно?»
Учительницы, которые смотрят вместе с нами эти кадры, смеются: вроде большие ребята, а играют… А мы, думаю я, разве не играем? А с нами – власть?
…Невеста в фате, жених – пришли регистрироваться. Ребенка принесли. Им тут смешно. Но однако же интересно. Игра во взрослую жизнь? «Им по четырнадцать, – говорит подсевшая к нам директор школы Валентина Тимофеевна Самчугова, – и скоро ребятам получать паспорт. Или мама пойдет, или сами. Это социализация». «Социоигровая педагогика, – спрашивает меня Ольга Михайловна, – можно так сказать?»
Из опроса учеников: «Каким должен быть “экспедиционщик”?»
…Добрым, честным, «не сопливеть», любить природу… «Чтобы заламывал ветку сзади идущему».
Тут все стали требовать микрофон и объясняться в любви. А Ольга Михайловна сказала: на уроке мы – это мы, а вы – это вы. А в экспедиции мы вас видим другими. «Нам главное – не какие вы ученики, а какие вы люди».
Все каникулы и праздники – это сборы. А летом и осенью – экспедиции. Просятся и родители. Что же это такое – экспедиции, сборы?
Я вспоминаю о своей неосуществленной мечте. Нашел место чудесное, где хотел жить: недостроенный дом в деревне – и не смог его оформить и достроить. Не хватило терпения и сил преодолеть вымогательство и унижение, которое испытывает сегодня в России каждый. А вот эти дети, повзрослев, думаю я, смогут ли воспротивиться? «Ой, – говорит Ольга Михайловна, – это уже следующая игра – в потребителей…»
И о другом: «Жалею, что не пошли еще раз, интересно, как там эта плотина бобровая. Я иду осенью и думаю: что же происходит там? Когда нас нет. Самое интересное – когда нас нет. Дети тоже, наверное, об этом думают…»

Приглашение на раут

Во времена, когда месяцами не получали зарплаты, мужчины в школе устраивали праздник для женщин. Ловили рыбу, приносили напитки собственного изготовления – «Олечкина», «Галина», «Татьянин день»… Звучала музыка, учитель математики в белой рубашке и черном костюме работал под Кашпировского: «Закройте глаза. Вы хотите смеяться и плакать от счастья. Вам легко…». Когда женщины-учительницы открывали глаза, то видели мужчин-пионеров в коротких штанишках, пилотках и красных галстуках. И технический персонал, и кочегары – все здесь были и пели: «Нас без денег не сломить. Пили, пьем и будем пить» – так развлекались.
В День учителя ставили «Короля Лира». Дарили друг другу смешные подарки, испытывая кайф от общения – тоже вроде сборов. Ольга Михайловна говорит, что у них в школе нет конфликтов.
Идеальная школа… В ней есть класс детей-олигофренов (в районе расформировали специальную школу, и они взяли оттуда детей). Есть «медлительные дети», нередко они же талантливые. Один ученик выяснил, что если сажать картофель «кверху ногами», то урожайность увеличивается. Работа другой ученицы: «Граффити как форма девиантного поведения». «А у вас, что же, – удивился я, – граффити занимаются?» «А как же?» – даже, кажется, с обидой ответили сельские учительницы.
В научном обществе, которым руководит Ольга Михайловна, проводят, как в какой-нибудь чопорной Англии, «раут» (вечер без танцев). Мальчики в бабочках, девочки сами шьют платья с кринолином, а учительницы – в декольте, с мехами. Если у девочки нет пары, могут прийти с дядей, с папой. Тему объявляют заранее и обсуждают всем обществом. На прошлом «рауте», сказала Ольга Михайловна, были группы: «астрофизика», «философия» и «неполная семья глазами детей…»
Один мальчик, опросив воспитанников из детского дома, написал исследование «Бродяжничество». Мы все читали, говорят учительницы, и плакали.
Но вообще село более благополучное, чем другие. Благоустроенное жилье, у некоторых по три-четыре коровы, кто хочет – работает. Правда, до ближайшего города Лесосибирска регулярного автобуса нет, и в больницу туда поехать не могут – «вы не наши». А до более далекого Енисейска автобус ходит, но – особенно зимой – могут остановиться, а могут проехать…
На улице сладко пахнет черемухой. Хотя какая черемуха, еще снег может выпасть. Откуда же запах? Почки, может быть, набухли, говорит Ольга Михайловна. А может, это не черемуха, а осина…
Енисей на закате – молоко с розовым и сиреневым (смотрите, как красиво, говорят учительницы).
На берегу – футбольное поле.
И играют в перерывах между зарплатой и наводнением…
Их топит и из Енисея, и из Галкиной. Коллеги проплывают мимо окна на лодке. Но построенный недавно мост удерживает. Хотя каждый раз неизвестно, чем закончится. «А когда река может пойти теперь?» – спрашиваю Ольгу Михайловну. «В любое время».

Переправа

В ее доме ничего деревенского, кроме одной картинки на стене. «Это мыза, хутор, на котором я выросла, – говорит она, и становится понятным ее акцент. – Я из Вильнюса…»
Старые фотографии… «Это мой дед, он был комиссаром Казанской железной дороги. После семнадцатого съезда его забрали. А с дедом – и бабушку, и маму. Маме не было шестнадцати, ее выпустили через три месяца. А бабушка сидела долго в камере с Руслановой, и с Туполевой сидела, а он был здесь в ссылке… Бабушка умерла в девяносто лет и не сказала правды. Мы думаем, что она написала отказ от мужа, у нее на руках были дети. И она порвала с памятью, со всем, что связывало со старинной фамилией – Хитринские… Трудно было. Когда они с мамой умирали от голода, им ночью приносил кастрюльку с едой директор школы, той самой, где учился Юрий Никулин, и мама училась в параллельном классе.
…В 43-м году, – продолжает историю семьи Ольга Михайловна, – мой будущий отец приехал с фронта получать Звезду Героя Советского Союза и остановился на постой у бабушки. И бабушка, чтобы поправить семейные дела, насильно выдала маму замуж за моего отца. А отец был из красноярской деревни. И ему – леди такую. Несмотря на героя, его со второго курса военной академии выперли за эту женитьбу. И до конца своей жизни он не мог матери простить и бил ее смертным боем. Я вспоминаю детство, это было ужасно. Она красавица, умница, образованная. А он – военком города Вильнюса, после Германии получил назначение. Она заведовала лабораторией на знаменитом вильнюсском заводе, ездила за границу, имела медали – а трагедия. И мы с сестрой в восемнадцать лет убежали по очереди замуж. Это было нечто. Как я уходила из дома…»
Еще фото. «Это моя нянька Моника, она пришла меня нянчить, когда мне было шестнадцать дней. Она не говорила по-русски, мы с ней учились одновременно говорить. «У вас – литовская кровь?» – «Нет, польская и еврейская. Мама была типичная еврейка, Гай – фамилия польских евреев, по дедушке. А бабушка училась в Институте благородных девиц и сбежала из семьи, чтобы выйти замуж. А дедушка делал революцию, на паровозе ездил. Да… Бабушка знала французский и была такая благообразная – даже в девяносто лет. Но молчала – мы пытались ее разговорить, но она молчала. А деда, от которого она отказалась, пытали – лицо было изуродовано, выбиты зубы – ей дали фотографию после реабилитации. Она всегда ставила преграду при общении с людьми из той жизни. «Страх?» – «Скорее всего, стыд…».
«А как ваш отец чувствовал себя в Вильнюсе?» – «Я не знаю. Родители избегали говорить на эту тему. Однажды, помню, пьяный литовец взял его за грудки – «оккупант», и отец выкинул его из троллейбуса. Я думаю, отец плохо относился к тому, что его окружало. Из сибирской деревни – что он видел? Я представляю себе, как ему приходилось напрягаться во всем этом. Может быть, он и маму-то бил за то, что его окружало, – отыграться. Я так и думаю, что он маму забил. Сестра ушла из дома, потом я, а мама прожила полгода после нашего ухода.
…В Литве есть переправа имени отца, за это он получил героя. Шли бои, он закрепился на высоте, все погибли, а он удержался. Я вспоминаю его в возрасте, вы бы никогда не сказали, что сибиряк. Его обтесали, такой сноб, аристократ. А на самом деле…»
Ольга Михайловна быстро вышла замуж и быстро поняла, что ошиблась. Забрала детей и уехала в Сибирь. Сама себя сделала. Получила высшее образование, имея корову, бройлеров, двух детей… В этом году встречалась с сестрами. Пожилые женщины, а как дети. Хотя, может быть, женщины должны быть слабыми. Мужчинам их хочется опекать. «А в общении со мной мужчин тянет похлопать по плечу, – смеется Ольга Михайловна, – сказать: пойдем с тобой в экстрим».
…Второй муж был заведующим сортоучастком. Взял ее лаборантом. Ей очень повезло. Он был настолько мудр – не управлял ею, а ставил рамки, направлял. Она ему очень благодарна за все, что он в жизни сделал. Научил ладить с людьми. Понимать природу… У него по материнской линии та же фамилия, что и у ее матери. И тоже ссыльные. Наверное, они дальние родственники.
…А потом сортоучастки расформировывали. И она в школу пошла. В педагогику привели обстоятельства. «Ну да. Но в советское время я бы не смогла работать в школе. Если бы кто-нибудь сейчас мне сказал, что эти сборы наши надо оформить, я бы тут же бросила. Мне говорят, делайте сайт, выходите в Интернет. Я не понимаю – зачем? Чтобы делать деньги. Может быть, я «совковая леди»… Но даже дети мои говорят: «честность», «совестливость». Деньги этому не научат. Самое интересное: хозяйственная группа, загруженная, идет по азимуту, а мы – по руслу реки. Если они десять километров проходят, то мы можем семьдесят. Но мы идем тихо, разговариваем вполголоса. Мы идем очень медленно. Идем не для того, чтобы исследовать, а чтобы этот участок пути прочувствовать. Представьте, ночью у нас никто не спит. Мы ложимся на землю и смотрим на звездное небо… После этого у нас настолько эмпатийные отношения появляются. Если вы знаете, что лежали вместе и смотрели на небо. И молчали. И все знали, что молчим об одном и том же…»
Я спросил Ольгу Михайловну, а не выдумка ли этот их творческий коллектив, который я видел за столом, – не может же быть так каждый день. «Не каждый, – ответила она. – Но знаете, все эти наши театры с переодеваниями… Люди приходят в коллектив, чтобы «сбросить». У одной – у мужа инсульт, у другого – жена вышла на улицу и пропала, и люди приходят сюда. Это наш мир». «У вас есть верующие?» – «Нет, совсем нет. Может быть, люди нашего статуса, возраста идут в церковь от негатива. Значит, у нас в школе его нет. Правильно говорят – школа как церковь…
Вот у меня умер муж, он тяжело умирал, был главой администрации, и надо было принять на поминках много народу – коллектив встал как один и все сделал».

Таежное

«Вы представляете себе, что тут было, когда Валерку, учителя физкультуры, съел медведь? Мы не знали, как сказать Лене, жене его. А она чувствовала что-то. И директор школы, наши, добыли вертолет, прилетели в ту деревню и отмывали то, что осталось от Валерки. А остался кусочек берцовой кости и волосок… Росомаха доела…
А Валерка, он мужик был. Уезжал на охоту и Ленке говорит: «Ну, Ленка, я не я, в этом году я этого медведя добуду». Он знал, что у него медведь живет на участке. Обычно если человек на медведя не охотится, они друг другу на глаза не попадаются, держат нейтралитет. Участок большой, у мужа было 25 тысяч гектаров. Ну, естественно, как обойти? И охотники строят избушки, между ними ставят капканы, маршрут называется «путик». И вот Валера приезжает в первую избушку, его отчим уезжает за хлебом на лыжах, а Валера идет к следующему домику посмотреть, как там. И только отходит он от этой избушки на несколько шагов… А медведь-то его ждал. Видимо, мысли у них были одинаковые. Медведь тоже думал: я его добуду. Спрятался за валежиной, Валерку пропустил вперед. Тот с винтовкой был, мужик здоровый. А медведь его в три прыжка достал.
А отчим ждет: нет Валерки и нет. Пошел по путику и наткнулся. Он опытный таежник, побежал в деревню за мужиками, знал, что его медведь тоже порвет, раз уж человека попробовал. Легкая добыча – человек…
Пришли мужики, прочесали кругом – никого нет. Решили в избушке заночевать. Поставили в сенях ружья, а сами легли спать в избе. Тут медведь и пришел.
Всю ночь он пытался к ним прорваться. Собаки в деревню убежали. А охотники сидели и тряслись от страха. Дверь в избушке открывалась наружу, медведь в сени прошел, где стояли ружья, а взломать дверь сразу не смог. Но взломал бы. Спасло их то, что в сенях лежал свежий хлеб, медведь хлеба наелся и утром ушел. Мужики еле живые добрались до дома. Вызвали из Красноярска специальную бригаду. Они по следам за этим медведем сорок километров на «Буране» гнались – не догнали. Видимо, умный был, старый…
А в экспедиции, рассказывает Ольга Михайловна, видели молодых медведей. Они в пору полового созревания любят вершинки осинок заламывать – соревноваться, кто круче. «Вообще-то интересно получается, – говорит она, – сельская учительница родом из Вильнюса рассказывает о повадках медведя…»
Ночь у нее в доме. На столе – книга Элизабет Хэйдон. Бабочка в рамке. Жалко, говорю, не могу в тайгу пойти – нет прививки. «А что там сейчас в тайге делать? Там период размножения… Вот в сентябре, числа после пятнадцатого, комара нет, клеща нет. Красиво, краски живые. Еще не умерло и не совсем живо…»
Про клеща, который меня не пустил в тайгу.
«…Он лезет где тесно. Если у вас энцефалитник на резинке, он там и будет. Очень скрытен, может неделю на одежде сидеть, а потом укусит. Меня в тайге укусил. Я тяжело болела. Еще легко отделалась, частичная атрофия зрительного нерва. Но нарушена координация движений. Иду по тротуару, абсолютно веселая, здоровая, разговариваю с мужем. И вдруг вижу, муж бежит, а у меня стопа полностью вошла в обломок доски. Я ничего не понимаю, не чувствую, как я попала. Муж побежал за «скорой». Полностью надо было ампутировать стопу, но медики в глубинке, правду говорят, чудеса творят…»
Может быть, так тайга от нас защищается?
«Вот вы удивляетесь, – говорит она, – как мы идем без накомарников в этот рой. Господи, что удивляться, что дети хотят туда. Я сама хочу войти в этот лес, где над тобой висит рой комаров, и что-то сделать. Лето, собираешь землянику, сорок градусов жары, абсолютно без ветра, раздеться не можете, съедят – а здорово… Количество комаров и гнуса: говорит она вроде о тайге, а звучит шире – о стране, о жизни, – зависит от вашего внутреннего отношения. Если не нервничаете, не выделяете запаха, они не лезут. Главное, спокойно».
Слушая Ольгу Михайловну, я думал о том, что жизнь полна невидимых, заползающих туда, где тесно, катастроф. Куда ни заедешь в заповедный край – всюду что-то потихоньку роют, затапливают, сооружают взрывоопасное, собирают радиоактивное. И это гораздо серьезнее наших социальных экспериментов. Проползет незаметно, как клещ какой-нибудь, а потом как бабахнет!
Что они могут сделать? Реализуют проект «Изменим жизнь к лучшему».
Очистили берега реки Галкиной. Сфотографировали свалки – источник генных изменений – возле домов и расклеили фотографии возле магазина.
Спасали мальков рыб после наводнения. Смотрели с детьми на листья чины луговой глазами сказочника… «Давайте я вам чаю дам зеленого с жасмином?» – «Нет, спасибо, просто чаю».
Уже два ночи.

Перед пробуждением

«Про Лебедя знаете? Вы знаете, что абсолютное большинство населения края на него молилось? Вы знаете, что у нас некоторые бабки на иконостас положили его портрет? Хотя чем он помог этим бабкам? Но – надежность, стабильность… А как выборы проходили – это же кровавая бойня. По всем далям и весям ездили и рассказывали, какой он зверь, как расстреливал в Приднестровье… И какие митинги проходили, когда он приезжал на встречу! Это что, потребность в царе? У меня приятельница была на встрече и стояла с ним рядом, локоть к локтю. Она, психолог, трезвый человек, сказала, что впервые почувствовала, какая от человека исходит сила. Почувствовала себя маленькой девочкой. И не могла от него отойти. Как мы плакали… У нас плакала вся школа…»
Разные байки.
«А вы знаете, что у нас тут на Ангаре есть исчезающие деревни? Картографы летают, рассказывают… Это если от нашей школы смотреть на восток, где до Якутии ничего нет. И вот летят, летят – лес, вдруг какие-то дома, дымки труб, деревня. Что такое? В советское время нельзя же было так. Как это деревня? Не зарегистрированная… Картографы сообщают координаты. Те прилетают с переписью, чтобы колхоз организовать – а деревни нет. Стоят пустые дома, люди ушли. Не знаю, кто это, но такое не раз бывало…»
«…Вы знаете, что у нас староверы есть? Я с одним лежала в больнице, как же ему тяжело было с погаными людьми в столовую ходить… У них женщины должны рожать, сколько бы ни было…» «Знаете, – говорю я Ольге Михайловне, – я с запозданием тоже к этому пришел». «Жизнь имеет смысл, – говорит она, – если смотришь вперед. А на склоне лет смотришь назад». «А как же дети, – говорю, – через детей?» «Не знаю, – отвечает, – у меня такого нет. И знаете, в педагогике говорят – «любить детей». А я не знаю, люблю ли. Я не знаю, что это за чувство. Я себя чувствую старым и мудрым экспериментатором, который со своими любимыми человечками совершает какие-то манипуляции, ну, по-доброму, может быть, извините, скажу гадость – для меня это тоже элемент игры.
Вот вы сказали – им нравятся трудности. Но они не осознают, зачем им это – экспедиция, сборы… Если спросите, не ответят. Ну, скажут, прикольно. Бешеное желание – всех туда. Макаренко ведь не сюсюкался с детьми, а какая любовь была. Но я не ищу детской любви. Я дистанцируюсь. Могу походя пацана погладить по голове, но потом – дистанция…»
В комнате, где мы проговорили всю ночь, висит картина – любовь с ангелом. И на журнальном столике – альбом Сальвадора Дали: там тигры в прыжке над обнаженной женщиной, лежащей на льдине, деформированное время и мотылек. The Second before Awakening…
В верхней части села, на нефтебазе, под окнами дома Ольги Михайловны, не цветники, а огородики с картошкой, и мат, и страшенные трубы, тянущиеся от одного барачного строения к другому, – переплетенная, запутанная, дурацкая наша жизнь. Упрямо пахнет черемухой. «А вы знаете, – говорит она по пути в школу, – деревья начинают вегетировать, когда наберут сумму температур. Я по тому сужу, что еще не набрали, еще холод возможен. А потом в один прекрасный день начинается – бурно…»
Агрономические присказки, с подтекстом. Про овес: «Сеешь в грязь, будешь князь». Про пшеницу: «Если легла, то даст».

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"