ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ 
РЕВИЗОР ЯВИ

Ноутбук для Создателя

Несколько мыслей и чувств по поводу самой-самой отсталой отрасли производства, о которой забыли даже ученые

Мир видим – и не видим. Если не смотреть, он не видим. Но и если смотреть, он не видим. Мир являет нам зримые картины, а сам прячется за ними. Очевидное – еще не истинное. Жить – значит читать книгу, Книгу Жизни. Книга эта в сознании людей издревле: в Библии с нее ангел снимает печати после Светопреставления, у Данте Вергилий в конце пути увидел: «Любовь как в Книгу некую сплела то, что разлистано по всей Вселенной…», у Шварца в Книгу записываются все жалобы всех людей во все времена – «Это такая жалобная книга!».
Мир раскрыт перед нами. Ревизор яви – это внимательный читатель мира. Он путешествует по строкам, он проникает и между строк когда нужно, используя велосипед или лодку, автобус или поезд. Он даже облетает буквы на космическом аппарате, заглядывает за них, ища зазор между бумагой и типографской краской… Порой он находит гармонию, намек на смысл, надежду… Иногда он находит вещи, похожие на дверцы в неведомое.
У него есть читательский билет, но он не просто читатель – он все же Ревизор. Кем он послан? Кто санкционировал ревизию? Ревизор немного похож на замечательного «шпиона» Мераба Мамардашвили. «Философ – всегда шпион. Гражданин “неизвестной Родины” и ее свидетель в этой». Но пока Ревизор не рассекречен, пока можно смотреть, он будет дерзко пытаться разглядеть самое неприметное, едва уловимое, потому что бледное лучше всего скрывает яркое и невиданное – так невзрачные булыжники яшмы хранили в себе несметные красочные пейзажи, пока кто-то, может быть случайно, не распилил булыжник…

ФАНАГОРИЯ (www.vif2.ru )

Кому нужна битая посуда?

Фанагорийская экспедиция расположилась в окрестностях Тамани. Прямо в знакомом пункте школьной программы. Но Тамань уже не та, теперешняя Тамань – город, в котором проходят соревнования байкеров. Даже ее дикие окрестности изменились. Там оказалась исключительно плодоносная почва для археологических раскопок. И море, которое нужно перегородить. Теперь в тех местах возводят дамбу, недалеко Тузла. А еще недавно, летом, степь выглядела нетронутой, первозданной.
Одни только археологи чуть нарушили уклад дикой природы, расставив свои палатки на голом месте, под небесным ожогом. Природа там настоящая, но слишком невещественная, едва намеченная, как будто созданная по законам минимализма. Самые объемные и заметные черты ее – цветочно-луговой ветер, ночное пение цикад, тьма и дырки на небе. Запах, звук и свет, почти ничего осязаемого.
А две тысячи лет назад здесь стоял большой город – древнегреческая Фанагория! Теперь же цивилизация отступила, и в нашем просвещенном веке среди трав опять обитают то первобытные кочевники, а то и одни кузнечики!
Город ушел под землю. Но не изменились нравы. И кажется, общественный строй. Полуобнаженные загорелые люди толкают тяжело груженные тачки. Надсмотрщик следит, чтобы никто не отлучился окунуться в море (а соблазн велик, оно плещется у ног), не остановился перевести дух, не заболтался с сотрудником… Сперва я подумала, когда только приехала и все это увидела, что здесь проводится психологический эксперимент, ролевая игра ради исторической науки.
Вы не поверите, но надсмотрщиков выбирают из них же, рабов! Еще один пункт школьной программы. Об этой прискорбной особенности человеческих взаимоотношений я сокрушалась, еще читая учебник в школе. И честно говоря, не верила. Пока не увидела своими глазами живой образчик древнегреческого рабства в Фанагорийской археологической экспедиции. Увидела, как рабы безжалостны по отношению друг к другу, жестоки, «разобщены». Нет у них солидарности. За свой тяжелый труд рабы по-прежнему получают миску малосъедобной каши трижды в день. И спят они на твердой сырой земле, и поднимают их с рассветом грубым криком. Едва умылись соленой водой – гонят на работы.
Как выяснилось, никто и не думал заниматься ролевыми играми. В то же время эти люди не были преступно похищены и проданы. Они приехали в окрестности Тамани добровольно – кто в отпуск, кто в командировку от своего Археологического заведения – и незаметно для себя сделались рабами. Именно незаметность и неосознанность соскальзывания придала их новому социальному положению особую естественность. Я тоже угодила в рабство, но не считала себя настоящей рабой, потому что осознавала и удивлялась. Настоящие современные рабы, как и древние, не размышляют над понятием «рабство», не суммируют его признаки, а ощущают на своей шкуре, что тяжело, холодно, невкусно, твердо, больно, невесело как-то, нехорошо отчего-то. Равнодушно терпят лишения и унижения, ничего не испытывают к угнетателям… А порой – благодарность за перепавший кусок рыбы… Им нужен Спартак или Герцен, чтобы дать самосознание.
Рабы не только возят тачки. В поисках груза рабы день-деньской копают землю под обжигающим солнцем. Находят черепки амфор и горшков, которые и новыми не особенно радовали взгляд. Во всяком случае меня ни формы, ни расцветки древнегреческой керамики не восхищают. Но есть у этих черепков другая ценность – древность.
Я ничего не смыслю в археологии. Кроме того что слово это произошло от греческих «древность» и «знание». Конечно, интересно, как жили люди тысячи лет назад. Поэтому я и приехала, исполненная пиетета перед неведомой наукой и почтения к ученым, занятым серьезным делом. Я ждала вдохновенной работы, откровений самой земли – людям. Но через несколько дней пришла в недоумение. Археологи находили некоторые улики присутствия и следы мастерства древних, но это были сплошь осколки амфор и горшков, и все одинаковые, и так изо дня в день. По мере того как замученные рабы выкапывали все новые черепки, мое недоумение возрастало. Мне казалось, что одних черепков мало для познания.
Кроме гончарного ремесла на свете существует множество других областей деятельности. Мир человека состоит из мириад фрагментов и сонма деталей, и горшки, хоть и нужны, и даже очень, и даже по сей день, все же не одни только горшки… Но никакие особенности жизни, характеристики времени, черты общества не интересовали археологов, только старая посуда. Они как будто бы смотрели все время мимо, копали слишком неглубоко. Черепки собирали, мыли их, сортировали и маркировали, зарисовывали на бумаге, а ученые рабы описывали находки в тетрадках. Всю эту дребедень и шушеру бережно хранили в самой лучшей, просторной и сухой палатке.
После дня тяжелой работы, ночью у костра, рабы хлебали дешевое кислое вино, пьянели, млели и начинали смутно верить, что оставшиеся после них бутылочные осколки тоже когда-нибудь найдут будущие археологи. Через две тысячи лет станут благоговейно разглядывать и хранить в своей лучшей палатке…
Я, конечно, знаю, что наука бывает занятием кропотливым и неблагодарным. Не все занимаются ею ради Нобелевской премии. Начиная с Нобеля, который, конечно, трудился не ради нее. Наука – призвание, потому что мир – это книга или целая книжища. Возможно, книжища чересчур толста, потому что в ней – целый мир, возможно, обидно тонка, потому что мир один-единственный. Но ее нужно прочитать. Иначе непонятно, для чего она разложена открытая. Книжища читается не одними глазами, а всей жизнью, скорее на ощупь, как будто написана для слепых с помощью особых объемных букв. Буквы в этой книге – это деревья, горы, моря… А ученые – самые усердные чтецы.
Я пыталась разрешить свое недоумение, приставая к ученым с вопросами: какая цель у данной экспедиции? Зачем нужны осколки старой посуды? Не узнали ли сегодня чего-нибудь нового о бытовой жизни древнего грека? Или о скорбных путях человечества? А если открытий нет, то, может быть, появились гипотезы? Ничего, никаких!!! Никто не удивлялся кропотливости и при этом тщетности своего труда. Никто не удивлялся моему удивлению и моим вопросам. Ну копаем – и копаем. Зато тепло здесь. А вечером пьем вино. Жизнь как жизнь.
А я всегда думала, что наука начинается с удивления и не может обойтись без мыслей. У меня создалось впечатление, что по лагерю археологов за все время стоянки не пробежало ни одной мысли, и даже ни одного сна ночью им не привиделось. Не витали эйдосы ¹ над палатками! И только некоторые, жалуясь на неудобства палаточной жизни, связывали их со страданиями ради науки. Я в черепках ничего не понимаю. Но очевидно, что черепки были немы и невыразительны для археологов тоже. Они их собирали, как пионеры – макулатуру, из-под палки, без увлеченности и без цели. Не было в этих черепках ничего. Я удивлюсь, если узнаю, что Фанагорийская экспедиция 2003 года имела какой-то результат, дала науке что-то, хоть песчинку для построения здания.

Маска из золотой фольги

Однажды рабы раздобыли магнитолу, принесли на раскоп. Бедная магнитола скорее смахивала на шарманку, потому что хранила в чреве и крутила одну-единственную пленку. Аудиотехника, насколько могла, углубилась в историю, мимикрируя, по мере возможности, под окружающее. Выяснилось, что единственная кассета – «Бранденбургские концерты» Баха. Так Бах зазвучал над колючими лугами и синим морем. Музыка оказалась в своем месте, поместилась в соразмерном зале – в тесноте огромная музыка комкается, как скатерть в шкафу. Бах вышел на волю, развернулся… Я услышала его по-настоящему впервые. Но недолго пришлось радоваться. Рабам Иоганн Себастьянович отчего-то сильно мешал. Шарманку унесли.
В один прекрасный день среди черепков попалась склянка. Флакон из-под благовоний. В нем сохранился еще аромат с древних времен. Я почувствовала, что это – квинтэссенция запахов трав и цветов предместий Фанагории. Может быть, парфюмеры тогда, тысячи лет назад, задались целью поймать луговой ветер в склянку? И у кого-то из них это получилось! Удачливый парфюмер заключил атмосферу родных мест во флакон, замариновал ее там так крепко, что даже через тысячи лет не запечатанный пробкой запах еще не выкарабкался! И теперь эти луга пахнут все так же. Но никто не заметил, не порадовался удаче древнего мастера вместе со мной.
Обществом моим были в основном светлячки. Ночью можно было гулять по холмам и с ними делиться мыслями. Или углубиться в море и общаться с морскими светлячками – планктоном. А в редкий выходной день – надсмотрщики назначали выходной даже не каждую неделю – можно было сходить в поселок позвонить людям на свободу – вне рабства, как же это удивительно, что человечество, развиваясь, все-таки преодолело такой естественный рабовладельческий строй! И там же, в поселке, зайти на почту получить письма и телеграммы для экспедиции. Письма приходили двухнедельной древности, как будто нацарапанные на черепках письмена. Обычные письма, и все почтовое ведомство – тоже Археологическое заведение. Как много в жизни, оказывается, археологии!
Шло время. Почему я оставалась в окрестностях древней Фанагории, почему не бежала из этого архаичного общества с его атавизмами? Все надеялась успешно завершить свою ревизию. Это значит понять, ради чего предпринята экспедиция.
И я была вознаграждена за терпение! Настал день, когда в лагере заговорили о сенсации. Наконец-то раскопали то, ради чего так долго трудились рабы, страдали археологи. Вскрыли саркофаг, в котором нашли останки девочки, убитой стрелой. В районе грудной клетки лежал ржавый металлический предмет, в нем распознали наконечник стрелы. Костей не осталось – детские кости хрупкие, две тысячи лет не лежат. О том, что это была маленькая девочка, узнали по украшениям – золотым кулонам и колечкам, по их мозаичному расположению – они остались лежать там, где были ее пальчики и шея, и по размеру колечек.
Я стала выяснять, в чем, собственно, заключается сенсация. Тому, что в девочку стреляли, что она такая маленькая, хоть и древняя, никто не удивлялся. Да и чему удивляться? Нет причин полагать, что те, кто вскрыл саркофаг, наши современники, настолько отличаются от древних, что сами никогда не застрелят девочку, которую в свою очередь найдут будущие археологи через две тысячи лет. Археологи тоже об этом знали, поэтому не удивлялись. Больше внимания и разговоров вызвали золотые безделушки. Но и в этих штучках не было ничего особенного, подобные изделия уже неоднократно находили, зарисовывали, отправляли в музеи. Оказалось, сенсация в том, что захоронение до сих пор не разграблено – наши археологи опередили «черных» ², опередили древних грабителей, у которых было все же форы две тысячи лет. Крошечная маска Медузы Горгоны защитила последний приют ребенка.

Захар Павлович и Белый Бон, человек в белом

В окрестностях Тамани литературные аллюзии неизбежны. Был, например, в экспедиции и Печорин – совершенно живой, он опять околачивался в тех же местах, интересничал, устраивал трагедии в палатках и бури на море. Я ждала – не узнает ли его кто-нибудь, ведь все современные рабы в свое время учились в школе. Нет, никто не узнал. А жаль, всего лишь из-за невнимания люди лишили себя радости узнавания. По той же причине не заметили древнюю Фанагорию в склянке, не услышали Баха над морем. За двести лет герой заметно состарился, стал похож на бабушкину ватную куклу – неопасный, незлой. Насквозь известен, как чеснок, и ясен, как перец. Герой совершенно не нашего времени.
К сожалению, героев нашего времени было тоже полно, от них не спрячешься. Герой нашего времени – Белый Бон³, человек в белом. Все знают притчу о том, как Белый Бон ходил наниматься в цирк. Он предложил свой номер: «Я выезжаю на сцену в белом фраке, а под куполом висит мешок с неким веществом. Я стреляю в мешок!» «А фокус в чем?» – не понял директор цирка. «В том и фокус! Все в неком веществе, а я в белом фраке!» Но у него и кроме белого фрака есть достоинства. Белый Бон симпатичен, как сатир, исполнен чувства собственного достоинства, как Шалтай-Болтай, прост, как товарищ Шариков, и свиреп, как Циклоп. Есть и недостатки. Он мрачен, как весь двадцатый век в России, капризен и брезглив, как принц, несмотря на белый костюм, никогда не меняет носков и не имеет представления о человечности.
Гуманистическое движение Возрождения для героя нашего времени – архаика, древнее Троянской войны. Он ничего об этом не помнит. Археологическое образование и опыт работы тоже без толку. Необразованностью своей Белый Бон кичится. Нужно срочно предупредить его, что «человек – мера всех вещей», прежде чем он успеет пульнуть в мешок или в девочку с колечками. Но как ему объяснить, почему он должен укротить свою великолепную натуру? Чтобы быть хорошим? А Белый Бон скажет – я и так чудо как хорош, весь в белом. Если вдруг научится говорить по-человечески. Нет у гуманистов аргументов для обыкновенного Белого Бона.
Вообще зазор между смыслами однокоренных слов «человек» и «человечность» впечатляет. Мы же не называем виртуозное владение барабаном «зайкостью» только потому, что некоторые зайцы в цирке иногда играют на барабанах! А «доброту» называем «человечностью», хотя она и не свойственна в основном людям. Но возможно, что эта подмена смыслов – не нарочный подлог, в ней запечатлелось наивное и прекрасное стремление к идеалу. Надежда каждого человека, кроме, разве что Белого Бона, все-таки преодолеть зазор, когда-нибудь сыграть на этом барабане… Пусть до сих пор это получалось только у некоторых иногда…
Между тем человечность общества – самая красноречивая для потомков и, конечно, первостепенная для современников его характеристика, важнее уровня развития наук и ремесел, торговли и техники. «Процветание» при дикости нравов кажется пустым и насмешливым звуком. «Человечность» могла бы стать такой же наукой, как любая другая. Возможно накопление знаний, система доказательств, теоретические законы и, наконец, существует огромная площадка для практического применения. Если бы эта наука развивалась, если бы ей обучались все люди, если бы прогресс включал в себя развитие и этой дисциплины, тем более такое же стремительное, как других! Меня очень смущало, что археологи, уделяя чрезмерное внимание гончарному мастерству древних греков, вовсе не интересовались никакими другими аспектами их жизни, и прежде всего – их мастерством человечности, как и общественным строем в собственном лагере. Именно это упущение создало ощущение провала экспедиции, ее бесполезности, ненужности, фарсовости.
На пути прогресса и так просто, сидя на обочине, люди научились выделывать сногсшибательные штуки. Постигли микроскопическое и макрокосмическое, но только не вещи обычной величины! Прогресс движется, конечно, сам по себе, без ущерба для «человеческой» науки, просто ее исключили из программы. Жизнь совершенствуют, украшают дарами цивилизации, а «человечность» при этом унижают как необязательный факультативный предмет. В Фанагорийской экспедиции я увидела воочию, как ради черепков низводят и уничтожают этику отношений. У людей буквально не оставалось времени на вежливость, потому что они сдували пылинки с обломков старой посуды. Умение понимать, сопереживать, общаться – самое редкое, трудное, почти недоступное людям. Человечность – самая неразвитая отрасль производства, невозделанная область сельского хозяйства, запущенный сегмент жизни. Даже сам Нобель погиб от одиночества. Не нашлось никого, кто подал бы ему таблетку во время сердечного приступа. Если бы он попал в Фанагорийскую экспедицию – он погиб бы опять.
В одной книге Андрея Платонова есть один Захар Павлович ⁴. Он удивлялся: «В труде каждый человек превышает себя – делает изделия лучше и долговечней своего житейского значения…» «Отчего человек – так себе: ни плох, ни хорош, а машины равномерно знамениты?» «…Машины, которые и по размеру и по смыслу больше мастеровых».
Характерно, что «человечностью», то есть основным проявлением человеческой природы, язык обозначил все же не умение строить, изобретать, конструировать. При этом происходит техногенное развитие человеческой истории – возможно, к престолу Создателя люди собираются положить свои изобретения: компьютеры и космические корабли, красивые технологии, научные открытия, удивительные и прекрасные вещи, произведения, конструкции. Подарить Ему ноутбук. Привести овечку Долли. Ведь ничем другим люди почти не занимались на протяжении своей истории. За исключением редких чудаков-барабанщиков. Как будто теперешняя жизнь – Цех, а загробное пространство – Бюро Изобретений, где выдают патенты.
Захар Павлович «тосковал о какой-то отвлеченной, успокоительной жизни на берегах гладких озер, где бы дружба отменила все слова и всю премудрость смысла жизни». Он говорил: «Не томись за книгой – если бы там было что серьезное, давно бы люди обнялись друг с другом». Жаль, что его не было на свете, и уж совсем точно не было в Фанагорийской экспедиции.
Если бы наука признала «человечность» основной дисциплиной, она бы не отбирала у людей время и возможность понимания, а вместо этого стала бы настоящей благодатью для человечества. Наука не безнравственна сама по себе. Ее изначальное предназначение – усовершенствование жизни, ее происхождение – удивление миру. Если бы наука оставалась удивляющейся, внимательной, живой, построенной на изначальной эмоции желания добра человечеству или хотя бы любопытства. Прогресс становится бессмысленным автоматическим процессом, когда забыли, ради чего он начался. Таким же бессмысленным, как построение рабского жестокого и примитивного общества ради собирания и мытья черепков.

ПАРТИТУРА БАХА

Успокоительная жизнь на берегу гладких озер

Мы знаем теперь, что Фриц Габер⁵ жестоко просчитался. Его смертоносное изобретение не помогло ни Германии, ни другим странам. Если бы он не был утилитаристом, он бы не позволил себе приводить в действие страшное оружие, несмотря ни на какие доводы, он бы запретил себе, как это делают приверженцы нравственной теории, деонтологии⁶. Деонтологи придерживаются основных нравственных принципов, считают, что компромиссы неуместны. В таком случае, если бы и без участия Габера война оказалась не менее жестокой, он не запятнал бы себя, а заодно не запятнал бы страницы книги жизни. Это та самая книга, с которой Ангел станет снимать печати после Конца Света. А теперь, когда бедный Ангел снимет пятую печать, чтобы узнать правду о невинно убиенных, он найдет расчеты, как в бухгалтерском гроссбухе.
Несмотря на то что слово «духовность» профанируется и треплется, как никакое другое, перевирается на потребу дня, оно все же имеет смысл. Смысл всегда ясен как белый день. Определение «духовность – поиск последней тайны»⁷ – одно из немногих ясных. Принято противопоставлять духовность стремлению к обустройству жизни. А если последняя тайна и есть в том, что люди должны обустроить жизнь? Не просто прочитать мир, как книжищу, а дополнить ее и завершить? Книжища эта – и о мире, и о людях в мире, и все, что люди делают, там записывается. И все записанное должно быть безукоризненно по стилю. И описана должна быть идиллия. «Отвлеченная, успокоительная жизнь на берегах гладких озер». Чтобы Ангел, читая, не грустил. И если для обустройства жизни нужна техника – применять технику. Если нужна игра на флейте – производить флейты. Если нужны черепки – выкапывать черепки. Если они не нужны – перестать их выкапывать.
Так я побывала в Фанагорийской экспедиции. Откопала Баха, запах в склянке, рудиментарный общественный строй, толпу удивительных людей и образ героя нашего времени. Я была уверена, что ревизия провалилась, я так и не поняла, чем там занимались и ради чего. После окончания экспедиции опять пристала к археологам: ну, что нашли? Черепки. А еще? Каменные плиты, наконечник стрелы и бусы. Стеклянные флаконы, много костей и даже маску Медузы Горгоны из золотой фольги! А что это дало, какие появились гипотезы? Ничего, никаких. Так ради чего все это? Мы все подсчитаем в своем Археологическом заведении, составим отчет. А зачем отчет? Отчет нужен начальству. А что будет нового в этом отчете, чего не было в прежних отчетах? Мы уточним цифры – сколько кому и чего продавали древние. А зачем это знать? И тут наконец я услышала долгожданный ответ, уже стоя на подножке вагона! Возможно, станет яснее, отчего город захирел и опустел.
Но у меня тут же возникли новые вопросы. А если бы люди знали, отчего захирел древний город Фанагория, надсмотрщик отпустил бы рабов окунуться в море, позволил бы им поспать подольше? И стали бы люди радоваться, бить в барабаны, а Белые Боны утратили бы свою непроходимую белизну? И никто больше не застрелил бы девочку? И настала бы успокоительная жизнь на берегу морском?
Но спрашивать было не у кого, поезд ушел. Он бежал по удивительно красивой земле, скользил по строчкам книжищи… В археологической экспедиции я сделала открытие – люди все те же многие тысячи лет! Это, пожалуй, настоящая сенсация. Пусть простят меня археологи за то, что их подневольный труд показался мне бессмысленным. Буду благодарна, если объяснят, в чем тут соль. Все, что я сказала об археологии, относится с равным успехом ко многим другим сферам деятельности людей и наукам – силы тратятся даром, а жестокость неоправданна. В том числе и к инженерии. Я имею в виду строительство дамбы и одновременное углубление пролива в районе Тузлы.

¹  Греч. «образ»; по Платону, «идея».
² Археолог, ищущий клад для себя, без санкции государства.
³ Один из персонажей Е.Клюева в книге «Между двух стульев».
⁴ «Происхождение мастера».
⁵ Изобретатель и апологет применения отравляющего газа во время Первой мировой войны.
⁶ Деонтология – от греч. «должное». Раздел этики.
⁷ О.Александр Мень, лекция «Феномен человека».

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"