Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №82/2003

Четвертая тетрадь. Идеи. Судьбы. Времена

ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ 
ГОРОДСКОЙ РОМАНС 

Василий ГОЛОВАНОВ

Чужие квартиры

Что значит – быть взрослым? Да просто терпеть. Терпеть, когда ничего нельзя поделать

ХУДОЖНИК Ш.БРОНШТЕЙН

Я, видимо, нервничал. Друг дал мне ключи от своей квартиры, чтобы я мог перекантоваться тут некоторое время. У него маленькая уютная квартирка, вернее, идеальный фотоархив с рядами книжных полок и стеллажей, кое-какими приспособлениями для студийной съемки и человеческой жизни: телевизором, диванчиком, холодильником, телефоном и застекленным балконом, где хорошо курить вечером, глядя на прожекторные мачты стадиона «Динамо». Здесь у друга я бывал не раз, но в одиночку, в квартиру без хозяина шел впервые. Дом незамедлительно отреагировал на это. Дверь в коридорчик, охраняющая покой трех квартир на десятом этаже, была грубо выбита, дверной косяк разбит вдребезги. Я не успел еще подумать, что это попахивает неприятностью, как из-за бронированной двери в глубине коридора показалась голова существа, готового к истерике. Меня окатил женский голос, одновременно дрожащий и силящийся быть непреклонным:
– Это вы сломали дверь?
– Нет, – сказал я. – У меня есть ключ. Мне незачем ломать дверь.
– Я вас не знаю и вызову милицию...
– Это правильно, – сказал я. – Кругом полно убийц. На вашем месте я сделал бы то же самое.

Итак, квартира: очередное пристанище мое на осень, а может, и на год. «Двушка» в двенадцатиэтажном панельном доме образца 1965 года. Мое убежище. Стараясь не потревожить квартиру, я несколько раз осторожно вдыхаю ее запах. Приятный, теплый, чуть пыльный. Запах дома, где не курят. Потом прохожу на кухню и осмеливаюсь включить чайник. Молча пью чай. Даю квартире привыкнуть к себе и сам обвыкаю, прикидывая, где подключу компьютер. Пожалуй, на кухне и подключу. Мне начинает нравиться здесь.
Квартира, к слову сказать, точная копия той, которую я снимал до этого. И если бы не некоторые частности, сопутствующие артистической жизни фотографа, то квартира моего друга ничем бы не отличалась от миллионов подобных квартир, откуда все мы, обитатели этого города, вышли, как из инкубатора, десять миллионов из десяти, не считая нескольких сотен тысяч, которым повезло меньше нашего, и ничтожного числа тех, кому повезло больше. Например, начальник Чукотки Рома Абрамович вырос в соседнем со мной подъезде в доме № 27 по улице 2-я Новоостанкинская, но жизнь, как говорится, поставила каждого на свою книжную полку. Хотя, с другой стороны, так ли велика разница? Он пьет чай, и я пью чай. При этом достаю со своей книжной полки томик лучшего поэта ХХ века Сен-Жон Перса и читаю стихи:
«Тому, кто не пил, восхваляя жажду, воды песков из шлема, не склонен верить я, как торговцу душой...»
Воистину, о благородный Перс! Скоро люди в больших городах забудут, что такое жажда, и тогда перестанут пускать друзей под свой кров: это время грядет, оно близко, но пока что кров – не призрак, и мы с моим другом фотографом Андреем Перье все еще способны славить жажду, сжигавшую нас изнутри средь раскаленных камней Усть-Юрта или в Красных Барханах Монгольской Гоби…

Первая моя квартира была настоящим однокомнатным гробом с музыкой: непрерывно скрипящей под полом дверью булочной. Тем не менее она казалась мне раем. В пустой комнате стояла кровать и шкаф. Кровать. Она-то и была центром, вокруг которого все вращалось: ремонт, предсвадебные хлопоты, предвкушение счастья и каких-то неземных восторгов сладострастья под этот неумолчный дверной скрип. В предвкушении я соскабливал старую пожелтевшую побелку и красил стены зеленой краской. Мне было девятнадцать лет, я чувствовал себя хозяином своей судьбы. Как только ремонт был закончен, бабуля, прописанная в квартире, умерла, так и не успев переписать ее на внучку. Свежевыкрашенный корабль любви был экспроприирован муниципалитетом, а мне выпала почетная миссия вынести из квартиры все, что оставалось в ней мало-мальски ценного. Но там ничего не было, кроме коробки с нитками, ветхого белья и протеза ноги, который носила бабушка. Когда я нес протез на помойку, это заметил какой-то старичок. Он заспешил в мою сторону и, запыхавшись, смущаясь, проговорил:
– Молодой человек... Я видел, как вы выбросили вещи... вещь... Зинаиды Ивановны... Не случилось ли что-нибудь с ней?
– Она умерла. – Я по-мальчишески глупо полагал, что крушение моих любовных надежд дает мне право быть жестоким.
Что тогда заставило меня обернуться? Старик стоял возле мусорного бака и беззвучно плакал. Я п о ч т и не понял его. В моей жизни еще не настало время утрат. Но эти слезы на его лице почему-то запомнил...

– Сволочь! Я же сказала тебе – закрой дверь, я сказала тебе... – крик, похожий на вой, вдруг обрушивается на меня сверху. Да-с, этого я, честно говоря, не предвидел. Женщина. Орет на детей. И не просто женщина, а одинокая мать. Мужика в доме нет, потому что крик без тормозов, дурной, припадочный... Когда-то, покидая материнский дом, я был уверен, что не вернусь в него никогда. Что у меня будет собственная квартира с пентхаузом или на худой конец дом с изолированной мужской половиной, где я займусь алхимией и изучением старинных географических сочинений. И вот – всего-то лишь мгновение вечности, судьба, выстроенная анархически, без хорошего финансового директора в голове, дефолт, семь лет, потраченных на экспедиции, а не на то, чем следовало бы заниматься серьезному человеку – и я опять курю на балконе, с которого в детстве любил запускать бумажные самолетики. У меня семья, которая трещит по швам, и от этого еще тошнее: будто с неизбежностью надвигается то, что случилось когда-то между отцом и матерью. Раз-вод. Одиночество. Тогда моя жена будет орать на детей, а я... что? Ну, начну попивать, наверно, или искать близости с другой женщиной, с которой у меня не было, нет, а может, никогда и не будет ничего общего. Пока что трудно даже вообразить себе такое. Делаю глубокую затяжку. «Толя-а! Толя-а!» – орут внизу. Сквозь мокрое железо голых ветвей видна автостоянка. Толя – это сторож. Пускает всех желающих за пятнадцать рублей в ночь. Но иногда машины запирают друг друга и их приходится катать. Вот, видимо, как раз такой случай. Надо катить. А Толя пьян. Я наблюдаю эту картину изо дня в день. Помню, что раньше на этом месте был барак, пока его не снесли. До мелочей помню весь этот пейзаж.
Дети спят. «Толя-а!» – опять заорали внизу.
– Знаешь, – сказала как-то жена. – Семейная жизнь – это так... скучно...
Я обнял ее. Я хотел сказать, что ее поймало заблуждение – одно из самых чудовищных заблуждений нашей цивилизации. Семья – это, может быть, последнее, что делает современную жизнь осмысленной. Но я не нашел в себе смелости возразить. Я чувствовал, как она устала. Но дело не в усталости, а в тщете. Как таковой.
Тщете этих квартир. Тщете этих криков. Этих воплей обезумевшей женщины, орущей на своих детей. Тщета тоже входит в план божественного творения. Ее можно только перетерпеть. Быть взрослым – значит просто терпеть. Терпеть, когда ничего поделать нельзя. Я мог бы сказать об этом жене, но вряд ли это утешило бы ее. А чем бы мог я ее утешить? Что сказать? Любимая, когда-нибудь я уйду далеко-далеко, а вернувшись, подарю тебе дом. Настоящий дом, с внутренним двориком, источником и садом, в котором можно будет посадить деревья и цветы. В саду будут петь птицы, а во дворике жить ящерки и серые жабы. Это и будет наш мир. А квартиры... Они отвечают философии настоящего – быть временным пристанищем, как пиджак, вагон метро, автомобиль. Они лишь чуточку богаче, обихоженнее, роднее. Но мира они не создают. Мир невообразимо шире. Это я понял еще в десятом классе. Именно тогда моя квартира стала тесна мне. Именно поэтому у жены моей настойчиво желание – «снести все перегородки». И уехать, забывает добавить она. Отдать ключ брату, пусть ночует там, заводит амуры, а нам надо лошадь купить, сделать занавес, выучить пару цирковых номеров, позабыть про школу и отправляться в странствия по этой жизни, которая так коротка, что порой становится страшно...

Мы развелись с женой через год. Я собрал вещи: в конце концов детям нужно больше пространства для жизни, чем мне. Напоследок жена заварила чаю, мы поговорили о том о сем, вспомнили былое, поцеловались. «Все это форма, – сказал мой умудренный брат. – Отныне вы чужие люди. И в дальнейшем будете становиться все более и более чужими. Поверь моему опыту...» Мне не хотелось верить. Он взялся отвезти меня на квартиру к своему приятелю, которой сам пользовался иногда. Мы зашли в чужой дом, втащили мои сумки в загаженный лифт. Дверь квартиры была крашена светло-коричневой краской, как дверь общежития.
Когда он ушел, настроение упало. Я выбивал на балконе диванные подушки и видел серую пыль, которая убивает меня. И не понимал, что заставляло нас с женой убивать друг друга. Ведь мы любили друг друга когда-то. Недавно.
Потом я спустился на улицу и в ближайшем ларьке взял выпивки. Стало легче. Позвонил домой, надеясь, что все еще развеется как кошмарный сон.
– Зачем ты звонишь? – спросила жена. – Ведь мы тысячу раз обо всем переговорили...
Я слышал, как где-то в глубине квартиры, дальше ее голоса, истошно орут дети. Мне наплевать, что она говорит, я только вижу, что двое детей остались беззащитными.
От этого – чувство соучастия в тяжком и жестоком преступлении.

Теперь я привык к одиночеству. Я уже не замечаю, как оно уродует меня. Но сегодня случилась странная вещь, которая заставила сердце заболеть с прежней силой. Сегодня, когда я вошел в начале первого, телефон неожиданно зазвонил. Я выслушал автоответчик, настроенный на громкую связь, – и очень хороший, нежный женский голос передал в пустоту: «Андрей. Это Люба. Я просто хотела узнать, как у тебя дела. Если сможешь, позвони мне, я сижу дома и работаю». Вот, послание дошло, но не мне. У меня ощущение, что я сижу в куче обрубленных телефонных проводов: нет связи. Ни с кем. Эта Люба несчастна. Андрей ей не позвонит. И мне никто не звонит.
Если душа не востребуется, человек умирает. Видимо, от тоски.
Я никогда не думал, что придется надеяться на Господа и вверять свою судьбу в его руки. И молить его о том, чтоб отыскал тебя и позвал за собой в этой кромешной тьме. Не по автоответчику, а так, как это бывало с раскаявшимися разбойниками. Мистика не входила в мою жизнерадостную жизненную программу. И однако...

Тот, кто знает, что Творец не допустил ошибок в Творении, избавлен от мелочных придирок.
Тот, кто знает, что у Него нет любимчиков, когда Он наделяет удачей, избавлен от зависти.
Тот, кто знает, из чего он создан, свободен от гордыни.

Бог рядом, даже если мы заняты детскими болячками, кашками или стульчиками-нянями. Бог включает в себя и это тоже, и надо быть благодарным ему за это. В одиночестве я остро завидую многодетным семьям. В одиночестве непросто быть взрослым.
А что значит – быть взрослым? Да просто терпеть. Терпеть, когда ничего нельзя поделать. Терпеть – и все.
Так-то бы – зачем? Видел достаточно, сделал достаточно, покуражился достаточно… Что еще? не хватит ли? Точка? Эпитафия?
«Не-е-т, – говорит жизнь. – Этак каждый могёт. А ты давай поживи…»
Я вижу, как многих именно на этом повороте истирает в порошок.
Меня самого истирает в порошок. Я не могу передать, как мне все надоело. Надоело беспокоиться, выяснять отношения. Ходить на работу, пить, курить, есть, надевать эту старую гнусную куртку. Надоело мерзнуть, ходить в жмущем ботинке, чувствовать, как разрушаются зубы, переводить пиво в мочу, просыпаться утром и убеждаться, что опять вчера пил. Я сам себе надоел. Безверие надоело. Болтовня. Нелюбовь.

Как хочется быть любимым – женой, детьми. Любящим. Полным. Трезвым. Обращенным к Господу. Сидеть на песке, лежать на песке, идти кромкой берега. Слышать стрекот кузнечиков. Колокола. Фотографировать. Встречать умных, интересных, дружных людей. Устраивать застолье. Варить холодец. Быть сильным и великодушным. Нырять с головой. Видеть пузырьки. Выныривать. Видеть ее счастливое и радостное лицо. Целовать ее. Украдкой позволять себе ласку более откровенную. Никому ничего не объяснять. Слышать, как, играя, радостно повизгивают дети. Работать. Думать. Ощущать. Смотреть и видеть. Идти вперед. Не к успеху – к свету. Не сомневаться в друзьях. Радостно выйти на улицу, увидеть чистый белый снег. Или солнце, предвещающее весну. Слушать прекрасную музыку. Ходить с любимой на концерты и в театр. Никогда не ссориться с нею. Не вести двусмысленных разговоров на работе. Купить дом. Пустить корень. Развести пчел. Потом. А пока сидеть на подоконнике в подъезде и знать, что нет более близких людей, чем она и я. Посмотреть «Не горюй». Спать 12 часов в сутки и работать 12 часов. Путешествовать, любить и работать. Сидеть рядом, мечтать, строить планы, любоваться ею и гладить ее. Слышать, как она произносит слово «любимый» голосом любимой и верит в то, что я отправляюсь в новый поход…

В этот момент дверь в соседнюю квартиру сильно хлопнула. Я понял, что кто-то пришел домой пьяный. Последовал короткий и очень суровый мужской разговор, после чего – удар. Ударчик не из слабых, подумал я.
– Я же тебе сказал, – произнес низкий от гнева голос, – Я тебя предупреждал… Я предупреждал?
Я бы не хотел испытать того удара, который последовал.
– Я предупреждал?
Тут впервые он закричал: «Не надо, больно!»
– Больно? – сказал сосед Гриша. – Ну, это только начало. Я же сказал: жалости не будет.
– Мне больна-аа!
Я вышел на площадку и позвонил в соседнюю дверь.
Гриша почему-то почти сразу открыл.
– Слушай, ты его убьешь ведь. Сгоряча, – сказал я. – Если хочешь, пойдем ко мне, чайку-кофейку… А то, не ровен час… Под горячую руку…
– Спасибо. Спасибо. – сказал Гриша. – А что, слышно? Какое там под горячую руку… Мне 52 года… А ему 27. Подонок… Телевизор из дома унес…
– Ладно, так или иначе, остановись.
– Спасибо.
Я вернулся в свою берлогу и поставил «Уленшпигеля» на видео.
Мне казалось, что фильм снят обо мне, о нас, какими мы когда-то были, когда только еще познакомились, о нашей свободной и не знающей преград любви, только мы забыли про это. Заболело сердце. Я накапал корвалолу.
Потом вынул вещи из стиральной машины, стал варить суп. Маленькая курица. Пришлось добавить в куриный бульон кубик «Gallina blanca».
Часов в девять раздался звонок в дверь.
Я открыл. Стоял в дверях сосед, Гриша. Невозмутимый, как всегда. Но серьезный.
– Если можешь, помоги мне. Надо бы сына снести вниз. Траванулся таблетками. Шестьдесят штук. Съел. «Скорую» вызвали…
– Без проблем, – сказал я. – Только выключу суп.
В большой их комнате сидела Гришина жена Вера и перебирала бумаги. – Полис, полис… откуда у него полис? Паспорт три раза терял, военный билет… ни одного документа. Как у бомжа…
Врачи «скорой помощи» занимались парнем. Он сидел в маленькой комнате на диване и пил воду с марганцовкой.
– Пей, и если не можешь больше, то два пальца в рот – и в ведро…
– Носилки в лифт не помещаются, придется стащить его вниз на стуле… – сказал сосед.
Врачи велели одеть Гришиного сына. Он стал одеваться, куртку надел. Но ботинки не мог. Очень тяжело приподнимал ноги, путая при этом правый ботинок и левый. Мы помогли надеть ботинки. Когда посадили его на стул и стали выносить, опять встряла Вера.
– А ведь сам «скорую» вызвал. Значит, жить хотел? Значит, жить хотел?! – закричала она.
– Вот, правильно мать говорит, – сказала женщина-врач.
Мы подняли его, но нести не получилось.
– Завалите спинку назад, а передние ножки поднимите, как на носилках, – сказала врач.
Мы вынесли его.
В лифте он сказал:
– Пап, мне бы какую-нибудь книгу…
Возле подъезда стояла «скорая». Я чувствовал, что Гриша нервничает, не хочет, чтобы кто-нибудь из жильцов подъезда оказался в курсе их беды.
– Завтра с одиннадцати до часу – сказал парень-врач. Хороший парень, крепкий, бесстрастный, трезвенный.
– Я приеду, – сказал Гриша.
Мы поднялись наверх.
– Выпить хочешь? – сказал Гриша.
– Нет, – сказал я.
Я доварил суп, выставил его на балкон. Над стадионом «Динамо» прожекторные башни пылали белым, как фольга, светом. Видимо, шел футбольный матч.

Ночью я увидел ее во сне. Ту женщину, о которой всегда мечтал. Я так жестоко хотел ее, что в самой силе этого желания было что-то возвышенное. Потом я понял, что дело не в желании, а в тех словах, которые я хотел бы ей сказать. Когда я проснулся, из моих глаз к ушам текли слезы.


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru