ЛЮБИМЫЙ ГОРОД
ФЛОТ

На рейде

Кронштадт – прикладной город. В том смысле, что Кронштадт не появился вдруг, сам по себе, а создан был при некотором важном деле, специально для его обслуживания. Так, например, Ижевск возник при оружейном и металлоделательном заводе, Иваново – при ситцевых мануфактурах, Сергиев Посад – при Троице-Сергиевой лавре. 
А вот градообразующим предприятием Кронштадта стал российский флот.

Покорение Котлина

Датой основания Кронштадта считается 1704 год. Именно тогда была торжественно освящена первая крепость на острове Котлин. Правда, она называлась иначе – Кроншлот (то есть Коронный замок). Кронштадтом (а по-русски говоря, Коронным городом) она стала лишь в 1723 году. Но мысли по поводу города-крепости возникли значительно раньше. Яков Хилков, например, тайно писал Петру Первому из шведского плена: “Получены радостные известия о взятии Канцев, если в Котлиных островах будет сделана крепость, никакой корабль не пройдет к Канцам”.
Крепость изначально замышлялась как объект первейшей важности. За строительством котлинской крепости велено было надзирать самому Меншикову, а непосредственно руководил работами полковник А.Гордон совместно с бомбардиром В.Корчминым. Дело пошло довольно резво. Гордон в своих записках отмечал: “Сделали из бревен огромные ящики 10 фут в вышку, 30 фут в длину и 15 вершков толщиною и опустили в воду. Ящики забили камнями. На этом фундаменте возвели трехэтажную башню и другие укрепления, которые могли бы вместить до 3000 человек гарнизона и до 70 орудий”.
В те времена такие технологии слыли весьма передовыми.
Первым комендантом крепости назначен был полковник Трейден. Это назначение одновременно стало и почетным и рискованным. Петр лично велел коменданту “содержать сию цитадель, с Божию помощию, аще случится, хотя до последнего человека”. Вскоре после этого царь позаботился о статусе балтийской новостройки: “Чтобы новопостроенную крепость, которая на острове Котлине, никто каланчею и цитаделью не называли, а называли бы Кроншлот”.
Все поняли: дело с Кроншлотом – нешуточное.
В том же 1704 году крепость отразила первый бой, а в 1712 году сделалось ясно, что Кроншлоту уготована участь не только крепости, но и целого города. Петр издал очередной указ: “Объявить шляхетским тысячи домам, купеческим лутчим петим стам, средним же пети же стам, рукомесленным всяких дел тысячи домам (из которых половина те, которые заводы имеют яко кожевники и прочие), что им жить на Котлине-острове по скончании всей войны”.
В Кроншлоте началось гражданское строительство. Притом император, как водится, не жалел ни материальных, ни человеческих ресурсов. Не один лишь Петербург построен “на костях”. О Кроншлоте даже была сложена печальная частушка:

Расскажи, крещеный люд,
Отчего народы мрут
С Покрову до Покрову
На проклятом острову…

Крепость была одним из любимейших произведений Петра. Одно время он всерьез намеревался устроить новую столицу не в Санкт-Петербурге, а в Кроншлоте. При этом оборудовать ее как Новый Амстердам. Один из шведских пленных, Л.Ю.Эренмальм, сообщал: “На этом острове царь намерен построить так называемый Новый Амстердам. Для этой цели уже приготовлено различное снаряжение и проект должен приобрести такой же вид, что и Амстердам в Голландии, по той причине, что ни один город за границей не понравился царю так сильно”.
А в центре острова Петр хотел установить громаднейший маяк, этакий северный аналог Колосса Родосского. С этой затеей, правда, как и с обустройством острова-столицы, ничего не вышло (специальная комиссия уже после смерти Петра порешила, что “оная башня едино только для красоты служить имеет и фундаменты не могли бы выдержать такого грандиозного сооружения”), но император все равно опекал крепость ревностно. Он, к примеру, сам составил правила ведения боевых действий на острове Котлин: “Стрелять, как возможно скоро, однако же с доброю прикладкою, дабы действительны были выстрелы, а не гром один, и для лучшей цели поставить бакен в середине фарватера, где бы все пушки… заранее могли направлены быть, и когда поравняется неприятель с оным бакеном, чтоб надежнее починать стрелять”.
И уж, естественно, Петр по возможности старался выбраться из Петербурга, чтобы провести несколько дней в любимом Новом Амстердаме. Вот одно из свидетельств его пребывания на острове: “На морском побережье привлекают внимание два старых больших дуба, вообще-то очень редкие в здешних краях. Его царское величество с самого начала очень дорожит ими и приказал обнести их забором, а между ними построить маленькую открытую летнюю беседку, где он может отдыхать в летнее время, когда оттуда открывается превосходный вид на море. С этой целью его величество также приказал вырубить в одном дубе поставец, обшить его клеенкой и снабдить дверцей, чтобы туда можно было ставить, например, стаканы либо что-нибудь иное; со временем это, если не будет уничтожено, могло бы стать достопримечательной редкостью”.
Увы, столь редкостная достопримечательность просуществовала всего несколько десятилетий.
Кстати, несмотря на стратегическую важность, Котлин вовсе не считался островом закрытым. Более того, сам Петр в 1720 году сказал шведскому генералу Марксу:
– Твой государь… зря тратится на шпионов. Теперь ты сам видишь, что у меня есть. Моим послам, приезжающим к вам, вы в своих крепостях завязываете глаза, я же открыто показываю, что у меня есть, и не стыжусь ни своих укреплений, ни флота.
И впрямь, стыдиться было нечего. По воспоминаниям современника, крепость Кроншлот была “укреплена так, что может считаться одною из безопаснейших и лучших в Европе… Гавань закрыта деревянным молом, сооруженным в воде на сваях, заполненных фашинами (связками прутьев. – А.М.) и другими подобными же материалами… Мол образует красивую и широкую набережную, которая простирается от меньшей гавани (она может вместить сто кораблей) до гавани торговых судов. Большая гавань имеет глубину от 22 до 42 футов, она была устроена и приведена в то состояние, в каком я видел. За четырехлетний срок там расставлено много причальных тумб для швартовки кораблей, как лошадей в конюшне. Их установил командор Лейн, шотландец, вскоре после Полтавской битвы представивший царю проект мола, который он осуществил по заказу царя и к его удовлетворению. Когда это было сделано, он шутливо сказал царю: “Конюшня готова, мы ждем лошадей”. Его величество ответил: “Да и весьма большая, мое дело найти их – скоро они у нас будут”.
Вскоре после смерти императора один из очевидцев записал: “Город, называемый Кронштадт, с каждым днем все более застраивается и становится все красивее. Продовольствие там стоит очень дорого, поскольку его приходится привозить из Петербурга”.
Город, потеряв своего высокопоставленного покровителя, вступал в самостоятельную жизнь.

Приказ о приготовлении щей

Нельзя сказать, что флот Кронштадта всегда был образцом для подражания. В 1728 году один из иностранцев сообщал об императоре Петре II такую вещь: “Великие замыслы его деда скоро обратятся в ничто; уже работы в Кронштадте практически прекратились”.
Другой иностранец был еще более категоричен: “Все корабли, виденные мною в этой гавани, были по большей части лишены мачт и в скверном состоянии. Один из высших офицеров флота весьма искренне сообщил, что англичане и датчане не имели причин для тревог, с тех пор как императрица (Екатерина I. – А.М.) оказалась не в состоянии снарядить и послать 15 военных кораблей на три месяца. Действительно, у многих из этих кораблей сгнили днища, даже у некоторых, не выходивших еще в море. Там было лишь незначительное число матросов, большинство иностранцев оставило русскую службу. Я не видел и двадцати англичан. Склады были почти все пусты”.
А в 1856 году особая комиссия сделала следующее убийственное заключение: “Доколе флот наш будет находиться в Кронштадте, до тех пор он будет осужден на пассивную роль, совершенно несовместимую с назначением морских сил России”.
Тем не менее для города Кронштадта флот всегда был самым главным делом. Главные достопримечательности – не дворцы, не храмы, а грозные корабли. Они производили потрясающее впечатление, особенно на тех, кто по характеру своей работы был далек от морских дел. Вот, к примеру, как описывал священник В.Ильинский посещение вместе с другим своим коллегой одного из грозных кораблей: “Мы побывали в Андреевском соборе и после молебна (по случаю табельного дня) отправились осматривать стоящие на рейде военные суда. Мы попали на броненосец “Полтаву”. Все здесь представляло для нас большой интерес: и распорядок жизни, и устройство отдельных помещений, и, наконец, разнообразные орудия для истребления людей и неприятельских судов. Мой спутник положительно был подавлен новизною впечатлений. Объяснения давал нам офицер, и о.Варфоломей то и дело вставлял в его речь свои замечания: “Господи, какая премудрость!”, “Какая премудрость, Господи!”, “До чего дошел человек! Ах ты, Боже мой! Ну и человек!” и т.п. А когда мы спустились в машинное отделение, где перед нами были огромные поршни и шатуны, бесконечное число винтов и отдельных механических приспособлений с различными цифровыми показателями – словом, главная двигательная лаборатория судна со своею мускульной и нервной системой и со своими артериями, проводящими пар в различные части металлического организма, о.Варфоломей только вздыхал и качал головой. В его глазах светилась уже растерянность. Было заметно, что все виденное им стало теперь печалить его, хотя смертоносные цели различных приспособлений совершенно затенялись искусством тонких и сложных расчетов механики, так что при осмотре броненосца внимание останавливалось не столько на том, для чего все было сделано, сколько на том, как было сделано”.
Среди моряков попадалось немало колоритнейших личностей. Особенно прославился силач Лукин, которому приписывались всяческие невероятные подвиги. В Англии, к примеру, он вызвал на поединок сразу четырех лучших боксеров и по очереди перекинул их за пояс через собственную голову. В другой раз господин Лукин ввязался в драку с английскими же моряками и за несколько минут победил двадцать человек. Знал о Лукине сам Александр I. При встрече император даже попросил подарить что-нибудь ему на память. Лукин достал из своего кармана рубль, быстро слепил из него маленькую чашечку и подал императору.
Кронштадтское морское офицерство проводило время очень даже весело и необычно. Например, в восьмидесятые годы позапрошлого века тут, на квартире у поэта Надсона (в то время юного выпускника Павловского военного училища) собиралось преоригинальное “Общество редьки”. Один из членов общества писал: “Здесь, вокруг стола, уставленного нехитрыми питиями и закусками с редькой во главе, кронштадтская богема развлекалась поэзией и музыкой, горячими разговорами и просто шалостями, свойственными подпоручичьему возрасту”.
Сам же господин Надсон сообщал приятелю Плещееву: “Как я живу? Изумительно! В Кронштадте имею успех. Во вчерашнем
№ “Кронштадтского вестника” изображено в отчете первого литературно-музыкального вечера: “К удовольствию слушателей, г. Н., молодой поэт, которого прекрасные стихотворения помещаются в наших лучших журналах, с одушевлением прочел одно из этих стихотворений”. Кроме того, я пою здесь в любительском хоре Морского собрания, буду участвовать в спектакле и устраиваю музыкально-литературные вечера в полку”.
Правда, обычным матросам жилось не так сладко. Один из них, некто Цупов-Шапильский, вспоминал: “В царском флоте вообще существовала жестокая палочная дисциплина. Но для Кронштадта специально был создан невыносимо тяжелый режим. В других городах матросы, увольняясь на берег, хоть на время могли вздохнуть свободнее. А здесь, пожалуй, трудно было определить, где тяжелее – на берегу или на корабле. На улицах к матросам придирались офицеры и городовые… Как бы идеально ни выглядел матрос, к нему находили повод придраться и тут же определяли меру наказания…
Обстановка в Кронштадте стала особенно тяжелой, когда главным командиром Кронштадтского порта и военным губернатором города назначили адмирала Р.Н.Вирена, быстро заслужившего лютую ненависть матросов. Адмирал останавливал их на улице, заставлял снимать бескозырки и выворачивать наизнанку, расстегивать брюки и показывать метки на белье. Последнюю унизительную процедуру он выполнял с особым удовольствием, если с матросом шла девушка. “Нижних чинов” обязывали козырять не только Вирену, но и его пролетке, дому, в котором он жил”.
Господин Вирен был вообще фигурой колоритной. Известные мемуаристы Засосов и Пызин писали о нем: “Популярной личностью Кронштадта был вице-адмирал Вирен, главный командир портов и генерал-губернатор. Это был отличный моряк, герой Порт-Артура, получивший орден Георгия, вывезший на миноносце из блокированного Порт-Артура все знамена, прорвав японское кольцо. Став главным командиром, он сделался грозой офицеров и матросов, требуя строжайшего выполнения устава и соблюдения всяких правил, формы одежды и пр. В случае нарушения наказание было неотвратимо, невзирая на чин, звание и служебное положение. Приведем несколько случаев. Матрос бежит, чтобы получить увольнение в Петербург за отличную службу на корабле. Несвоевременно встал во фронт перед проезжавшим в коляске Виреном. Увольнение пропало, наказание обеспечено. Прогуливаясь по парку, адмирал заметил перешитые брюки на матросе. Опять “губа” и дисциплинарное взыскание офицеру, в ведении которого находится этот матрос.
А вот еще пример. Брат одного из авторов по окончании Военно-медицинской академии был назначен младшим лекарем в Первый Балтийский экипаж. Он должен был представиться кронштадтскому начальству, в том числе и вице-адмиралу Вирену. Представление кончилось печально: младший лекарь попал на гауптвахту за то, что надел не штиблеты на резинках, а ботинки на шнурках. Так он начал свою карьеру во флоте.
Лошадь у Вирена была рыжей масти. Завидев рыжую лошадь в запряжке, моряки на всякий случай становились заранее во фронт. Оказывалась лошадь не Вирена или выезд его, но самого адмирала в коляске нет. Мы привели здесь мелкие, даже смешные случаи, но бывало, что чрезмерная строгость адмирала ломала человеку всю жизнь”.
“Нижним чинам” во времена грозного Вирена было запрещено даже приобретать литературу. Вот воспоминание одного из матросов: “Быстро подойдя ко мне, офицер вырвал у меня книгу, сверля меня своими выпуклыми глазами, начал кричать и топать ногами:
– Это что за безобразие! Ты, сволочь, хочешь завести библиотеку на корабле? Кто позволил? Прокламации в книжках приносишь на корабль, мерзавец?
Перелистав книгу и ощупав обложку, он снова накинулся на меня.
– Я тебе покажу, подлец, книжки читать! – вне себя от злости крикнул он и, размахнувшись, ударил меня книгой по лицу”.
Понятно, что подобные поступки офицеров были вызваны собственным страхом перед вице-адмиралом (кстати, офицеры могли преспокойно пользоваться так называемой Морской библиотекой). Но от этого бедным матросам лучше не становилось.
Особенно же в наши дни обескураживает раздел Морского устава под названием “О благом поведении на корабле”: “Кто имени Божию, службе Божией и Святым тайнам хулу и ругани учинит, кто имени Божию хуление приносит и оное презирает, и службу Божию поносит, и ругается слову Божию и Святым Таинствам, а весьма в том он обличен будет, хотя сие в пьянстве или трезвом уме учинится: тогда ему язык раскаленным железом прожжен и отсечена глава да будет”.
Правда, этот Устав был принят еще в 1720 году, однако же ни о какой свободе вероисповедания среди матросов речь не шла (опять-таки при том, что для господ существовало в городе несколько иноверческих церквей).
Тем не менее и у матросов были свои радости. К примеру, 1 мая 1901 года по всем кораблям, приписанным к Кронштадту, разослан был своеобразный приказ и инструкция “О приготовлении щей”. Кормить после этого стали несколько лучше.
Да и сама романтика далеких странствий несколько примиряла моряков со своей тяжкой участью. Среди кронштадтских девушек была в ходу такая песенка:

Сентябрь месяц настает,
Флот в Кронштадт опять придет.
Флот на якорь становится:
Над Кронштадтом дым клубится.

Матрос на берег съезжает,
Ко мне в гости поспешает.
Он в синем море походил,
Много денег накопил,

Что много денег накопил,
Мне подарков накупил,
Мне подарков накупил,
Крепче прежнего любил.

Естественно, что сухопутные сапожники и плотники не пользовались такой популярностью у противоположного пола.
Тем не менее в 1917 году кронштадтские матросы проявили невероятную революционную активность. Еще в мае, за полгода до Октябрьской революции, один из современников писал: “В Кронштадте вопиющее безобразие: матросы и рабочие держат офицеров и правительственные власти под стражей, не признают Временного правительства и даже грозят прийти вооруженным кораблем на Петроград”.
А хуже всех пришлось, конечно, господину Вирену. Еще в марте 1917 года он был заживо растерзан в самом центре Кронштадта, на Якорной площади. А в 1990 году в память об этом далеко не однозначном деятеле была открыта мемориальная доска.

На остров на каюке

Естественно, для жителей Кронштадта море было (да и остается в наши дни) делом обыденным. Как, впрочем, и для всех островитян. И множество событий в жизни города связано было именно с водой.
Здесь, например, в 1815 году пущен был первый регулярный пароход “Елизавета”. Он связывал Кронштадт с Санкт-Петербургом, а продолжительность поездки составляла 3 часа 30 минут – для того времени скорость невиданная.
Один из участников первого рейса писал: “Изобретение парохода – одно из чудес нашего века. Стоя на палубе, сидя в каюте, вы с невероятной быстротой, почти незаметно переноситесь вдаль: так ровен ход судна, до такой степени двигающая его сила подавляет колебание волн. Один только шум колеса, которое быстро вращается под действием пара и, как плуг, взрывая водную равнину, нарушает тишину”.
На кронштадтском рейде очень часто останавливались императорские яхты. При этом царское семейство не стремилось побыстрее сойти на берег – такая яхта в общем-то ничем не уступала обычному дворцу. Однажды на такую яхту пригласили выступать певца Морфесси. Он впоследствии с восторгом вспоминал: “Николаевский мост. Миноносец. Огни Кронштадта. Изящная, стройная яхта “Полярная Звезда”. Силуэты Великих Княжон и Цесаревича на палубе. Кают-компания, где нас радушно встретил флаг-капитан адмирал Нилов.
Тут же был Великий князь Кирилл Владимирович с супругой, министр Двора граф Фредерикс, флигель-адъютант полковник Дрентельн, остальные лица государевой свиты и все офицеры яхты…
Вошел Государь с Великими Княжнами. Все заняли места, и началась трапеза. За столом служили матросы Гвардейского Экипажа, красавцы великаны, с громадными руками в белых перчатках. Я в первый раз имел возможность близко и долго наблюдать Государя. Он как-то вдруг очаровывал, подкупал и своей внешностью, и своей благородной простотой… Я сидел насупротив Государя, имея справа и слева от себя Кирилла Владимировича и Викторию Федоровну… А когда я начал петь, тотчас за мною устроились со своими гитарами Саша Макаров и де-Лазари… За пение на “Полярной Звезде” я удостоился Высочайшего подарка – запонок с бриллиантовыми орлами”.
Естественно, подобные события в жизни Романовского дома не были чем-то выдающимся. Но для простых кронштадтцев эти рауты, конечно, были недоступны. Для них водное пространство вокруг острова в первую очередь играло транспортную роль. Уже упомянутые Пызин и Засосов вспоминали: “Город был небольшой, все знали друг друга, развернуться было нельзя, поэтому при первой возможности и моряки, и обыватели отправлялись в Петербург. Веселые лица были у пассажиров и совсем другие, мрачные, при возвращении: деньги пропиты и прожиты, на ближайшее время предстоит жизнь в скучном и строгом городе. Кронштадтский пароход с запоздавшими гуляками последним рейсом возвращается в бурную темную осеннюю ночь. Ветер свищет, пассажиров, находящихся на палубе, обдает холодными брызгами, настроение плохое, побаливает голова, пусто в кармане, наконец и Кронштадт с мокрой пристанью. У кого остались деньги, бегут к извозчикам. Такса была единственная, 20 копеек, куда бы ни поехал. Некоторых выводят с парохода под руки: они добавляли в пароходном буфете. Бывали и другие настроения: “Когда приезжаешь в Кронштадт, тебя сразу обдает свежим морским воздухом, бьет волна, кричат чайки, пахнет смолой, встречаются настоящие “соленые” моряки, “марсофлоты”, все как-то бодрит человека, и он рад, что покинул суетный Петербург”.
Те же авторы писали об особенностях сообщения в межсезонье: “Весной и осенью бывает такое время, когда и пароходы не могут ходить из-за подвижки льда, подводы и извозчики тоже не могут ездить. Тогда почта и “срочные” пассажиры перевозились в Ораниенбаум на так называемых каюках. Каюк – это широкая лодка, достаточно объемистая, на легких полозьях. Отчаянные кронштадтские “пасачи” брались перевозить на каюках почту и спешащих пассажиров, рискуя иногда жизнью.
Человека четыре “пасачей” с пешнями в руках, с веревочными лямками от каюка бегут по льду, где он еще держит. Вот встретилась майна, они с ходу спускают каюк в воду, сами бросаются в него и переплывают чистую воду. Иногда валятся в нее по горло, но это их не смущает: в Ораниенбауме они выпьют водки, обсушатся и двинутся обратно”.
А путеводитель 1928 года сообщал: “С внешним миром летом сообщение поддерживается с помощью прямых пароходов 1848 года. Так как страховые агентства решительно отказываются страховать жизнь при этом роде путешествия, предпочтительнее прямыми пароходами не пользоваться. Вторая линия, Кронштадт – Ораниенбаум, менее опасна, пароходы более поздней постройки (1849 г.), да и доплыть до берега, в случае чего, недалеко. Но этой линией также не рекомендуется пользоваться, так как пароходы приходят в Ораниенбаум минуту спустя после отхода поездов. Осенью и весной те же пароходы переименовываются в ледоколы, и цена за проезд повышается вдвое. Кому желательно узнать, куда девался Амундсен, может ими воспользоваться. Родным и знакомым этот способ сообщения также не рекомендуется. Зимою устанавливается сообщение по льду с помощью извозчиков и особых автомобилей. На извозчике холоднее, но быстрее, такса с обратной молочницей – 50 копеек; на городских санях с трезвым извозчиком – 3 рубля; то же, но с выпившим – по соглашению (иногда двугривенный, иногда червонец); на розвальнях, как дрова, по полтиннику с носа. На автомобилях твердая такса – рубль до ближайшей поломки. Благодаря описанным путям сообщения характер населения сложился твердым, решительным и выносливым”.
Словом, в удаленности от континента при желании можно было найти не только недостатки, но и преимущества, притом самые неожиданные.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"