Я ИДУ С УРОКА 
 

Мы всегда держим под рукой диктофон: вдруг случится интересный рассказ – мы его сразу и запишем. А тут как-то раз решили прямо в редакции порасспрашивать народ: не учительствовал ли кто когда? Начали с отдела корректуры. Элла Абрамовна, которая работает в нашей газете со дня ее основания, и говорит: “А как же! Правда, то была обычная сельская школа, да еще татарская. Вам это, наверное, неинтересно?”. Мы рты разинули: “Еще как интересно!” – и хвать за диктофон. А она говорит: “Уберите микрофон, я вам лучше сама напишу...”
Элле Абрамовне 73 года, она бодра, полна жизни, всегда подтянута, всегда в прическе, в брючках и хорошем настроении. А еще (и это уже совсем фантастика) она каждый день перед работой делает зарядку! Нам вот, например, всего за сорок, а мы уже еле доплетаемся до работы – то поясница, то давление, то желудок, то погода плохая. Иногда кажется, до семидесяти просто не дожить…
Диву даешься: и откуда столько энергии, оптимизма и работоспособности у тех поколений интеллигенции? Посмотришь на них: один блокаду пережил, другой – войну, третий – лагерь. А послушаешь, кто нынче больше всех стонет, жалуется и брюзжит, так это вовсе не они, а те, кто шел следом. Хотя на долю последующих поколений испытаний досталось, что там говорить, конечно же поменьше.
Что же дает силы поколению наших отцов и матерей? В чем тут секрет? Может быть, ответ сыщется и в этих бесхитростных рассказах? Давайте искать вместе…

Вячеслав БУКАТОВ, Мария ГАНЬКИНА

«Моя первая школа была… татарской!»

Часть I. ВЕЛЕНО ЕХАТЬ

1952 год. Я только что окончила Государственный педагогический институт им. Ленина и еду по распределению в Башкирию, в татарскую школу, преподавать литературу и русский язык. Основной мой багаж – учебники и книги по литературе. Велено приехать 16–17 августа, чтобы приготовиться к учебному году.
...Поезд останавливается на станции Аксеново. “Скорей выгружайтесь, – торопит меня проводница. – Поезд стоит всего две минуты”. Выгружаюсь, с удивлением узнаю, что до моей Никифаровской школы надо ехать еще двенадцать километров…
Село довольно большое – с километр, красивое, расположено в низине. Вокруг холмы с редкими деревьями. Огибает деревню река Дема – приток Белой.
Оказалось, что приехала я не одна. Одновременно со мной из Калуги прибыла еще одна молодая учительница, Нина, преподаватель физики и математики. Нас радушно встретил Мансур Халикович – директор школы и одновременно преподаватель истории. Только мы с Ниной русские, остальные – татары. Учителей катастрофически не хватает (в следующем году мне полгода пришлось даже вести историю в 8 классе).
Начальные и 5–7 классы расположены отдельно от старших. Старшие (8–10 классы) – в двух деревянных домиках рядом, в отдельном домишке – учительская. Никифаровская школа в радиусе 6–7 километров одна. В дальних деревнях – только семилетки, поэтому в 8–10 классы ребята ходят в Никифарово, преодолевая ежедневно 8–12 километров.
Мы с Ниной поселяемся у старушки-хозяйки вместе с учительницей географии Мархабой. Это чтобы не было проблем с языком: хозяйка не понимает по-русски. Старушка устраивает нас в закутке за печкой, где стоят два деревянных топчана с матрацами, набитыми соломой.
Дома мне навязали сковороду с керосинкой. И как это пригодилось нам в будущем!

Бабай

В воскресенье в Никифарове большой базар. Из соседних деревень привозят баранину, козлятину, конину, птицу. Отовариваемся на целую неделю. Народу полно, и все одеты по-праздничному. Около высокого лысого старика толпится народ за дынями. Только и слышно: “Бабай, бабай, бабай!..”
Я выбираю огромную дыню и еле дотаскиваю ее до дома. За столом у самовара все домочадцы пьют чай.
– Ой, я узнала первое слово по-татарски! “Бабай” – это дыня.
Жуткий хохот. Оказывается, “бабай” – это старик.

Сплошные разочарования

Мне дают восьмые и девятые классы. Сразу же сплошные разочарования. Классы большие – по сорок человек. Ребята плохо нас понимают. В семилетке, где они учились, все предметы велись на татарском языке, а русский со второго класса – 2–3 урока в неделю. Поэтому ребятам очень трудно. С восьмого все предметы – на русском. Пассивный запас слов у них более-менее достаточный, а связать слова в предложения им трудно: в татарском языке нет рода и предлогов. В деревне русских семей нет, живого русского языка они не слышат. Они, в общем, меня понимают, а сказать ничего не могут, а я по-татарски ничегошеньки не понимаю.
Положение усугублялось еще и тем, что в селе не было ни электричества, ни радио, ни учебников. Правда, в школе работал “движок”, и несколько часов в зимнее время в классах горел свет. Зимой было очень холодно, иногда в чернильницах даже замерзали чернила, хотя печи топили каждый день. Учителя в классе ходили в валенках и зимних пальто, но без головных уборов. Ребятишкам было труднее: семьи жили небогато, подавляющее большинство учеников ходили в лаптях в любую погоду. А я-то была твердо уверена, что лапти носили в некрасовские времена!
Я была в шоке: по программе нужно проходить “Слово о полку Игореве” – его в русской-то школе изучать трудно. Ночами я писала конспекты, раздавала ученикам – они учили их почти наизусть. Старалась, чтобы учили наизусть и стихи. В классах было трое ребят-украинцев. Эти ребятишки, спасибо им, мне очень помогали. В девятых классах было легче – там ребята уже говорили по-русски.
Программа была суровая, и требования тоже. Если в русской школе ставили двойку за четыре орфографические ошибки, то в татарской – за шесть. И писали на экзамене в восьмых классах нерусских школ не диктант, а изложение. У ребят был еще родной язык и литература, а потом еще немецкий...
Но постепенно дело пошло на лад. Мой отец наложенным платежом организовал пересылку учебников по литературе для нерусских школ, и во второй четверти дети уже учились по этим учебникам.

Незамысловатый сюжет

Наконец в начале второй четверти, когда мои ученики понемногу заговорили, я решила написать в классе первое изложение. Долго искала что-нибудь попроще и в учебнике 5 класса русской школы нашла текст. Сюжет был незамысловатый: охотники, собираясь на охоту, захватили с собой для приманки поросенка. Его дергали за хвост – он визжал. На хрюканье и визг поросенка прибежали волки, и охотники их застрелили.
Целый вечер я пролистывала татарско-русский словарь, выписывая абстрактные слова, обдумывала, как объяснить их ребятам.
И вот урок. Я прочитала текст, объяснила некоторые, на мой взгляд, трудные слова, спросила, что непонятно. Тишина. Затем робкая рука: “Опа (уважительное обращение к старшим), что такое поросенок?” Я онемела: совсем забыла, что татары свиней не разводят и не едят. Что такое “свинья”, ребята знали, но “поросенок” для них было понятие абстрактное. Я объяснила, что поросенок – ребенок свиньи; “похрюкал” – так кричит поросенок. Долго толковала, что такое “дергать”. После этого один из лучших учеников рассказал историю по-татарски, потом по-русски, я еще раз прочитала текст, и ребята начали писать.
Результаты оказались ужасающими: “Я побежаль, мы захрюкаль...”, “Охотники хрюкали и бежали...”, “Волк дернул лес и побежал его за хвость...”
Я была в отчаянии, мне казалось, что я никогда не смогу научить ребят русскому языку. Сидя в учительской, я горько рыдала, прижимая к груди злосчастные изложения, а все учителя дружно хохотали.

Часть II. НАШ БЫТ

РИСУНОК ИЗ ЖУРНАЛА “МУРЗИЛКА” № 2 ЗА 1947 ГОД

У меня была нагрузка 30–36 часов в неделю, то есть по 5–6 уроков, полно тетрадей, занятия с отстающими. Где-то к 5–6 часам мы с Ниной приползали домой, надо было готовиться к урокам – ведь мы делали первые шаги. Поздно вечером подготовка заканчивалась, а тетради я проверяла на рассвете. Сидела на постели, накрывшись пальто, и шуршала листками при керосиновой лампе.
Мы, дети войны, не обращали внимания на бытовые неудобства. Рано утром хозяйка ставила самовар. Мы жарили яичницу на привезенной мной керосинке, пили чай и бежали в школу. Возвращались где-то в шесть вечера. Самовар уже был готов и в доме тепло.
Кстати, печи в деревне в отличие от русских были особенные: они занимали треть дома и устроены так, что жар в них оставлять было нельзя. Плиты не было. К печи приваривали котел. Пока печь топилась, хозяйки в котле варили суп, а в печке, в чугунке, – картошку. Затем весь жар выгребался, иначе угоришь. Печь потому и была такой большой, чтобы медленнее остывала, и топить ее приходилось дважды – утром и вечером. Местные хозяйки в большинстве своем были исключительно чистоплотные: раз в году ножом выскребались пол и потолок, и поэтому даже старый дом изнутри выглядел новеньким.
Жить на квартире у хозяйки нам, учителям, было не совсем удобно. Мешал языковой барьер, да и ученики, которые часто заходили к нам, хозяевам мешали.
И однажды мы с Ниной решили пожить одни и сняли маленький домик. Он был плохо утеплен, а в сенях земляной пол даже не был покрыт досками. Всю осень мы радовались и жили вольготно. В воскресенье покупали на базаре баранью ногу или гуся, готовили еду на целую неделю и закладывали все в погреб.
Но зимой нам стало очень тяжело. Топить печку мы могли только вечером, потому что поздно приходили из школы. Зайдя в ледяную избушку, я сразу брала коромысло и шла за водой довольно далеко (метров 300). В это время Нина с трудом затапливала печь. Разогрев на керосинке еду и чай, мы ужинали на скорую руку и принимались готовиться к урокам. К 12 ночи жара в комнате становилась невыносимой, мы раздевались, и меня тут же смаривал сон. Нина стоически проверяла тетради, а в 4 утра за тетради принималась я. В комнате опять было холодно. Я накидывала зимнее пальто и при свете керосиновой лампы часам к семи заканчивала свою работу.
Вода в сенях в ведрах замерзала, и приходилось топориком, которым мы кололи дрова, делать во льду лунку. Умывались ледяной водой, наскоро пили чай и в половине девятого уже были в школе.
...Промучившись так всю зиму, мы на будущий год вновь вернулись к хозяйкам.

Сторожевой петух

У одной из наших хозяек был петух. Петух как петух – небольшой, поджарый, с ярко-красным гребешком и алой бородкой. В общем, обыкновенный, белый, инкубаторский. На самом деле петух вел себя, как самая настоящая сторожевая собака. Он мог со своим многочисленным гаремом копаться где-то за домом на огороде, но стоило скрипнуть калитке – он тут как тут. Взъерошенный, распушив крылья, он наскакивал на любого, кто войдет, делая вокруг него круги и пытаясь прыгнуть на спину и клюнуть в голову.
Мы его очень боялись. У калитки, в сенях, в туалете («удобства» были на улице) обязательно стояла хворостина для отражения врага, и мы, возвращаясь из школы и держа набитые портфели под мышкой, другой рукой отгоняли нападавшего злодея палкой.
И соседи, и ученики, и знакомые опасались подходить к нашему дому. Но хозяйка на все жалобы, обиженно поджав губы, говорила: «Он кур в строгости держит». Аргумент железный. Действительно, в отличие от соседских кур наши не бегали по чужим огородам, не уходили с участка, даже если их повелителя не было рядом.
Так бы и жить нам в вечном страхе, да несчастье помогло. Ранней весной у домашних животных появлялись малыши. Боясь, что в сарае они замерзнут, хозяйка держала их в сенях. Так и у нас в сенях жили два очаровательных козленка, похожих на мягкие игрушки, и теленок.
Однажды хозяйка ушла в соседнюю деревню навестить родственников, а покормить малышей попросила соседку. Бедная старушка забыла закрыть дверь на крыльцо, и, когда наклонилась, чтобы попоить теленка, наш петух тут же прибежал в сени, прыгнул соседке на плечи и больно клюнул в голову. Старушка от неожиданности и боли упала без памяти и только к вечеру пришла в себя.
...Если бы вы знали, с каким наслаждением на следующий день мы ели суп с лапшой на петушином бульоне!

“Дело врачей”

У татар очень много красивых имен: Гафур, Радиф, Айрат, Сания, Аниса (с ударением на последнем слоге). Но меня всегда удивляло большое количество имен, взятых из мифологии, а то и вообще иностранных. В каждом классе было по одной-две Венеры, Флеры, Флюры. Были даже Адонис, Флер и Марс – очень милый скромный мальчик, ничем не напоминающий своего грозного тезку.
Какого-то национализма в классе я не ощущала. Только раз один из моих восьмиклассников сказал мне: “Мы, татары, самые умные и способные”. Я отнеслась к сказанному спокойно, и мы некоторое время разговаривали об уме и способностях людей разных национальностей.
А через несколько дней после этого в газете “Правда” была напечатана статья об “убийцах в белых халатах”. И тот же мальчик подошел ко мне со словами: “Видите, как много среди врачей людей с еврейскими фамилиями! Значит, все евреи плохие?”
Совершенно спонтанно, отменив урок русского языка, я устроила “классный час”. Не помню в подробностях, что я говорила ребятам, но рассказала о деле Бейлиса и Дрейфуса, о погромах на Украине в 900-х годах, о том, как простые люди разных национальностей спасали евреев. Мне в детстве рассказывала мама (она родилась на Украине), как русская семья неделю прятала в своем подвале соседей-евреев, как маленький украинский мальчик выдал за своего брата еврейского ребенка, как дворник-татарин тоже спас ребенка. Погромщики ломом перебили ему ногу, и всю жизнь он ходил с костылем.
...В классе стояла тишина, никто не перебивал меня, никто не задавал вопросов. Слушали молча, а у Сании Хусаиновой, девочки с третьей парты, по щекам текли слезы...
Вскоре умер Сталин, через несколько дней все врачи были реабилитированы, и многие из ребят, подбегая ко мне, сообщали эту новость, думая, что я не знаю.

Уроки немецкого

Я уже второй год работала в сельской школе, когда к нам приехала новая учительница немецкого языка. Она была моложе нас с Ниной, очень приветливая, спокойная, милая и замечательная рукодельница. В школе ей пришлось нелегко: татарским детишкам, которые и русский-то плохо знали, делать двойной перевод с двух языков было тяжело.
Наша новая коллега родилась в семье немцев Поволжья, и от нее мы узнали о трагической судьбе наших отечественных немцев.
Когда началась война, все немцы Поволжья были выселены в 24 часа. Отца девушки забрали в трудовые лагеря, где он и сгинул. На руках матери-учительницы остались две девочки (9 и 7 лет) и годовалый малыш. Их переселили в Башкирию, в Ишимбай. Мать выстояла, вырастила детей, дала им образование. Обе дочери стали учительницами.
Казалось, жизнь нашей коллеги мало чем отличалась от нашей, за исключением одного: в ее паспорте стоял штамп, разрешающий ей жить только на территории Башкирии. Мало того, если она ненадолго отлучалась в другую деревню (например, проведать своих учеников), то должна была отметиться в сельсовете и в нашей деревне, и в той, в которую уезжала, а затем делать отметку об отбытии.
Мне это казалось унизительным, и было больно за нее. Разве она была в чем-нибудь виновата? Я как-то деликатно спросила ее об этом, а она ответила, что привыкла, – ведь иначе и не жила!
Каждый раз, когда мы на поезде дальнего следования приезжали в райцентр на какое-нибудь совещание, то сразу же шли устраиваться на ночлег, а наша учительница немецкого бежала в милицию отмечаться.
Шло время... Наша коллега неожиданно вышла замуж за местного тракториста, у нее началась взрослая, семейная жизнь, и мы стали реже видеться.
...Уже в Москве я получила от подруги письмо. Она писала, что у нее родилась дочка, в жизни все вроде устроилось, но самая большая радость – ее шестнадцатилетний брат получил чистый паспорт (без позорного штампа). Я так за нее порадовалась!

Часть III. ПЕРВЫЕ ЭКЗАМЕНЫ

Мой “русский” 9 класс (ребята кончали русскую семилетку) должен был писать экзаменационное сочинение. Накануне я проводила консультацию. Бегло повторяли предполагаемые темы. Кто-то шутливо спросил: “А списывать можно?” “Списывайте, кто умеет, – так же шутливо ответила я. – Только чтобы я не видела”.
На экзамене большинство ребят писали о “Мертвых душах” Гоголя. Я ходила по рядам, настоятельно просила проверять написанное еще и еще раз. Подозвал меня и Рашид, протянул свою тетрадь, а я вдруг увидела у него на коленях раскрытый учебник. Возмутилась его наглостью, прогнала из класса и обещала переэкзаменовку на осень.
Директор был очень недоволен Рашидом, но еще больше мной: не хватало ему с нами осенью возиться. И он предложил компромисс: запросить в роно запасной вариант сочинения. Я согласилась.
Сейчас мой тогдашний максимализм кажется мне жестокостью, тем более что ожидание затянулось на неделю, и каждое утро, подходя к школе, я видела унылую фигурку, в глазах вопрос: “Привезли?!”
Наконец конверт с новым вариантом прибыл, и Рашид, сидя за первой партой перед ассистенткой и мной, написал новое сочинение. Мы его сразу же проверили и поставили твердую тройку. Он ждал меня в коридоре, уверенный, что ему поставили двойку.
– Правда, тройка?! Я ведь первый раз написал сам сочинение, сам!
– Значит, умеешь и сам.
У меня отлегло от сердца.

Их собственность

Однажды моя Нина вернулась домой и, бросившись на кровать прямо в пальто и валенках, зарыдала. Я испугалась: в отличие от меня, чересчур эмоциональной, она была всегда сдержанна, спокойна, я никогда не видела ее плачущей.
Оказалось, что 10 “А” сорвал ее урок по физике. Первый раз! Ребята отказывались отвечать, не решали задач, разгуливали по классу и не слушали объяснений.
На следующий день последний урок в 10 “А” был у меня. В конце урока я отпустила всех, кроме Вани – единственного нетатарина и главного, по словам Нины, заводилу по срыву урока. Он сидел передо мной за первой партой – высокий, голубоглазый, с льняными волосами. Длинные ноги не умещались под партой.
На мой вопрос о причине поведения класса Ваня долго бубнил о том, что Нина Михайловна к ним изменилась, грубо с ними разговаривает, не объясняет непонятного.
– Но это же неправда! – возмущенно прервала его я.
– А вы знаете, да? – не поднимая глаз, спросил Ваня и залился краской…
И тут до меня дошло... Накануне был вечер встречи с выпускниками. Пришли ребята из прошлогоднего Нининого класса. В этом классе учились совсем взрослые парни и девушки – на 2–3 года только моложе Нины. Вечер затянулся, я раньше возвратилась домой, а Нину до дома проводил один из ее бывших учеников. Ребят, наверное, это и задело…
Пришлось напомнить Ване, что в этом году он и его одноклассники тоже станут выпускниками. Неужели они и сам Ваня не навестят нас? Мы тоже можем погулять по селу, поговорить. Рассказала давнюю историю о молоденькой учительнице своего брата. Второклассники постоянно подстерегали ее жениха и забрасывали его камнями.
– Но они были маленькими детьми, а вы взрослые люди! – возмущалась я.
– Это больше не повторится, – пообещал Ваня. – Я понимаю, что класс поступил глупо, по-детски. Но нам неприятно.
Им неприятно. Я осознала, что мы почти их собственность.

Сочинение на аттестат зрелости

Мой первый выпуск. Мои десятиклассники (я учила их два года) пишут сочинение на аттестат зрелости. Собралась экзаменационная комиссия: директор нашей школы, я, ассистентка – учительница истории, а возглавлял комиссию председатель – директор школы соседнего района.
Мне не повезло: председатель, в общении симпатичный и любезный молодой человек с университетским значком, на экзамене вел себя как настоящий цербер. Он не разрешил ни мне, ни ассистентке не только ходить по рядам, а даже подходить к кому-либо из ребят. Им не нужны были мои подсказки – просто внимание, просто моральная поддержка, доброе слово, мой совет проверить лишний раз текст. Шесть часов я сидела за столом перед своими учениками, задыхаясь от возмущения и гнева.
Наконец наша мука закончилась. Работы сданы. Целый час мои ребята, окружив меня, проверяли свои сомнения.
В этот вечер мы, учителя, отдыхали и вместе ужинали. Наш председатель снова был мил, весел, шутил, рассказывал забавные истории. Однако наутро он сидел рядом со мной, никуда не выходя, и внимательно следил, как я проверяю тетради: боялся, видно, что я захочу что-то поправить. Но все обошлось. Троек было достаточно, но экзамен никто не провалил.

Постскриптум

Проработав в школе три года, я после всех экзаменов уехала домой. Тепло попрощалась с учителями, со своей хозяйкой. Многие мои ученики, преодолев двенадцать километров, пришли проводить меня к поезду.
Прощай, моя татарская школа, прощайте, ребята!
Спасибо вам, вы многому меня научили.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"