СЕДЬМЫЕ СОЛОВЕЙЧИКОВСКИЕ ЧТЕНИЯ 
26 - 27 СЕНТЯБРЯ. МОСКОВСКИЙ ГОРОДСКОЙ ДОМ УЧИТЕЛЯ 

Педагогика чтений

Самое главное, что бросается в глаза: среди педагогов, приезжающих на чтения, вызрела потребность размышлять о смыслах образования, а не просто исполнять те или иные инструкции. Потребность задавать себе и другим вопросы: а зачем, ради чего я делаю что-то? В чем смысл школы? В чем смысл моей работы как учителя? Это мучительные, предельные вопросы, и подлинность учителя определяется способностью задавать себе эти вопросы.
И тогда учитель перестает быть простым исполнителем, простым винтиком в образовательной машине – у него появляется чувство собственного достоинства. То чувство педагогического достоинства, которое только и позволяет противостоять очередным управленческим глупостям и инспекторским проверкам с их бессмысленными «срезами знаний», проверяющими толщину прошлогоднего снега.
Такое ощущение, что в учителях, которые приезжают сюда, на Соловейчиковские чтения, сформировался какой-то совершенно новый масштаб внутренней свободы, который раньше просто был немыслим. У присутствующих здесь учителей очень высок уровень доверия к самим себе, к тому, что происходит внутри, к своим собственным ощущениям и размышлениям. Можно сказать, что мы встречаемся с феноменом резко выросшего учительского достоинства.
Это люди, в которых уже нет привычного советского страха перед всесильной машиной, но нет и надежды на «доброго царя». Это люди, которыми нельзя помыкать. И какие бы решения ни принимались наверху, эти люди находят возможность торить свою дорогу. Им удается совершать невозможное: строить по-настоящему свободную и по-настоящему эффективную школу в тех откровенно неблагоприятных обстоятельствах, которые оказываются нам даны.
Они чувствуют ценность собственной мысли, но не торопятся кого-то в этом убеждать, не торопятся находить сторонников. Они отчетливо понимают, что не надо завоевывать чужие пространства, не надо никого перетаскивать на свою сторону, не надо никого ни в чем убеждать – надо просто продолжать спокойно развивать свою мысль в диалоге с чужими мнениями. И тогда ситуация оказывается по-настоящему образовательной. Еще каких-то десять лет назад такое было немыслимо. Учителя либо жаждали новой педагогической информации, которую они могли бы усвоить как руководство к действию, либо изо всех сил пытались убедить окружающих в абсолютной истине своего мнения.
У нас на глазах сформировался совершенно новый тип учителя, который ничего не принимает на веру и во всем пытается жить своим умом. Внешняя информация для него лишь повод для собственного мышления. И само собой разумеется, что такой учитель начинает совершенно по-новому видеть ребенка. Понимая, что ребенок, как и он сам, – это не информационный сосуд для заполнения, а уникальный мир неповторимого восприятия, неповторимых чувств и мыслей.
Но лишь тот человек, который чувствует уникальность собственного мира, способен увидеть уникальность мира ребенка. Это, если угодно, и есть смена педагогической парадигмы. От учителя, который чему-то учит, к учителю, который начинает всматриваться. И начинает понимать, что содержание образования – это не то, что кто-то придумал заранее, а то, что рождается в диалоге с ребенком, в диалоге с миром культуры.

– Ваши ощущения от этого первого дня – что происходило сегодня лично для вас?
– Большей частью мне понравилось. Говорили такие вещи, которые я, может, и ожидала услышать, в том числе об ЕГЭ, за и против... Самое важное, к чему я пришла, – это то, что нельзя говорить абсолютное «да» и абсолютное «нет», надо давать возможность существовать и тому и другому. А что касается притчи про дорожки, которые умный руководитель прокладывает по тропинкам, протоптанным людьми, то давайте помнить – всегда есть люди, которые просто любят ходить по траве. И сколько бы мы дорожек ни протоптали, они всегда сумеют найти свой, новый путь...
– А были моменты, которые вызывали у вас раздражение, протест?
– Конечно, когда учительская авторитарность вырывалась наружу, люди, вроде бы понимая возможность и важность диалога, сами же от него закрывались.
– Но какая польза от обмена мнениями? Вот мы поговорили здесь – и что? Ведь от этих разговоров ничего не меняется!
– Я совершенно не согласна, что от этих разговоров ничего не меняется. Ведь главное, что в них происходит, – у учителя укрепляется ощущение самого себя. Он выстраивает себя по отношению к этим разговорам, а это становится основой его уверенности в себе. Ведь все идеи, которые спускаются «сверху» – ЕГЭ, профилизация, – обычно воспринимаются в школе как такие абсолютные максимы, которым нужно просто следовать. Они по своему статусу не предполагают никакой содержательной дискуссии. А здесь, на чтениях, начинаешь понимать, что нет приготовленных кем-то истин, а есть проблемы, которые можно и нужно обсуждать. В том числе у себя в школе. Оказывается, можно выдвигать альтернативы или просто задуматься над тем, нужно ли это все или нет. Само это ощущение свободы, возможность определять хотя бы свою собственную позицию – это самое главное.

Пермь

– Мы приехали сюда затем, чтобы повстречаться с людьми, у которых есть общие идеи и разные мнения по поводу то, что происходит в образовании и какой может быть педагогика.
– А что дает это «просто проговаривание вслух»?
– Это вообще самое важное, что может быть в этом мире! Сказать друг другу правду. Сказать именно здесь, где можно это сказать – у нас слишком мало для этого возможностей. Здесь место, где мнение каждого оказывается так важно! И даже если это мнение не проговаривается вслух – создается ощущение, что оно все равно все время присутствует в зале. Это сегодня так чувствовалось, особенно в Малом зале.
– Но ведь многим людям это сегодня совершенно не нужно.
– Важны те три процента людей, позиция которых реально определяет развитие мира, кто реально влияет на развитие общественного мнения. Мне кажется, что здесь собираются представители именно этих трех процентов. Здесь собираются по-настоящему ищущие люди, которых интересуют судьбы наших детей, судьбы нашего развития как такового.

Пензенская обл.

– Происходящий здесь живой, эмоциональный разговор, в котором принимают участие ученые и учителя, необыкновенно интересен по сравнению с привычными педагогическими конференциями. Ощущение, что всем людям хочется высказаться и всем есть что сказать. Причем каждый выдвигает свою проблему, которая становится предметом острого обсуждения.
Среди педагогов, правда, до сих пор распространено: люди приезжают куда-то, особенно в Москву, чтобы записать и транслировать, а не для того, чтобы осмыслить. А здесь царит дух дискуссионности, причем дискуссионности не пустой, а содержательной. Но что самое удивительное: люди не просто говорят о своем, а слышат аргументы друг друга. И в результате на пересечении разных позиций могут возникать шикарные идеи.
Здесь собрались люди, которые чувствуют важность мысли. Люди, у которых происходит обогащение мыслей и которые понимают, что это само по себе есть значительный результат. Причем не в том смысле, что усваивают мысли других, а в том, что развивают собственные. А сегодня, когда в массовом образовании происходит ориентация на норматив, на всяческие циркуляры, на бюрократические документы, это особенно важно.
Ведь информации сегодня – море, и в ней легко утонуть, если человек не умеет думать. И люди приходят сюда, я думаю, именно потому, что здесь есть возможность думать. И люди думают – иногда вслух, иногда про себя. А ведь думать «про себя», по Аристотелю, это вообще здорово!
Что касается содержания дискуссии про ЕГЭ...
На мой взгляд, цель школы должна состоять в том, чтобы научить ребенка жить и мыслить. А размышление – творческий процесс. Поэтому стандартизация, направленная на так называемые учебные знания и умения, – это обман и самообман. Нам вообще следует научиться думать, прежде чем принимать решения. Такие встречи, как здесь, этому и учат.

Глазов

– Мне 21, но я здесь третий раз. Впервые пришел сюда, потому что одно занятие вел близкий мне человек. Второй раз я попал сюда вместе с друзьями из ростовского клуба «ЭТО». А сейчас просто пришел, поскольку уже понял, что здесь происходят важные для меня вещи, хотя я и не педагог.
– Что же это за важные вещи?
– Наверное, появляются ответы на какие-то личностные вопросы, которые я ставлю перед собой и перед другими.
– И хотя я вырабатываю эти ответы сам, но почему-то это лучше получается именно здесь. А от других я слышу подтверждение моих мыслей или несовпадение с ними. Нахожу какие-то как бы маячки для себя.

Москва

– Я пришла в школу с вполне конкретной целью – преподавать курс развития творческого воображения на базе ТРИЗ, посмотреть, как это будет. Первый кризис был, наверное, тогда, когда поняла, что курс, который я разработала, невозможно осуществить в рамках традиционной системы. Но поскольку моя профессия – решение проблем, я сделала что сумела: создала экспериментальный класс и десять лет в нем работала. Конечно, на протяжении всех десяти лет у меня была масса проблем – меня закрывали, мне не давали работать, и я по ходу дела вынуждена была решать эти проблемы, и доказывала, что решение их принципиально возможно. А когда закончила эту работу, из школы ушла. Почему? Условия, сложившиеся в сегодняшней школе, практически не дают возможности для продолжения такой работы.
– А вы пробовали системно описать эти условия?
– Здесь надо описывать противоречия и моделировать, что с ними можно делать. Например, такое противоречие: если система только создается, ее нельзя проверять в рамках уже существующих схем оценки. Система оценки рождается вместе с рождением системы, и только в эксперименте можно выработать способы оценки этой новой системы. А любая проверка исходит из критериев, которые разрабатывались на совершенно другой образовательной системности. Что значит управлять новой, только создающейся системностью? У нас этого в принципе не умеют. И даже попыток построить грамотную систему взаимодействия управления и новых образовательных реальностей никогда не было. Нет их и сегодня, зато есть жесткое давление на все, что не укладывается в заранее просчитанную норму.
– Но первое фундаментальное противоречие – это противоречие в самой учительской профессии. На словах мы все говорим о гуманности профессии учителя, о его человеческой миссии, о его роли в становлении ребенка. Однако само устройство школы и урока таково, что все это в конечном счете остается на уровне красивых лозунгов. В реальности учитель вынужден превращаться в винтик большого механизма, который мы называем образованием. Другие подходы к образованию воспринимаются сегодня чрезвычайно тяжело и напряженно. Притом странная вещь: если я говорю о своих идеях с учителями собственной школы – они меня не слышат, а если с учителями других школ – там нередко нахожу понимание.

Петрозаводск

– Вы знаете, я уже неоднократно на этих чтениях, потому что с младых ногтей была влюблена в педагогику и хотела стать педагогом, и страдала до тех пор, пока не стала детским психиатром. И вот тогда-то школы, детские сады огромного радиуса Подмосковья стали моими.
Сразу скажу – в большинстве школ меня встречали плохо. Потом в одной из школ предложили поработать на полставки психологом. Я думаю: «Ну, Господи, вот исполняется моя мечта – наконец-то я окажусь в школе».
Кабинета своего у меня не было. И основным полем моей деятельности был коридор, где я наблюдала за детьми, а затем с какими-то из них встречалась. Полупартизанским образом стала ходить и к учителям на уроки. Господи, что я увидела! Это же был какой-то дикий кошмар. И «ты тупица», и «ты обезьяна», «ты идиот», «вы как себя ведете!», «у меня болит голова!», «я тебя выгоняю с урока» – и это все без всякого стеснения, притом на уроке литературы!
На одном педсовете ко мне вдруг обращаются: «Как направить ребенка на психиатрическую экспертизу?» Я отвечаю: «Да я же у вас тут, не надо никуда направлять, я профессиональный детский психиатр!» Но они же воспринимают направление к психиатру не как помощь ребенку, а как наказание! Во всем коллективе педагогов никто не хотел со мной встречаться и никто не хотел профессиональных консультаций! Смысл работы психиатра виделся в одном: в возможности избавиться от «трудного» ребенка с помощью психиатрического диагноза.
Из школы я в конце концов убежала. Убежала не от детей – от педагогов. Потому что видеть, как унижается достоинство детей, у меня просто не было сил.
– И все-таки – зачем вы сюда приходите? Что здесь для вас происходит?
– Наверное, потому, что здесь собираются люди, которым интересен человек. Ну а потом те педагоги, которых я здесь вижу, дают мне надежду и веру – значит, все-таки возможны такие учителя! И значит, возможны такие школы! Это воодушевляет, это дает возможность жить.
Мы мечтаем иногда о том, чтобы ребенок и знаний набрался, что называется, «под завязку» и чтобы одновременно с этим у него сохранился хороший характер, психологическое здоровье и выработались нравственные позиции. Но надо же в конце концов понять, что в реальности эти вещи конфликтуют. Борьба за знания ради них самих вовсе не безобидный процесс с психологической точки зрения. Школа выпускает неуравновешенных, больных людей, не умеющих строить нормальные отношения с окружающим миром. А ведь это плата за наши учебные успехи – те успехи, которыми мы так любим гордиться.
Мы продолжаем себя обманывать, будто бы наша система образования является «лучшей в мире», всячески выпячивая один-единственный ее параметр: количество усвоенных средним учеником знаний. И никак не можем понять: если выпускники наших школ такие умные, такие образованные, почему создаваемое нами общество столь неэффективно и порочно? Не можем понять, что высшим критерием качества образования является качество общественной жизни, а вовсе не количество поступивших в вуз и не тот уровень знаний, который демонстрируют выпускники наших школ на разных экзаменах. Не хотим понять, что уровень жизни нашего общества, уровень принимаемых нами управленческих решений и повседневная атмосфера нашей жизни – это и есть прямая проекция нашей образовательной деятельности. Это и есть тот высший экзамен, который из года в год, на протяжении долгих десятилетий демонстрирует: качество нашей системы образования является аморально низким.

Москва

– Ваши ощущения от вчерашнего дня и от сегодняшнего?
– Диаметрально противоположные.
Я двадцать лет работаю в школе, и только сегодня понемногу начинаю понимать, что мы занимались совсем не тем, чем нужно.
Мне кажется, что разные педагогические методики, предлагаемые в том числе и «учителями-новаторами», – это методики, которые направлены на то, что нужно передать детям. В этом видится смысл.
Однако главное содержание, дух Соловейчиковских чтений совершенно в другом. Как научиться жить с учеником, как развить в нем способность быть человеком. И это совсем не вопрос методической грамотности и не вопрос тех или иных методических приемов.
Сейчас вот говорят о личностно-ориентированном образовании. Наверное, это выход. Но это ведь так трудно – ориентироваться на личность ученика, а не на те знания, которые он усвоил или не усвоил! Это же абсолютно другое учительское мировоззрение! Поэтому так часто у нас все уходит в слова.
А вчера мы сидели на обсуждении проблем ЕГЭ. Для нас это все далеко, и думала я совсем не о том. Я думала о той идее, которую мы в этом году начали реализовывать у себя в гимназии в городе Краснополье Сумской области. Мы всех учителей школы «прикрепили» к учащимся старших классов в качестве своего рода кураторов. Так, чтобы на каждого учителя пришлось два-три ученика. И вот каждый куратор должен попробовать вступить в сотрудничество с этими учениками. В личное взаимодействие. В дружбу, если хотите. Найти общие зоны интересов, возможного взаимодействия. И в школьных делах, и во внешкольных.
Мы надеемся, что это взаимодействие станет стимулом развития как для учеников, так и для учителей. Ведь они будут взаимно оценивать друг друга. Куратор – учеников, ученики – куратора.
И задача не просто в том, что ученик в этом своем взаимодействии с куратором набирает какое-то количество каких-то баллов, а в том, что он сам себя лепит через это взаимодействие.
Первое задание, которое получили и дети, и учителя в рамках этой системы кураторства, – можешь ли ты представить себя кем-то или чем-то в этом мире и написать от его имени сочинение? И вот дети начинали писать – от имени дома, от имени дерева... И куратор пишет свое сочинение. А потом они садятся рядом и записывают собственные размышления по поводу того, что читают друг у друга. И разбирают это потом все вместе.
Но таким образом учитель и ученик учатся друг у друга. Ведь что греха таить – учителя плохо знают детскую психологию, и не только ученики боятся учителей, но и учителя учеников. Потому что не знают. Потому что у них мало возможностей для содержательных встреч. А здесь начинается их движение навстречу друг другу, начинается самопознание. Два мира встречаются друг с другом, и оказывается, что они друг другу интересны.
Так что мы видим свою главную задачу вовсе не в натаскивании на предметы, не в передаче учебного содержания. Хотя для всяких проверяющих комиссий и у нас главное – проверить, как дети усвоили учебный материал, сколько ошибок делают, а все остальное их совершенно не волнует.
Кстати, вот что мы еще поняли.
Какой у нас традиционный подход к оценке знаний? Учитель задает вопрос – ребенок отвечает. А у нас совершенно другой ход. Мы говорим детям: «Ребята, нам нужно проверить такую-то тему!» Дети достают листочки и сами пишут вопросы в рамках обозначенной темы. А затем все вопросы зачитываются вслух и обсуждаются. Причем дети во время обсуждения четко разводят вопросы репродуктивного, конструктивного и проблемного характера. И за одну только постановку качественного проблемного вопроса ученик может получить 12 баллов! Вот это и есть, на мой взгляд, подлинное содержание образования, а вовсе не те знания, которые можно найти в учебнике.
И еще один важный принцип, на котором держится наша работа. Я не имею права в своих речах, в своих поступках обидеть ни единого ученика.
И вот здесь я поняла, что с этого момента мы обязательно будем посылать сюда людей, как бы трудно это ни было. Потому что это – наше место.
– Неужели вы здесь впервые?
– В том-то все и дело, что мы с моей коллегой как первопроходцы. Наш директор пять лет собирался приехать, но все не получалось, времени нет. А тут махнул рукой – сказал, чтоб мы поехали. И мы, конечно, в сумасшедшем восторге. Конечно, мы постоянно выписываем «Первое сентября», и я многое там читаю... Но живая встреча – это что-то совершенно особое.
Вот смотрите: я учитель математики, а дети у меня по математике пишут сочинения. И это у них как творческий зачет в конце каждой темы. И там не одни только формулы – там их эмоции, их чувства по отношению к тому, чем мы занимались в рамках данной темы. Я собираю эти сочинения и храню. Как красиво они пишут! Я бы сама не смогла написать такие сочинения. А знаете, почему они у нас могут все это делать так свободно? Потому что мы немножко поменяли правила. У нас дети во время уроков, например, могут свободно вставать и выходить из класса. У нас приходят из других школ учителя на подмену – и не могут работать, убегают. Наши дети задают вопросы, наши дети спорят с учителями. Они дают советы, как что-то можно сделать проще и эффективнее, чем это делает учитель, – многие учителя не могут такое выдержать. А мы этому радуемся, мы этим гордимся.
А газета «Первое сентября» у нас в школе на самом почетном месте. Директор всем, кто приходит устраиваться на работу, предлагает взять вашу газету и почитать. Потом беседует о том, что человек прочитал, и на этом основании делает вывод – брать или не брать человека на работу. Иногда предлагает сделать конспект со своими развернутыми комментариями. Кто-то на это обижается, но зато отбор идет действительно качественный. Если человек не привык мыслить, он просто не справится с нашими детьми, вот в чем дело.
А еще у нас есть очень жесткие запреты для учителей. Учитель не имеет права оскорблять и унижать детей – это самое главное. Не имеет права ставить ребенка в неловкое положение. Ребенок должен чувствовать свою востребованность и успешность. И это все от Соловейчика. Вот как начал наш директор читать вашу газету, так она его и воспитала.
Вчера здесь кто-то поднял вопрос: как можно нарушать законы и никого не бояться? Правило, которое вывел наш директор, очень простое: нужно работать, и никто тебя не тронет. Во всяком случае, у нас именно так получается. Нас терпят.
А знаете, что меня больше всего радует в моей работе? Это когда я начинаю анализировать результаты работы своих детей. Эти их высказывания, эти их разные-разные мнения, эти их рисуночки – это настолько выше всех технологий и методик! Это ведь живая жизнь!

Краснополье, Сумская область

– Ваши ощущения от того, что происходило сейчас в Малом зале?
– Чувство беспомощности какое-то. Потому что, оказывается, так много зависит от психолога и от знания всяческих психологических особенностей детей. Нас же этому совершенно не учат в институте. Детей-то ведь очень много, а мы посмотрели по тем типам отклонений, которые нам сейчас описали, – так у нас множество таких детей. И нам как-то печально стало. От этих всех слов, что звучали в зале, чувствовала себя очень неуютно. Я работаю в начальной школе, и у меня возникло чувство, что со всем тем, о чем нам рассказывали, мы практически ничего не можем сделать. Урок – это всего сорок минут, и где найти время, чтобы еще разузнать про все эти типы, к которым принадлежат наши дети? А самое главное, уделять этим типам то внимание, о котором здесь говорилось, – совершенно невозможно. И очень сомневаюсь, что эту работу может осилить школьный психолог, – это же какие-то совершенно невероятные объемы. Боюсь, что в реальности та помощь, о которой здесь говорилось, до каждого ребенка никогда не дойдет.
– Вы первый раз здесь?
– Нет, второй.
– Вы сюда приезжаете, чтобы...
– Сначала хочется сказать: «Научиться чему-нибудь». Но скорее не научиться. Просто стимул в работе появляется какой-то: сделать что-то новое, о чем-то думать. И стимула этого хватает почти на весь год....

Красные Ткачи, Ярославская область

– А я как раз работаю с классом «оставленных на второй год». И приехала сюда, чтобы какую-то подпитку получить...
Пока слушала лекцию, у меня было много разных эмоций и ощущений. Думала о том, что зря я здесь сижу, что теперь, после такого выступления, увеличится число коррекционных школ. Раз так говорит уважаемый ученый, люди ему поверят и будут еще с большим энтузиазмом сдавать в коррекционные школы всяких неудобных детей. Сдаем их кому-то – и с себя снимаем ответственность.
И даже не пойму, как так получилось, что чем дальше слушала, тем большее противостояние во мне возникало. И поразительным образом я получала подпитку в своих убеждениях, которые прямо противоположны тому, о чем говорилось в зале. Неужели большую часть наших школ мы должны превратить в коррекционные для детей с различными типами «отклонений от нормы»? И чем больше я слушала, чем больше соотносила это со своим опытом, тем больше убеждалась в том, что не сойду со своих позиций.

Пермь

– У меня все время душа бунтовала – все время хотелось вскочить и что-то сказать в противовес тому, о чем говорилось.
Хочу отметить два момента.
Первый. Логика всего предъявленного нам выступления вела к тому, что самое главное в начальной школе – это успеваемость, а не успешность. Но это – два совершенно разных понятия. А у нас очень часто именно в учебной успеваемости видят показатель успешности.
Второй момент связан с тем, что мы ставим развитие ребенка на второе или даже на третье место, тогда как на первом стоит учеба и еще раз учеба. Или рассматриваем учебу как главный показатель развития. Но в начальной школе особенно важно ставить во главу угла развитие, и притом не по каким-то заданным свыше нормам, а по тем параметрам, которые задаются в самом детском бытии. Это и есть то коренное противоречие, которое не разрешено в нашем образовании. Развитие подменяется обучением, и огромное количество сил тратится на то, чтобы подогнать ребенка под задачи обучения, нередко при этом жертвуя эффективностью его собственного развития. Я пытаюсь все время говорить о том, что хотя бы в начальной школе нужно менять ориентиры. Там должен быть совершенно другой подход.

Москва

– Как работать с ребенком, как помогать ему преодолевать его трудности – для нас, практиков, это самая интересная проблема. Поэтому я и пришла в этот зал.
А уже здесь с интересом наблюдала вот за каким противоречием.
Ведущая, когда ей задали вопрос про стандарты, сказала, что она ярый противник всех стандартов. Но она же на протяжении своего выступления все время обсуждала вопрос про разные типы отклонения детей от нормы и рассказывала о том, как нужно работать с разными типами отклонений и как помогать таким детям осваивать учебную норму. Получается, что у большинства детей есть какие-то «отклонения». Но от чего отклонения? Поразительно, но человек, который на уровне слов предъявляет себя ярым противником стандартов, все время имеет в виду некую универсальную норму, по отношению к которой и выстраиваются разные «модели отклонения». А когда уже в конце лекции взял слово Виктор Зарецкий и поставил вопрос о том, можно ли в разных типах детей научиться видеть не «отклонения» от некоей универсальной нормы, а просто разные нормы, это просто не было услышано. И мы с Александром Максимовичем, моим соседом, сделали вывод, что у нее и у Зарецкого совершенно разные типы мышления. Это было очень интересно.

– А для меня как практика в который раз прозвучала – сначала внутри меня, а затем ее кто-то из зала озвучил – некая истина. Истина, что каждый ребенок успешен.
Много-много лет мы с коллегой, Галиной Васильевной, работаем по этой проблеме: ищем в ребенке то, что помогает нам его в целом развивать. Важно не загонять ребенка в «общее образование», а работать с его «зонами успешности». Человек, который успешен в чем-то, неизбежно развивается в целом, и в конечном счете его так называемое общее образование оказывается вполне приличным. За долгие годы мы убедились, что у каждого ребенка есть свой дар. Мы убедились, что нет ребенка, у которого чего-то своего не было бы. Вот нам сегодня рассказывали про проблемы «тихих» детей и «гиперактивных». Я согласен, что гиперактивному ребенку надо придумать дело. У меня сидит на уроках – я литературу преподаю – такой гиперактивный ребенок, и он у меня главный специалист по иллюстрации художественных произведений. Так вот, с его гиперактивностью он успевает за урок нарисовать одну или две иллюстрации, высказаться об обсуждаемых нами героях и еще дать рецензию на свой рисунок. И получается просто потрясающе. А вот на русском языке у меня с ним пока не получается. Почему? Вот я сейчас сидел и думал об этом. И идея у меня появилась. Появилась именно тогда, когда выступали люди, не согласные с пафосом прочитанной нам лекции. У меня появилась идея, как я его сделаю лингвистом. Я его обложу всевозможными словарями – толковым, орфографическим, синонимов, антонимов и т.д. Он не любит писать – но зато он любит искать, рассуждать...
А есть «тихие» дети. И здесь, если верить лекции, «тихие» дети – это дети неспособные. Но это же неправда! «Тихие» дети, как и «инфантильные» (так они были названы), тоже способные. Просто они другие. У меня есть мальчик очень тихий – вроде бы ничего не слышит, что вокруг него происходит, он очень слабый в учебном отношении. И вот я совершенно неожиданно открыл в нем потрясающую способность: оказывается, он прекрасно интонирует. У него замечательный музыкальный слух. И я начал его учить выразительному чтению. Проникновенному. И все были поражены, когда я его однажды выпустил на уроке. Два учителя, которые сидели у меня на этом уроке – а у нас постоянно учителя ходят друг к другу, – были потрясены. Этот мальчик так прочитал стихотворение Ахматовой, что даже я не мог себе этого представить, когда работал с ним. Он, этот «тихий мальчик», может, оказывается, так собраться, так себя мобилизовать. И все дети в классе были потрясены. Начались восторги прямо на уроке: «Ну, ты даешь!» Так что все, что я услышал сегодня на лекции, меня, конечно, не устраивает. Но зато провоцирует на внутренний спор. А вот те страстные возражения, которые последовали от Зарецкого, – это совпадает с моими ощущениями, ощущениями педагога-практика. Вообще все оказалось очень драматично.
Я не теоретик, я практик. И на протяжении последних пятнадцати лет мы у себя в школе стремились не отделять «особых» детей, не создавать для них каких-то педагогических резерваций, а просто создавать ситуацию успеха для каждого. Стремились сделать школу комфортной, теплой. И когда это удается (а кто же говорит, что это легко?), у ребенка возникает потребность развиваться. И его уже не нужно куда-то подгонять.

Тула – Москва

– Я не педагог, я врач-психотерапевт и здесь впервые. Хотела посмотреть, что это такое, хотела послушать педагогов... По роду своей работы я очень часто сталкиваюсь с жалобами родителей на школу. И у детей, и у родителей возникают проблемы с учителями. Я была сегодня в Малом зале, и то, что я услышала, к сожалению, подтверждает жалобы родителей. Учителя очень однобоко понимают взаимоотношения с учащимися и с родителями. Я сидела и сдерживала себя – мне все время хотелось возразить. Но когда началась дискуссия, встал один директор школы, и я увидела такое доброе отношение к детям, что сразу успокоилась – вот такую школу я бы порекомендовала родителям.
Хотя есть один вопрос, который мучит меня больше всего. Почему у учителей так часто нет доброжелательности по отношению к детям? Почему так много высокомерия – ребенок что-то все время должен, а учитель – как бог? Ведь чаще всего унижают даже не слова, а интонации, взгляд... Вот как раз здесь сидит молодой человек, который играл роль ученика. Ученик подходит к учителю и просит поставить ему более высокую оценку...
А мальчику сразу приклеивают ярлык «потребитель», и все дальше крутится вокруг этого..
.– Ребенка нужно уметь защищать... А я, знаете, какой ход нашла? Я подружилась с учительницей, с которой было очень тяжело, и перевела ребенка на домашнее образование. Мы сдавали раз в неделю зачеты, и эта система оказалась весьма успешной.
Я видела ее энтузиазм и видела, какая она несчастная. Она же была авторитарным человеком по сути своей – и это была ее беда, ее трагедия. Но мы до такой степени с ней подружились, что я стала бывать у нее на уроках. И вот представляете – выходит девочка, отличница, и мел у нее в руках ходуном ходит от страха. Но я же видела, что она своими чудовищными методами, постоянно унижая ребят, «колотится» за их знания, а не просто со зла. Учебные знания были для нее абсолютно первичны, и она ничего, кроме этих учебных знаний, сама в жизни не видела.

– Вот вы сейчас сказали про защиту, и мне вспомнился один эпизод. Ботаник нашел удивительное для средней полосы растение. И решил его защитить. Сделал оградку, написал на табличке, что это редкое растение. А на следующее утро обнаружил: оградка сломана, растение вырвано. Если бы не его попытка защиты – растение наверняка продолжало бы расти. Его бы просто никто не заметил. Я и думаю: может быть, не нужны особые акценты и особая опека для ребенка? Может быть, лучше не раздражать среду и тихо развиваться «про себя», не выпячивая свою нестандартность.

Московская обл.

– Я живу в провинции, в Бежецке. И вот когда не ездишь на такие собрания, такие встречи, то чего-то не хватает. Не хватает умных разговоров. Необычных для нашей среды разговоров... Провинциальный учитель, хотите вы того или нет, сегодня все равно погряз в быте. Есть, конечно, отдельные личности, с которыми можно поговорить, но все равно не хватает того уровня разговора, который оказывается возможен здесь. А здесь есть возможность сверить свои мысли с мыслями других людей. И это главное. А еще – возможность встретиться с некоторыми важными для меня людьми. Затем и еду сюда.
– А не кажется ли вам, что весь этот долгий разговор, который шел сегодня в Большом зале, – это было какое-то топтание на одном месте?
– Нет. Ведь законы новой жизни создаются не просто, и они не создаются без нашего участия. Законы сегодняшней школьной жизни – это законы, которым мы все подчинены, и у нас всех есть к ним какое-то свое отношение, какие-то чувства. А здесь эти чувства звучат вслух. И ты понимаешь, что не тебя одного противоречия раздирают. Ты уже понимаешь, что ты к чему-то подключен. Что ты не одинок в этих своих противоречиях. Оказывается, ты такой же нормальный человек, как и эти сотни окружающих тебя здесь людей. И как же мне сюда не ехать? А многие учителя не едут – у них не воспиталась потребность в таких вещах. Они труженики, они копошатся, они красят парты, они «делают наглядность» – как сказала моя подруга, их замучило мелкотемье. А ведь дети наши взрослеющие ждут не мелких тем.
Но многие учителя сегодня даже книг не читают – они все ушли в быт, в выживание. А потом это оборачивается депрессиями, потерей смысла жизни...

Бежецк

Я не учитель – просто мама и бабушка.
Мне не приходится анализировать, для чего мне это все. Это мой воздух, спасение от одиночества, это решение каких-то своих проблем. Появляются новые импульсы, начинаешь видеть жизнь под какими-то новыми углами.
У меня совершенно нет такого отношения, что все учителя «такие-сякие». Хотя, по сути, школа отобрала у меня обоих детей, разрушила в них то, что возделывалось в семье.
Вот, например, Андрей, мой младший сын. Он неординарный ребенок, нестандартный, очень глубокий, но очень инерционный. Как раз за счет глубины. Он все время размышляет и поэтому в математику, например, не может вписываться быстро.
И вот учительница во втором классе заставила его снять ботиночки и на четыре урока поставила в угол. Унизили его достоинство настолько, что он пришел домой в истерике, и с этого момента начались наши проблемы со школой. До сих пор помню, как мой любимый ребеночек спинкой сползает по стенке и не может остановиться от рыданий.
Да, в школе много учителей, которые ограничили свою деятельность исключительно теми стереотипами, которые им кто-то внушил! Таких учителей слишком много, и школа наша по-серьезному больна. Но я же понимаю, что не учителя в этом виноваты, а болезнь... Только вот как ее лечить?
Сейчас у меня внучка должна пойти в школу – а я в страхе. Не хочу, чтобы был еще раз пройден тот путь, который прошли мои сыновья.
Я не скажу, что настроена оптимистично. Но воздух вашей газеты дает возможность все-таки продолжать дышать.

Тула

– Ну допустим, учитель овладеет всеми техниками, всеми психологическими нюансами: как развивать память, как развивать внимание и так далее. Будет ли он тогда способен решить проблемы ребенка? Пока мы делаем вид: мы бессильны, потому что не знаем. А если будем знать? Сможем ли тогда помочь ребенку? Ведь пока программа составлена таким образом, что в ней принципиально заложено разделение детей на успевающих и неуспевающих, мы же снова и снова будем сталкиваться с этой проблемой – как помочь неуспевающему. А если снять со школы проблему сроков – что вот к такому-то числу ребенок должен освоить то-то и то-то, – то проблема неуспеваемости будет тут же решена. И не нужно будет строить всех этих громоздких и неосуществимых на практике систем помощи неуспевающим детям, о которых нам рассказывали в этом зале. Вот у меня в третьем классе есть так называемые слабые дети. Ко мне обращаются родители: что делать, мой ребенок не умеет решать задачи на умножение. А я отвечаю: он задачи первого класса уже умеет решать? Ведь все дело в том, что он просто живет в своем темпе.
Если бы нас, взрослых, ранжировали с точки зрения того, что ты успеваешь или не успеваешь, во что бы превратилась наша жизнь? Кто-то не знает одного, кто-то другого, и это, оказывается, совершенно не мешает людям жить. Как не мешает жить то, что у людей совершенно разные темпы усвоения информации. Больше того, это никак не влияет на жизненную успешность. Мы можем реализоваться при самых разных темпах. А вот ребенку такой возможности реализоваться в своем темпе никто не дает. Точнее, сразу торопятся поставить диагноз: «задержка в развитии», «отклонение в развитии»...
А проблема лишь в одном: кому-то пришло в голову, что все должны в одни и те же сроки и примерно на одинаковом уровне что-то освоить. Так что дело вовсе не в недостатке психологических знаний.

Гомель

– В первый день, вчера, для меня происходило что-то гнетущее. Я целый день сидела в Большом зале и слушала любимых людей, ради которых сюда приезжаю, и было такое чувство, что что-то невозвратно потеряно. Что говорим не о том и не так. И что не ради этого мы сюда приехали. И было даже такое искушение – никогда больше сюда не приезжать. Я даже не спала ночью – было ощущение краха. Мне казалось, что мы заклинились на ЕГЭ, на каких-то технологиях, что дух утерян, и что люди уже совсем не те, что были раньше.
А сегодня вдруг произошло что-то совсем другое. Сегодня мы все были живые, сегодня все говорили о том и так, и вообще я уже готова была всех расцеловать, и во всех я увидела эту Божью искорку, которая и поддерживается тем, что здесь происходит каждый год.
Вообще я приезжаю сюда ради веры, которая здесь укрепляется.
За год она в этой тьме, в этом болоте педагогическом угасает, а здесь я ее подпитываю.

Воронеж

– Ощущение, что есть люди, которым небезразлично все то, что происходит, и радуешься, что ты не один во вселенной, что у тебя есть братья по крови и по духу, и возникает удивительное ощущение единения, которое и создает поддержку в твоем деле, которое уже не кажется безнадежным. Ты ощущаешь, что ты в жизни не один. А ведь например у нас в Москве сейчас с профессиональным общением очень плохо, даже августовских конференций не стало – мы все как будто разбросаны по разным галактикам. А здесь такое место, где наши сигналы пробиваются друг к другу.

Москва

– Главное, что с нами здесь происходит, – мы учимся слушать, учимся понимать друг друга, обнаруживаем, что есть люди, которые думают, как ты, и есть, которые думают совсем по-другому. Но интересным оказывается и то и другое.

Киров

– Здесь есть возможность проанализировать свой стиль работы, сравнить его со стилем работы других. А это очень важно, потому что, когда делаешь что-то свое, всегда не совпадаешь с принятыми траекториями, и иногда возникает мучительное напряжение: а туда ли ты идешь? Понятно, что никто здесь тебе не предлагает готовых ответов, но ты осмысливаешь все происходящее, и ответы появляются в тебе самом, на твоем собственном языке. А вот уже это свое формирующееся понимание потом и становится основой твоей работы. Не чье-то чужое понимание, а твое собственное! Это и есть главное. Ведь твой стиль работы – это то, что никто тебе не принесет на блюдечке. Его невозможно почерпнуть из учебника. Его можно только выработать. И заметьте: ведь даже когда работаешь с разными классами, с разными параллелями, твой стиль работы будет всегда разным. Потому что, наверное, человек – это такое существо, которое просто не умеет работать по трафарету. Он обязательно будет отклоняться и искать свой неповторимый стиль. И происходит это на протяжении всей жизни.
А здесь, как нигде, начинаешь чувствовать значимость и важность своего индивидуального стиля. Мы получаем здесь такой эмоциональный заряд, что энергии хватает на весь учебный год! Кстати говоря, как только мы с коллегами приезжаем из Москвы (а мы здесь уже третий раз), нас наперебой начинают приглашать другие школы. Весь район в курсе, что мы сюда едем, что мы такие энтузиастки – ведь едем за свой счет! Вот набрали здесь целый мешок книг – а как не взять? Я уже 27 лет работаю в одной школе и все время что-то изменяю, обновляю. И детям интересно то, что я меняюсь. С каждым новым выпуском делаю то, чего не было с предыдущим. И все время говорю: ребята, я тоже учусь! Они недоумевают: ведь вы же уже закончили институт, диплом получили... Но если все время работать по трафарету, тебе же самой это опостылеет!

Краснодарский край

– Лично я приезжаю на чтения уже в седьмой раз, и вовсе не затем, чтобы найти ответ на какие-то конкретные вопросы. Я нахожу здесь прежде всего информацию к собственному размышлению. Да, здесь совершенно другая аура по сравнению с тем, где я работаю. Здесь люди, с которыми интересно. Они заставляют думать. Причем это относится не только к тем, кто ведет семинары.

Брянск

– Мне уже многие говорили – здесь начинает хотеться думать. Как будто происходит какая-то раскачка мозгов. Но не делаемая кем-то целенаправленно, а своя собственная. У людей не возникает ощущения, что ими манипулируют, что их куда-то ведут, но у них возникает ощущение собственного достоинства.

Московская область

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"