КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА 
 

Эти двое мальчишек, плывущие на лодке, не видели своего отца двенадцать лет. А побыли-то с ним всего шесть дней. Об этом фильм Андрея Звягинцева “Возвращение”, в минувшее воскресенье ставший триумфатором Венецианского фестиваля. На церемонии награждения ведущий с трудом выговорил его фамилию. Но отныне она известна всему кинематографическому миру. Об Андрее Звягинцеве и его фильме наши сегодняшние публикации.

Иван возвратился под иву свою...

Как только российская лента «Возвращение» 39-летнего Андрея Звягинцева попала на конкурс юбилейного, 60-го по счету, Венецианского фестиваля, чуть не перессорив несколько престижных киносмотров в Локарно, Монреале и Торонто, западные журналисты сразу обратили внимание на ряд перекличек с тем, как в 1962 году в той же Венеции громко заявил о себе Андрей Тарковский первой полнометражной работой «Иваново детство». И оба режиссера-дебютанта были отмечены с промежутком в 41 год главными премиями «Золотой Лев Святого Марка». Помимо того что и Звягинцева зовут Андреем, один из его юных героев, младший сын вернувшегося после десятилетнего отсутствия внешне сурового мужчины с намеренно непроясненной биографией, тоже носит имя Иван, поэтому «Возвращение» можно было бы без особой натяжки назвать «Ивановым детством». Тем более что именно тринадцатилетний Иван, упрямый и даже упертый по характеру (подобно своему нелюдимому отцу), вступает во внутренне ожесточенный и нервный конфликт с возвратившимся «блудным родителем» – и это приводит к трагическому итогу. И картина о вроде бы обычных семейно-бытовых отношениях приобретает экзистенциальное измерение, выходит на бытийный уровень, оказываясь подлинной притчей с темой непреодолимого рока, сталкивающего между собой родных друг для друга людей. Хотя истинным героем «Возвращения» является на самом деле «неравнодушная природа», которая согласно определению Сергея Эйзенштейна будто участвует в развитии событий, приводя их к ошеломляющей развязке.
Это заставило многих зарубежных критиков вспомнить о греческих трагедиях. Но было бы крайне любопытно связать фильм Андрея Звягинцева с так и не осуществленными до конца эйзенштейновскими поисками в запрещенном «Бежине луге», а еще отметить справедливость сопоставлений с «Ивановым детством», например, по линии метафорического и даже символического осмысления окружающего мира для понимания того, что происходит в душе подростка, страдающего от конфликтности и дисгармоничности бытия. Пусть обстоятельства происходящего на экране абсолютно различны (борение страстей в непростых отношениях отца и сына явно несхоже с разорванным сознанием мальчишки, в чью жизнь со скрежетом и надломом вторглась война), оба Ивана переживают мучительное крушение прежней целостности своего существования на Земле.

И как раз иносказательно представленный в «Возвращении» и «Ивановом детстве» мотив воды, имеющий весьма широкий диапазон подспудных смыслов – от светлого и умиротворяющего до мрачного и губительного, позволяет воспринимать поведанные истории в духе философии, трактующей «пограничную ситуацию» и «жизнь на пределе» в качестве основных составляющих человеческого бытия. Маленький Иван в начале ленты Звягинцева боится прыгать с вышки в воду, вызывая насмешки сверстников, а в кульминационный момент, когда два сына и отец оказываются на отдаленном острове где-то в районе Ладоги, ребенок поневоле преодолевает собственный страх высоты, забираясь в порыве обиды и гнева на сторожевую башню. Опасности падения то ли в воду, то ли на землю сочетаются между собой, а по внезапной ассоциации это вполне может быть сопоставлено с тем, как срывается бадья в колодец в картине Тарковского, что является образом непоправимого слома реальности после гибели матери. Практически то же происходит и в судьбе юных героев из «Возвращения», которые встречаются лицом к лицу со смертью – и отныне мир не сможет обрести былое равновесие и покой.
А величественные виды северной природы, снятые оператором Михаилом Кричманом с уникальной распахнутостью художественного видения действительности, получают уже скорбно-хоральное звучание, на что и прежде намекала тревожно-реквиемная музыка Андрея Дергачева. Как это ни странно, финал «Возвращения» представляется чуть ли не буквальным аналогом стихотворения Арсения Тарковского «Иванова ива», заканчивающегося печально вторящими строчками: «Иванова ива, // Иванова ива, // Как белая лодка, плывет по ручью». Даже если лодка отнюдь не бела и медленно пропадает на наших глазах в глубинах большого озера.

И хотя работе Андрея Звягинцева можно предъявить некоторые претензии по поводу затянутости в первые две трети повествования, а также выразить определенное сомнение относительно излишне красивой сконструированности исхода этой трагической истории (пожалуй, в реальной жизни все было бы проще, погруженнее в быт и потому намного страшнее), нельзя не признать ее способность вписаться в современный контекст мирового кино. Дебютант-постановщик, внимательно учившийся профессии на просмотрах в Музее кино в Москве, вдумчиво усвоил и национальные кинотрадиции (тут уже были названы имена Сергея Эйзенштейна и Андрея Тарковского), и многие зарубежные влияния (от Микеланджело Антониони до Джима Джармуша и Дэвида Линча). Но главное достоинство «Возвращения» заключается не столько в умении толково и с умом распорядиться полученным багажом разнообразных знаний о кинематографе, сколько в искусстве превращения первоначально криминального сюжета, рассказанного в качестве воспоминания героев о далеком детстве, уже во вневременную по действию и общечеловеческую по содержанию притчу. Конкретная ситуация вынужденного противостояния между людьми в узком семейном кругу была не случайно более адекватно воспринята на Западе, где в последнее время чуть ли не одержимо взыскуют «простые истории» с философским обоснованием. И кинематографическая образность фильма Звягинцева тоже сопрягает классическую выверенность экранных перспектив (нечто в духе панорамных кадров Грегга Толанда из «Гроздьев гнева») с новомодными медитативными поисками в кино некой «второй реальности».
У нас же «Возвращение» встретили сдержанно, а то и с вежливым недоумением – отчего это сходят с ума иностранные кинематографисты?! Нашим-то критикам безумно нравится заурядный «Бумер» Петра Буслова, превозносимый до небес и всерьез сравниваемый с шекспировскими трагедиями и гоголевской поэмой «Мертвые души»! Попади он на Запад, «Бумер» посчитали бы лишь ученическим подражанием задам американского кинематографа тридцатилетней давности.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"