УЧЕБНИКИ N66
Три растерянности
Ляшенко Л.М.
Александр II, или История трех одиночеств.
М., Молодая гвардия, серия «ЖЗЛ», 2003
Три одиночества императора Александра
плюс три растерянности, одна из них – рецензента,
который на самом деле (кроме шуток!) совершенно не
склонен ругать книгу. Очень многое на 350
страницах вызывает сочувствие и уважение не
только к герою, но и к автору. Особенно на
окружающем фоне такой «историографии», которая
больше подошла бы гг. Бендеру и Воробьянинову для
передвижной библиотечки «Союза меча и орала». Не
секрет и то, что в серии «ЖЗЛ» многие выпуски
имеют… как бы это помягче выразиться?..
опосредованное отношение к исторической науке.
Исследование Леонида Ляшенко не растворяется в
«поточном сознании». Автор стремится сохранить
объективность как к главному герою («споры об
успехе или неуспехе преобразований Александра II
будут вестись вечно…» (с. 326), так и к людям,
которых история сделала его кровными врагами и в
конечном итоге убийцами. «Проклинать
революционеров за то, что они революционеры…
занятие совершенно бесполезное. Революционное
движение есть всего лишь наиболее острое
проявление явственно ощущающегося недовольства
общества; оно – наиболее острая реакция на
бесправие общества, вопиющую социальную
незащищенность народных масс… Требовать того,
чтобы революционное движение приняло более или
менее адекватные формы, можно только в том
случае, если в стране налажена правильная
цивилизованная политическая жизнь. Россия
Александра II к гражданскому обществу даже не
начала приближаться, а потому политический
террор оказался вполне адекватен рамкам той
системы, которая существовала в государстве…
Наибольшая беда от разгула террора в России
заключалась в том, что и правительственный, и
революционный террор делались губительной силой
для нравственного здоровья… приучая людей к
крови, насилию, дешевизне человеческой жизни» (с.
352–353). Здесь можно придираться к отдельным
формулировкам (гражданское общество – понятие
все-таки скорее идеологическое, чем строго
научное), но в главном-то автор прав. И
прозвучавшие слева упреки в том, что «Л.Ляшенко,
ранее писавший хвалебные книги о народниках,
теперь… прославляет деяния Александра II и
втаптывает в грязь народовольцев»
(http://narovol.narod.ru/art/lit/literatur.htm), на мой взгляд, очень
далеки от истины. Наоборот. Автор приводит
множество фактов, которые помогут молодому
читателю составить реальное, а не
лубочно-михалковское представление о
дореволюционной «Святой Руси». Чего стоит
характеристика графа Д.А.Толстого – чиновника,
назначенного при Александре II на должность
обер-прокурора Святейшего Синода, то есть
заведующего Православной церковью. На съезде
духовенства он «назвал известные слова Христа:
«Нет пророка в своем отечестве» – французской
поговоркой, чем привел слушателей в состояние
шока» (с. 296). Этот выдающийся богослов полтора
десятилетия руководил духовенством, а по
совместительству еще и народным просвещением. На
каком основании? «Он единственный из сановников
целовал руку Александру II и, в то время как
петербургский бомонд сторонился Е.М.Долгорукой,
постоянно приглашал ее на свои балы, почтительно
встречал у входа и торжественно вводил в зал» (с.
297). Кстати, сам Александр, тогда еще цесаревич,
стал членом Святейшего Синода в солидном
возрасте 17 лет (с. 52). Глубокая религиозность и
уважение к Церкви, не правда ли? Было что в ХХ веке
терять…
К сожалению, многочисленные достоинства книги
«Александр II», яркие факты и интересные
авторские умозаключения не соединяются в
главное – в историческую биографию крупного
государственного деятеля. Книга хаотична и по
содержанию, и по форме. На с. 129 –130 изложены
события начала 80-х годов ХIХ века, но, пролистав
несколько страниц, читатель возвращается в 50-е
годы, в самое начало царствования. Конечно,
скажете вы, биограф не обязан строго
придерживаться хронологического принципа.
Правильно. Но тогда вместо него должна быть
разработана другая, достаточно четкая и
последовательная сюжетная схема. В качестве
таковой Л.М.Ляшенко предлагает концепцию «трех
одиночеств», от которых страдал Александр
Николаевич и именно этим отличался от своих не
столь одиноких предшественников на троне (с.
30–31). Мы сейчас не будем спорить о том, является
ли эта концепция исторически обоснованной или
надуманной. Отметим главное: взяв ее за основу,
историк совершает определенный
методологический выбор. В предисловии
А.А.Левандовского он сформулирован так: «...ответ
на этот вопрос (об отмене крепостного права. –
И.С.) лежит, очевидно, в области психологии,
которая в марксистской историографии всегда
играла роль падчерицы» (с. 15). «Наиболее значимым»
в книге автору предисловия представляется
раздел о частной жизни Александра» (с. 23).
Вообще-то вступительные статьи к книгам серии
«ЖЗЛ» – отдельная тема (для коллеги Авесхана
Македонского). В данном конкретном случае
А.А.Левандовский на 20 страницах сводит счеты с
советской историографией, параллельно сообщая
интересную информацию – например о том, что
после монголо-татарского завоевания Руси ее
«дороги к морям перекрыли варяги» (с. 6). Конечно,
автор книги не должен отвечать за автора
предисловия. Это совсем разные люди. Но, к
сожалению, по ключевым вопросам у них не
наблюдается принципиальных разногласий.
Что такое историческая биография? Если речь идет
о поэте, то герой тем и интересен, что он поэт (а не
тем, какая у него прическа и фасон штанишек).
Биография ученого заключена прежде всего в его
трудах на благо науки. Режиссера – в спектаклях
(а не в интрижках с актрисами). Государственного
деятеля – в государственных делах. Это не
исключает психологии. Мастером психологического
портрета был, например, Н.Я.Эйдельман. Но в его
работах присутствовало ясное понимание
объективных закономерностей развития,
психология не витала в воздухе и не
конструировалась задним числом в кабинете
исследователя. Она буквально каждым
предложением опиралась на источник.
Эйдельмановский подход требует не только
редкого сочетания талантов (наверное, такого же
редкого, как способность к высоким результатам в
разных видах спорта), но и специфических
источников (Л.М.Ляшенко признает, что таковых от
Александра II почти не осталось – с. 327). А история,
подменяющая общественно-значимую биографию (то
есть то главное, из-за чего мы вспоминаем о данном
человеке спустя много лет) «частной жизнью»
через замочную скважину; история, «обогащенная»
умозрительными соображениями о том, что мог бы
чувствовать человек далекого прошлого или какие
герменевтические смыслы вкладывал он в тот или
иной поступок, – такая история превращается в
беллетристику или в то неудобоваримое, что
теперь называется культурологией. Вроде бы
Ляшенко в этом не упрекнешь – см. в его книге
социально-экономический анализ предпосылок
Великой реформы, включая классовые интересы и
противоречия: «...во времена Александра II речь шла
уже не о варварском установлении, а о такой
структуре, которая, худо ли, хорошо ли, связывала
воедино крестьянство и дворянство, работных
людей и фабрикантов, власть и дворянство…» (с. 169).
Но островки внятной объективности тонут в
необязательных рассуждениях. Не только о частной
жизни (а что было бы, если бы Александр II оставил
трон и уехал с новой семьей в Ниццу? с. 150), но и о
серьезных вещах. Понятие интеллигенция вводится
на с. 163, если не раньше, на с. 257 оно определяется
через взгляды людей, к интеллигенции
принадлежащих, а также через субъективную оценку
их моральных качеств, на с. 259 численность этой
социальной категории указана в тысячах человек и
в процентах к общему населению империи –
интересно было бы знать, на основании каких
источников удалось установить, что совестливых и
честных было именно 0,2%, а не 0,36 или 0,16%? Наконец, на
той же с. 259 мы узнаем, что это непонятно что «во
многом определило характер политической жизни
России во второй половине ХIХ века».
Не стоило бы идеализировать советскую науку.
Конкретно по отношению к Александру
Освободителю она в массе своей была, безусловно,
несправедлива (возлагала на него вину за
обострение социально-политических противоречий,
которую царское правительство по справедливости
должно было бы разделить с революционными
экстремистами). Но взгляд и нечто – наверное,
все-таки не альтернатива, а растерянность не
методология.
Леонид Ляшенко оттолкнулся от позитивизма, а к
болотистым берегам, на которых одичавшие
отличники по истмату почитают А.Ф. Лосева за
нового Карла Маркса, слава богу, так и не пристал.
«Мы, конечно, не хотим по-плохому, но как надо,
извините, не знаем…». Или добросовестное
недоумение, как с похвалой отмечено в
предисловии.
И поскольку оно добросовестное, концепции автора
часто вступают в очевидное противоречие с
фактами, которые он сам же приводит на соседней
странице. В частной жизни царя биограф
усматривает нечто всемирно-историческое,
сопоставимое – кроме смеха! – с освобождением
крестьян: «...безоглядную борьбу за свое личное
счастье, за веру в то, что каждый человек (даже
самодержавный монарх) имеет право на поиски,
надежду, ошибки, разочарования» (с. 148).
Подтверждения: юношеские влюбленности плюс
скандальный второй брак. Между тем не всякий
юноша, будь то царский сын или крестьянский, с
таким безропотным смирением принял бы от старших
то, что они в приказном порядке отменяют его
первую любовь (с. 121–122). А «новая семья»
Александра Николаевича (уже самодержавного) с
молодой Екатериной Долгорукой обустраивалась
буквально на глазах у первой жены Марии,
умиравшей от туберкулеза, «спровоцированного
промозглым петербургским климатом и частыми
родами» (с. 126 и далее). Пожалуй, это самая
неприглядная история во всей императорской
биографии. Ничего возвышенного (и
«освободительного») в ней усмотреть невозможно
– ни с позиций ХIХ века, ни с позиций ХХI.
Нет, поправлюсь. Может быть, и можно: все-таки
история – это живопись, а не черно-белая схема.
Только книга не дает для этого оснований. Автор с
пафосом – под барабанный бой: «борьба за
свободу!» – выдвигает в центр, на яркий свет то,
чего следовало бы стыдиться. И оказывает своему
герою медвежью услугу.
В конечном итоге, суммируя все плохое и хорошее,
что рассказывает нам Л.М.Ляшенко про Александра
Второго, мы приходим к выводу, что император был
человеком противоречивым, как и любой из нас, но,
в общем, скорее симпатичным. И прогрессивным,
особенно по сравнению с другими коронованными
Романовыми ХIХ – начала ХХ в. Однако он не
отличался самостоятельностью и зависел от
окружения. А великие реформы, сделавшие его
Освободителем без кавычек, совершил под
действием той объективной силы, которую сегодня
пытается изгнать из истории новая
(немарксистская, ох, немарксистская) методология.
Признание этого факта не отменяет благодарности
царю-реформатору. Социальные закономерности в
отличие от природных реализуются усилиями
конкретных людей. Или не реализуются – тогда
благополучные страны надолго застывают в
развитии, сползают на обочину истории,
обваливаются в далекое прошлое, в
раздробленность и дикость. Героя книги можно (и
нужно) уважать за то, что в критический момент он
оказался достоин своей должности – правильно
(вариант для скептиков: достаточно точно)
определил, в чем состоит польза России. И
долгосрочные, а не сиюминутные интересы
правящего класса.
Потом он совершал ошибки, в том числе и
непростительные (с сегодняшней точки зрения, а
для человека его происхождения и воспитания как
раз вполне естественные), но ошибки эти не
оправдывают убийство одного из немногих
самодержавных правителей, которых по-настоящему
жаль.
По-моему, это представление об императоре
Александре ничуть не новаторское, а вполне
традиционное. Примерно такое прилежный студент,
читающий не только учебники, мог составить себе в
восемьдесят мохнатом советском году. «Идет ветер
к югу и переходит к северу... И возвращается ветер
на круги своя».
Впрочем, «ЖЗЛ» издается не для
студентов-историков. А широкой аудитории книга
Л.М.Ляшенко, конечно, на пользу. Со всеми ее
недостатками, вполне естественными для
постсоветской исторической науки.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|