НАУЧНЫЙ ФАКТ 
ЧЕЛОВЕК 

Тест творчества – «синяя птица» психологии

Тесты на творческие способности ничего не измеряют

Учительница сказала: «Ребята, через месяц у нас будет карнавал. Подойдите к делу творчески, пусть каждый сделает что-нибудь необычное. Самые оригинальные костюмы отметим призами». Моя дочь занималась этим костюмом целыми днями и в день карнавала ушла в школу с объемистой коробкой в руках в приятном возбуждении, под наши искренние одобрительные восклицания. А вернулась обескураженная. Оказалось, что, увидев ее, учительница сначала пришла в восторг: «У тебя замечательный наряд! Кого же ты изображаешь?» «Марсианку», – гордо сказала дочь. И услышала в ответ: «Разве ты забыла, что мы проходили на прошлой неделе – на Марсе нет жизни!»
Этот случай, произошедший с его дочерью, описывает на своих лекциях американский психолог Роберт Стернберг, один из самых известных ученых в области изучения интеллекта, творчества и проблем обучения. Учительница хотела стимулировать, а затем оценить творчество детей, но с оценкой у нее получилось, мягко говоря, плоховато. И дело здесь не только в особенностях ее стиля мышления, хотя и в них, вероятно, тоже. Дело в самой проблеме – диагностике творчества, в которой не могут разобраться и сами психологи. Проверка, тестирование чужого творчества оказались внутренне очень противоречивой задачей.
Тесты творчества призваны делать примерно то же, что пыталась сделать та самая учительница. Они должны побудить человека к изобретению новых, разнообразных, оригинальных решений. Например, требуется придумать как можно больше способов необычного употребления самого обыденного, казалось бы, предмета (карандаша, кирпича и т.п.), придумать как можно больше усовершенствований какой-либо игрушки, нарисовать как можно больше разных картинок с заданным исходным элементом и т.д. Это задания на так называемое дивергентное мышление – на способность развертывания мыслительной деятельности по множеству разнообразных путей, что является важнейшей частью творческих способностей. Оценивается общее количество ответов (чем их больше, тем лучше) и их разнообразие. Например, если человек предложил использовать кирпич как подставку для горячей сковороды и как подставку для ног, то это будет оценено как два однотипных ответа, что не очень. А вот если он предложит использовать кирпич как подставку и как груз, то это будет отнесено к разным категориям ответов и повысит балл за разнообразие.
Оценивается и оригинальность каждого ответа. Она рассчитывается механически: как часто встречается ответ в ранее обследованной группе людей. Если человек придумал, как употребить карандаш таким способом, до которого мало кто додумался, он получает высокий балл за оригинальность, а если дал тот же ответ, что давали многие люди до него, значит, его мышление пошло по стандартному, неоригинальному пути. Есть стандартный список ответов разной степени оригинальности; эти списки могут различаться в разных культурах, профессиональных группах и т.д.
На основе рассчитанных таким образом оценок вычисляется общий, суммарный балл за творческие способности. Не правда ли, все это выглядит относительно просто, удобно и надежно?
Поэтому парадоксом прозвучит утверждение, что проблема теста творчества никогда не получит окончательного решения, а любое найденное промежуточное решение будет очень быстро обесцениваться.

Стандарт измерения нестандартности

Е.П.Торранс, автор одного из самых популярных тестов творчества, не побоялся заявить: полноценный тест творческого мышления невозможен в принципе. Потому что сама сущность тестов противоречит сущности творчества. Тест – это стандартная процедура обследования по заданному набору параметров. А сама суть творчества – выход за рамки заданного и известного, прорыв за пределы стандартов. Поэтому комбинация тест и творчество представляет собой, метафорически выражаясь, лед и пламень. Это такая комбинация, в которой и инструмент измерения (тест), и измеряемое качество (творчество) чувствуют себя максимально дискомфортно. Тест творчества должен быть стандартом измерения способности ломать стандарты. А демонстрируемые человеком акты творчества (то есть нестандартности его мышления) должны выглядеть так, чтобы подпадать под этот стандарт.
И это не единственный парадокс. Вот еще парочка.
Из-за длительности применения (тесты разрабатываются на годы или даже десятилетия вперед) любой тест творчества становится неновым и хорошо всем известным способом оценивать новизну.
Из-за массового применения на множестве людей (смысл тестирования именно в массовом охвате) тест творчества должен стать массовым методом оценки оригинального. Однако массовость противостоит оригинальности. И так далее.
Но не возникает ли ощущение, что оригинальность, улавливаемая стандартным методом, – это какая-то ущербная, не совсем настоящая оригинальность? Что «стандартный список типов оригинальных ответов» – это нонсенс? И что новизна, укладывающаяся в рамки оценок, разработанных десятилетия назад, – это тоже не совсем настоящая новизна, хотя и удобная для оценивания? Такая престарелая новизна. Эти неустранимые противоречия заложены в самой идее теста творчества.
Практически из всего этого следует: чем более новым и оригинальным будет ответ, тем меньше вероятность, что экспериментатор его заметит и оценит. Ведь в том списке ответов разной степени оригинальности, с которым сверяется экспериментатор, такого ответа просто нет. По той простой причине, что настоящие оригинальные решения имеют тенденцию не попадать в список уже известных, а расширять его. (Поэтому в принципе после обследования каждой истинно творческой личности должна возникать необходимость пересмотреть и расширить набор оцениваемых тестом параметров – ведь эта творческая личность может внести новое измерение, новый параметр.)
Понимая, что его могут не понять, тестируемый, конечно, может – если наберется смелости – спросить экспериментатора: «А вы заметили, что я придумал?» После этого добросовестный экспериментатор, подумав, может быть, отошлет его вариант ответа разработчикам теста. А те решат, как такую новацию оценивать и стандартизировать. Может быть, даже этот ответ войдет в общий перечень ответов, удлинив его на единицу (гордись, испытуемый!). Но это абсолютно не гарантирует от того, что на следующее же утро не найдется человек, который изобретет новое оригинальное решение и его ответ либо вообще не заметят, либо не так интерпретируют.
Тестирование истинно творческой личности требует от психодиагноста не меньшего творческого масштаба – чтобы заметить и оценить предложенную новацию.
Но реальное, практическое взаимодействие двух людей с равным интеллектуальным и творческим потенциалом неизбежно теряет характер одностороннего тестирования, это скорее попытка вписать другого в рамки своей модели. В лучшем случае их встреча превратится в равноправное общение, в творческий диалог, обогащающий обоих. Но тогда это очень серьезное отступление от теста – от «стандартной процедуры обследования одного человека другим по заданному набору параметров». Творческое общение – было, тестирование – не состоялось.
В худшем же случае возможен конфликт между тестологом и тестируемым, отказ от общения или же малоуправляемое продолжение в формах, которые опять-таки далеки от стандарта рекомендованных.

А судьи кто?

Рискну высказать еще одно крамольное суждение. Любой тест мышления – это еще и скрытая (хотя, может быть, и неосознаваемая) претензия его авторов на свою практически непревзойденную мудрость. Ведь предполагается, что интеллект любого человека может быть описан в рамках модели, созданной интеллектом автора теста, а значит, более мощным «суперинтеллектом»! Более того, предполагается, что этот барьер никому из тестируемых не удастся перепрыгнуть в течение ближайших десятилетий использования теста.
Здесь неизбежно возникает тот самый вопрос: «А судьи кто?» Нет оснований сомневаться, что авторы и разработчики тестов интеллекта и творчества – это в основном очень умные люди. Но при этом в их собственном мышлении есть определенная специфика, что не может не сказываться на составляемых ими заданиях. Например, основоположники тестовой психодиагностики были очень сильными математиками – достаточно сказать, что часть методов и критериев математической статистики, ныне широко известных и используемых в самых разных областях, была изначально создана тестологами именно для нужд психодиагностики. И психологи (я сам в том числе) этим гордятся. Однако возникает вопрос: как математический склад ума авторов тестов сказался на созданных ими тестовых заданиях? Это никем специально не изучалось, а зря.
И.С.Кострикина, кандидат психологических наук из Томского государственного университета систем управления и радиоэлектроники, проанализировала содержание заданий тестов на интеллект и установила любопытный факт. Чтобы показать средний уровень интеллекта при тестировании, испытуемому достаточно иметь развитые вербальные (речевые) способности. А вот для демонстрации высокого и сверхвысокого интеллекта нужны отлично развитые математические способности, связанные с установлением закономерностей в числовых рядах. Иначе говоря, тестовые задания «на речь» имеют средний уровень сложности и не содержат особо трудных, а вот математические задания представлены очень и очень трудными. Это отражало ценностные ориентации и личные предпочтения разработчиков – самым главным в интеллекте они считали способности к математике. Но не означает ли это, что, окажись среди составителей тестов люди с другими мировоззренческими установками, мы бы сейчас имели и другие тесты? Ведь разработчики могли пойти и по противоположному пути – подбирать сверхсложные филологические задания, а математические ограничить несложной арифметикой. Или же, решая тесты на интеллект, мы бы сейчас отыскивали закономерности вообще не в математических или филологических, а в биологических рядах и т.д.
Тогда сейчас среди тех, кто получает наивысшие баллы за уровень интеллекта, оказались бы совсем другие люди. А страны, где тестовые оценки широко используются для отбора на различные должности, может быть, имели бы иную элиту.
Это очень важный социальный аспект психодиагностики. Ведь те, кто придумывает стандарты оценки чужого интеллекта и творчества, имеют свой собственный небезграничный интеллект (живые все-таки люди) и отнюдь не безупречные представления о том, что такое творчество и как его измерять (что, собственно, и служит предметом ожесточенных дискуссий между разными школами психодиагностов). Некритическое использование результатов их работы может быть попросту опасно.

«Синяя птица»

Творчество по самой своей сути призвано обходить, нарушать, растворять известные стандарты, в том числе стандарты изучения и измерения самого себя, делая их непригодными – пусть даже и ненамеренно. Возможно, именно поэтому выдающийся отечественный психолог Петр Яковлевич Гальперин (столетие со дня рождения которого отмечалось в 2002 году) в конце жизни назвал проблему творчества синей птицей психологии. Синюю птицу нельзя поймать – будучи пойманной, она либо умирает, либо перестает быть синей. Так же и творческое мышление – оно тем дальше от настоящего творчества, чем жестче и надежнее силок психологического теста, который для творчества приготовили. Изучение творческого, нестандартного мышления требует творческих, нестандартных методов. Тест здесь может быть подпоркой, но никак не основным средством.
Ну и, конечно, хорошо бы, чтобы тестолог, психодиагност был не так категоричен в своей оценке чужого творчества, как та дама из начала статьи.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"