КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА 
КОНТРАМАРКА В ПЕРВЫЙ РЯД 

Чужая наша классика

На Чеховском фестивале иностранцы сыграли Гоголя и Булгакова

Спектакль «Мастер и Маргарита», поставленный Франком Касторфом в берлинском театре «Фолькс-бюне», и «Ревизор» Маттиуса Лангхоффа, поставленный в генуэзском театре “Театро ди Дженова”, безусловно, стали блокбастерами Чеховского фестиваля. Два европейских интеллектуала и авангардиста, не слишком известные в нашей стране (Касторф приезжает первый раз, Лангхофф – второй), показали свои интерпретации самых культовых произведений русской прозы и продемонстрировали два принципиально разных подхода к чужой классике.

Непроизошедший скандал

О провокаторе Франке Касторфе заранее было известно, что в Германии с его спектакля уходили толпами, ругаясь в голос. В Москве в антракте тоже уходили толпами, но возмущение выражали вяло. Ну, нарезал режиссер из романа Булгакова окрошку из более-менее узнаваемых сцен, отдельных и неузнаваемых реплик и, разорвав сюжетные линии, предоставил им свободно болтаться между персонажами. Так ведь не он первый! Набери в Интернете в «поиске» фамилию Булгаков и за информацией о постановке Касторфа встретишь интервью Альфреда Баркова, который объясняет человечеству, что Мастер – это Горький, Маргарита – М.Ф.Андреева, Воланд – Ленин, Варенуха – Немирович-Данченко, Римский – Станиславский, что заказал роман писателю лично Сталин. Поэтому после Баркова вряд ли кого удивит, что Пилат и Мастер для Касторфа – практически одно лицо. Играющий обе роли великолепный Мартин Вуттке играет их в одном рисунке со своим недавно показанным в Москве Гитлером: тут и резкие переходы с шепота на крик, и навинчивание себя на истерику, и постоянное скольжение между возбуждением и торможением. Все актеры играют по две роли, так, Александр Шеер становится то поэтом Рюхиным, то Иешуа Га-Ноцри. Иван Бездомный (Милан Пешель), по словам режиссера, «в спектакле проявляет свою вторую, светлую сторону и играет Левия Матвея». Воланд становится Афранием, Бегемот – Иудой. А Сталин-таки появляется на экране над шумящей толпой. Любопытно, как русский авангардист Барков и немецкий авангардист Касторф, выросшие в Стране Советов, оказываются буквально загипнотизированными идеей «зашифрованного» по политическим соображениям текста и решительно не воспринимают никакие другие пласты романа. Ни слой мистики, ни слой чудного булгаковского юмора их решительно не интересует.
Насколько вторично и неинтересно «прочтение» Касторфом Булгакова, настолько же убедительны и новы его постановочные приемы и технологии. Великолепное двухъярусное пространство, созданное Бертом Нойманом. Внизу – сияющее неоновой рекламой sex-услуг кафе с пластмассовыми стульями, холодильником и бильярдом, где расположится со своей бандой Воланд (Генри Хюбхен) в ковбойской шляпе и темных очках. Вверху – экран, куда проецируется видеоизображение всего происходящего где-то там (в Ершалаиме, в палатах сумасшедшего дома, в комнате Мастера). Собственно на экране и будет разворачиваться две трети действия, снятого как бы скрытой камерой. Персонажи свободно переходят с экрана на сцену и со сцены на экран, с крупного плана видеокамеры на очень дальнюю периферию сцены. Когда Мастер и Бездомный моются в душе, по экрану стекают крупные капли воды, а комнату Мастера и Маргариты вы можете видеть и на экране, и через окно. В памяти остается несколько эпизодов, действительно впечатляющих. Таких, как полет Маргариты, крушащей на своем пути небоскребы. Или сцена Пилата и Иешуа, объясняющихся друг с другом, сидя в огромной ванной.
Мнения зрителей разделились. Одни вздыхают, что Касторфа любить трудно, но нужно, другие уверены, что решительно не за что и не нужно ни ему, ни нам.

СЦЕНА ИЗ СПЕКТАКЛЯ “РЕВИЗОР”

Гоголь по-итальянски

Французский режиссер Маттиус Лангхофф, уроженец Цюриха, поставил русскую классику в итальянском театре. На сцене – монументальная конструкция, мечта футуриста, явно отсылающая к башне III Интернационала Татлина, поставленная на крутящийся круг, а в качестве задника – движущиеся фрагменты фрески «Страшного суда» Микеланджело. Наклонные плоскости, асимметричные двери, разъезжающиеся коридоры организуют динамичное меняющееся пространство. Спектакль начинается музыкой Шнитке к «Ревизской сказке» и продолжается россыпью популярных российских песен – тут и легкомысленный «С утра побрился...», и романс «Он говорил мне: будь ты моею», и «Как много девушек хороших» (музыкальный номер Хлестакова) и «Славное море, священный Байкал» (соло Городничего), которые итальянские актеры распевают с легким акцентом и неподдельным чувством. В финале хором споют: «Сталин – наша слава боевая! Сталин – нашей юности полет!»
Прямые цитаты и скрытые отсылки к легендарному мейерхольдовскому «Ревизору» сочетаются с итальянской экспрессивной манерой игры в духе комедий неореализма. Шутки плотны и незамысловаты: персонажи то и дело падают, иногда лицом в торт, писаются от страха, мундир Городничего, испачканный знатным гостем, городничиха оттирает сорванным с головы собственным париком.
Удивительно, что вся эта «гремучая смесь» организована Лангхоффом в стройное целое. Итальянские актеры играют с азартным удовольствием, и режиссер спокойно дает им «наиграться» всласть. Вот Марья Антоновна (Эмманюэль Вион) с Анной Андреевной (Мюриэль Майетт) выясняют, в каком платье приличнее встретить Хлестакова. Сценка проигрывается раз, повторяется еще раз, потом еще. Дамы переходят на русский, потом на французский. Страсти накаляются. Мать гоняется за прячущейся дочерью, периодически кидая себе в рот пригоршню конфет из громадной коробки (видимо, очередное приношение градоначальнику). Вот выпоротая Пошлепкина (Тринидад Иглесиас) поворачивается к Хлестакову (Юрий Феррини) спиной и, задрав юбку, демонстрирует следы порки. А неторопливый хозяйственный старик Осип (легендарный Арлекин Ферруччо Солери) обменивается понимающими взглядами с таким же хозяйственным и положительным Городничим (Эрос Паньи).
Спектакль Лангхоффа провоцирует на длинные размышления о месте Италии в гоголевском творческом сознании, о перекличках культур, о дистанции, необходимой в контакте с классикой. Живой интерес, уважение и знание традиций сочетаются у Лангхоффа с внутренней свободой. И в результате генуэзский спектакль продемонстрировал самого смешного, живого и увлекательного Гоголя, который появлялся на нашей сцене за последние пятнадцать лет.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"