ЛЮБИМЫЙ ГОРОД

Художники-ремесленники

Вклад Ростова в экономику России пусть и скромен, но невероятно самобытен. Здесь, например, делают растворимый цикорий и квасное сусло. А во времена Советского Союза Ростов славился на всю страну горошком в банках.
Но это если говорить об экономике серьезной. Для праздных же туристов главная продукция Ростова, разумеется, финифть. Ростовская финифть – предмет такой же нарицательный, как гжельский фарфор, вологодское кружево и архангельские пряники-козули.

Светлый камень

Определение слову “финифть” дается разное. Вот, например, что значится в далевском словаре: “ФИНИФТЬ ж. эмаль или полива по металлу. Серебряки различают эмаль и финифть: вторая, писанная красками под огонь поливанная пластинка, первая режется (выбирается) по металлу, наполняется растертым на воде цветным сплавом и идет в огонь. Финифтяный и финифтевый перстень. Финифтяное искусство. Финивщик, кто наводит, делает ее. Финифтить что, накладывать, наводить финифть”.
А в современном “Словаре иконописца” дано несколько иное разъяснение: “ФИНИФТЬ. На иконных окладах и других изделиях декоративного искусства: металлические детали, украшенные эмалью. На окладах это венцы, цаты, дробницы, на полях – уголки, плашки с текстами названий изображений и т.п. Ф. называются и небольшого размера образки – иконы овальной и прямоугольной формы, написанные эмалевыми красками. Центром изготовления Ф. с XVIII в. стал г. Ростов Великий”.
Так или иначе техника финифть – роспись эмалью по металлу.
Финифть – слово греческое и обозначающее “светлый и блестящий камень”. Поначалу под финифтью подразумевали только такую технологию, при которой эмалевая масса вмазывалась в углубления в металле. Но вскоре значение слова расширилось, и под финифтью стали понимать еще и эмалевую роспись (а первоначальное значение, наоборот, почти позабыли).
Финифть – ни в коей мере не российский эксклюзив. Более того, считается, что к нам ее привез некий художник-итальянец, который был за некие провинности сослан царицей Анной Иоанновной в Ростов Великий. Выгодных государевых заказов здесь ему конечно же никто не предлагал, заняться мастеру в Ростове было нечем, и от скуки он стал обучать желающих невиданному ремеслу. Так и возникла ростовская школа финифти, и уже в 1730-е годы изделия здешних умельцев приобрели всероссийскую славу.
А от художника-энтузиаста не сохранилось даже имени.

Спас на заказ

Процесс финифтяного производства очень сложен. Для начала следует отштамповать особенную медную пластинку – гладкую и притом несколько выпуклую. На нее в качестве своеобразного грунта в три слоя наносится так называемая жидкая эмалевая сметана. При этом после каждого покрытия пластинка сохнет и обжигается в печи, нагретой до температуры 800 градусов по Цельсию. После этого эмаль уже не отделить от металлической основы.
Затем наносится рисунок. За один раз опять же это сделать невозможно, каждый новый слой должен просохнуть и подвергнуться очередному обжигу. После этого изделию не страшны ни жара, ни холод, ни вода. Многослойное изображение становится этаким монолитом. Новенькое произведение искусства можно помещать в достойную его оправу (правда, для удешевления для этого чаще всего используют медную проволоку с тоненьким посеребрением).
Финифть использовалась как в мирских, так и в церковных целях. В первом случае изготовлялись всяческие табакерки, набалдашники для тростей, подстаканники и прочие предметы быта. Во втором – эмалевые вставки для крестов, окладов, чаш. Большая часть изделий из финифти располагалась на пересечении мирских и духовных сфер. Это были всевозможные иконки, крестики и образки. С одной стороны – предмет культа, а с другой – украшение, притом практичное и долговечное, к тому же не из дорогих. Бытовало даже слово “мелочь”, обозначавшее овальный финифтяный образок ценой всего лишь в грош.
Артель, объединяющая мастеров этого жанра, возникла только в 1918 году. Естественно, что сразу же сменился и ассортимент изделий – образки исчезли, зато появилось больше пудрениц, значков и рамочек для фотографий. В 1960 году артель была преобразована в целую фабрику “Ростовская финифть”. До революции же промысел был исключительно кустарным. Отпрыск одного из мастеров писал в своих воспоминаниях: “Отец где-то доставал кусок эмали, толок на большом камне курантом, потом размешивал со скипидаром до сметанообразного состояния. Пластины и кисти изготавливал сам, писал тоненькой, в один волосок, кистью из хвоста колонка, обжигал пластину не менее трех раз. Работы писал пунктиром, сначала рисовал эскиз карандашом, потом прокалывал и затем рисовал на пластине”.
Так что мастер по финифти был одновременно и менеджером по закупкам, и гончаром, и изготовителем кистей, и художником-дизайнером, и в конечном итоге – менеджером по реализации готовой продукции. Иногда он справлялся со всеми задачами самостоятельно, а иногда в процессе производства участвовала вся семья. Вот, например, один из мемуаров: “Мама покупала ящиками бемское стекло, у нее был курант – круглый камень с каменным плато, внутри которого углубление. Мама растирала курантом бемское стекло до того, что на руках образовывались мозоли в нижней части ладони”.
Но даже те из домочадцев, кто не был занят в производственном процессе, были вынуждены подчиняться ему: “Процесс бисерения был очень ответственным. Мама старалась, чтобы не подымалось ни единой пылинки. В случае попадания на пластину пыли на ней образовывались пузыри, они лопались, оставляя после себя мелкие дырочки. Поэтому в дни бисерения никогда не делали уборки, а детям не разрешалось бегать”.
Ростовская финифть распространялась по всей стране. Она шла в обе столицы, на Нижегородскую ярмарку и, разумеется, в располагающуюся всего лишь в сотне километров от Ростова Троице-Сергиеву лавру.
Троицких заказов было много. То “ростовский живописный мастер Василий Гаврилов Гвоздарев подрядился поставить в лавру своего мастерства образов… который для усмотрения письма и каким образом будут оправлены прислал для образца три образа”. То “Иван Алексеев Серебренников желает поставлять в лавру финифтяные образа самого лучшего качества”. Иной раз и посредник, “города Ростова купец Николай Петров сын Дьяков” предлагал свои услуги за процент.
Но в лавре вскоре поняли, что проще было бы не покупать финифть у своих северных соседей, а наладить производство собственных изделий. Лаврское руководство порешило “для обучения финифтяных образов отдать одного из лаврских штатных обучающихся живописному мастерству служителя”. И время от времени тот или иной талантливый послушник получал благословение ехать в Ростов Великий для овладевания новой профессией – живописи “через огонь”.
Но утрата лаврского рынка не особенно смущала предприимчивых ростовцев. В России было множество других монастырей. И в 1888 году финифтяной умелец Иван Фуртов встречается с Софрониевой пустыни Курской губернии иеродиаконом Нафанаилом. После обсуждения в своем монастыре Нафанаил писал в Ростов: “Я желаю познакомиться с вами, выпискою от вас финифтовых иконок, я раньше этого получал от Кузнецова, а теперь прошу вас выслать на первый раз на 5 рублей серебром финифтовых иконок”.
Тот же иеродиакон предлагал своеобразный прейскурант: “которые подешевле копеек 60, или 90, или 1 рубля сотня”. И кроме готовых изделий заказывал “200 штук черепков, то есть финихты без оправы”.
А Фуртов тем временем ищет новых заказчиков. И уже в 1892 году уполномоченный от Тихоновой пустыни (Калужская губерния) иеромонах Моисей формирует заказ: “Воскресение Христово напишите в прямом положении стоящим и без воинов”. А после упрекает мастера в халтуре и своего рода рвачестве: “Цена образкам высокая и сделано из материала очень простого и не очень прочно, живопись не совсем хороша: таковые образки стоят не более по 2 руб. большие и 1 руб. 20 коп. маленькие”.
Но у славного Фуртова уже были другие задачи – “финифтовые иконки в простых оправах Мартирия Зеленецкого Чудотворца” для Троицкого Зеленецкого монастыря Санкт-Петербургской епархии. При этом настоятель Зеленецкого монастыря писал: “Очень многие обращаются ко мне с предложением услуг, но без образцов, трудно выбрать соответствующие по стилю для здешней, придерживающейся старины, местности”.
Рынок финифти был перенасыщен, и довольно часто тот же Фуртов получал от обрабатываемого им клиента вежливый отказ – дескать, “нам изготавливает уже несколько лет П. И. Кузнецов”. Но главное, что деятельность мастера (который был по совместительству собственным импресарио) часто вознаграждалась выгодными предложениями: “Первым долгом считаем вас поощрить нашим малым заказом. На первой раз. А потрафите товаром, то мы будем от вас иметь и более вашего товару. Только прошу вас, живопись чтобы были херувимчики по углам. Как мы получали от Кузнецова, так ровно чтобы было от вас”.
И разумеется, Фуртов и Кузнецов были ни в коей мере не оригинальны в поисках заказчика. Можно сказать, что этим жила вся ремесленная элита Ростова Великого.
Впрочем, была среди ростовских финифтяных мастерских особенная, вовсе не заинтересованная ни в клиентах, ни в сбыте вообще. Ее открыл в 1871 году в собственном доме на Покровской улице отнюдь не бедный купец, общественник и краевед Андрей Титов. Открыл не как предприниматель, а как краевед – с целью лично приобщиться к промыслу, а также “для поднятия художественного исполнения”. То есть по сути своей это было опытное производство.
Естественно, что у Андрея Александровича было множество других забот. Он писал, что “заведение открыл как любитель, количество ежегодного производства самое ничтожное и преимущественно портреты”. Тем не менее уже спустя несколько месяцев Титов повез свои изделия на Политехническую выставку в Москву, где они удостоились Большой серебряной медали. Вскоре после этого была Венская выставка, где Андрей Александрович сразу же заявил, что “финифтяные образки продаже не подлежат, а будут переданы безвозмездно в общественное учреждение в Вене, организовавшее выставку”. После Вены – Филадельфия. Инициатива в этом случае принадлежала не самому владельцу экспериментальной мастерской, а директору художественно-промышленного музея. Он писал ростовскому энтузиасту: “Имею честь обратиться к вам с просьбой составить коллекцию финифтяных образков вашего производства ценою от 40 до 50 рублей для присылки их в художественно-промышленный музей в Санкт-Петербурге, который пополняет свои коллекции для Филадельфийской международной выставки”.
Так что Титов заботился не только об изучении и совершенствовании традиционного ростовского искусства, но и о пропаганде этого искусства в европейских странах.
В 1914 году в городе начал действовать особый класс финифти при школе рисования, иконописи, резьбы и позолоты по дереву. В качестве преподавателей были, естественно, приглашены лучшие мастера. А после наступила революция, переориентация всего финифтяного производства с икон на запонки и значки. Вместе с тем сам процесс обучения перестал быть этаким непостижимым таинством, а превратился в достаточно строгий и официальный учебный процесс. Преподавателям писали аттестации: “Прекрасный мастер-практик, в совершенстве владеющий техникой своего дела, достигший непревзойденных результатов в технике мастерства, выработке стиля и колорита, свойственного только ему. В то же время он не обладает в должной степени необходимыми для мастера-инструктора качествами, слабо владеет педагогическими и методическими навыками и приемами”.
Новое время требовало новых профессионалов.

“Брикаловки на 20 к.”

Несмотря на свою популярность, а также практичность, финифть стоила дешево. Соответственно и заработок мастеров был не особенно большим. Нередко его даже не хватало на содержание семейства, и жена художника тоже должна была работать (что до революции случалось не так часто, как сегодня). Правда, работа все равно была, как правило, домашняя – делать, например, соленья и варенья на продажу.
Естественно, что кроме прочих должностей (снабженческих, технологических, дизайнерских и прочих) финифтяных дел мастер вынужден был сам себе служить бухгалтером. Несколько лет назад в сборнике “История и культура Ростовской земли” были опубликованы фрагменты так называемой “Книжицы для записи расхода сего 1899 года… финифтяных дел мастера Никанора Ивановича Шапошникова”. Эту “книжицу” вел пожилой семидесятипятилетний и по старости практически отошедший от дел финифтяной ростовский мастер.
Собственно, потребности его были невелики. “Купил картус себе летний – 50 к.”. “Купил себе на фрак материи” – 63 к.”. Купил очьки – 10 к.”. “Купил ночной чепец”. Или же если не хотелось останавливаться на лишних подробностях: “Купил что мне нужно и ндравится на сумму 45 коп.”.
Немало было и хозяйственных расходов. “Дано дровоколу за уборку на дворе – 15 к.”. “За чистку сапогов плачено сапожнику – 10 ко.”. “Плачено Надежде за мытье и стирку – 30 к.”. “Плачено за чистку мостовой – 4 ко.”. “Сторожу ночному плачено – 20 к.”.
Несмотря на бедность, Никанор Иванович не жалел денег на свои духовные потребности: “Купил свеч”. “Дано на свечку”. “Купил масла Богова”. “Подано по родителям на понихиду попу – 15 ко.”.
А нуждался Шапошников до того, что приходилось ему часть своего дома сдавать квартирантам. Об этом заносились записи все в ту же “книжицу”, но уже по статье доходов. “Получено за квартирование татар 9 человек по 1 р. 50 к., а всего 13 р. 50 к.”. “Татарин ноне останавливался с него подороже”.
Отчасти, видимо, благодаря такому приработку Никанор Иванович время от времени отводил душу. “Купил винца на сумму 1 р. 50 к.”. “Купил на прощанье истекающего года брикаловки на сумму 20 к.”.
Под “винцом” финифтяных дел мастер скорее всего понимал не виноградное, а хлебное вино, то есть простую водку. А под “брикаловкой”, по видимости, то же самое. Вряд ли Никанор Иванович знал толк в венгерских и французских винах.
Здесь же, в “Книжице для записи расхода”, старик Шапошников заносил ремарки дневникового характера: “Ноне неделя сплошная”. “Ноне много согрешил, прости меня Господи”. “Я у праздника помолился у Введенья, на все насмотрелся. В церкви хорошо очень”. “Согрешил я грешный не был за литургией проспал за это я думаю не простится”. “Ноне пришла Толгская Б.М.”. “Богородица Толгская унесена в слободу”. “Ноне провожали Толгскую Б.М. в Рославль”. “Прошел месяц ничего особенного не устроил так себе”. “Прошли месяц Август одно неладно Замочил ты нас довольно да еще сделалось Безденежье неудобно Досвиданье”.
А иной раз встречались и совсем уж философские заметки – этакие наблюдения-напоминания, вполне соизмеримые с известным лозунгом “Бог существует” из маркесовских “Ста лет одиночества”: “Бог правду видит, да не скоро скажет” и “Первого Апреля обманывают”.
Таким вот был внутренний мир ростовского финифтяного мастера – пусть и отошедшего от дел, но сохранившего в себе особый дух провинциального художника-ремесленника.

Резной товар

Случалось, что финифтяные мастера кооперировались с представителями других промыслов. Чаще всего это были резчики по дереву, ведь вставочками из финифти нередко украшались деревянные изделия – кресты, ларцы, шкатулки. Неудивительно, что именно резьба стала вторым по значимости промыслом Ростова.
Если финифтяная наука осваивалась уже в более-менее сознательном возрасте, то к резному делу приучали с самого что ни на есть младенчества. Один из представителей этого цеха вспоминал: “Ученье начиналось с рисования. Малышу давалась гладко выстроганная липовая доска, карандаш, и он должен был рисовать простенькую завитушку орнамента. Рисовал долго… испачкает доску… выстрогает и снова рисует, потом стамеской долбит сквозные отверстия”.
В результате к совершеннолетию мастер достигал необходимого для резчика качества мастерства – “чтобы благодать с резьбы так бы и капала”. И был способен на такие вот произведения: “Никита заканчивал большую граненую колонку, почти сплошь покрытую всевозможными орнаментами из выпуклых завитков, розеток, бус, с гирляндой фантастических цветов и листьев. Все это было вырезано довольно искусно, чисто, пестро и испещрено штрихами, жилками, но не имело особого стиля. Вернее, это был особый, выработанный иконостасными мастерами стиль, долженствующий поразить взор зрителей обилием украшений”.
Резчики сами же и золотили свои свежевырезанные произведения: “На покрытые полиментом (особый состав, состоящий из красной глины, мыла, воска, китового жира и яичных белков. – А.М.) орнаменты накладывалось золото. Листы золота резались тонким ножом на обтянутой кожей шкатулке… Мастер раскрывал книжку с золотом, вложенным между листками папиросной бумаги, и стряхивал тонкий золотой лист на подушку шкатулки, легким дуновением расправлял на подушке… ножом отрезал кусочек золота, затем сменял нож на лапку из беличьей шерсти, похожую на маленький распущенный веер, и прикасался к кусочку. Золото прилипало к шерсти, и тогда мастер клал этот кусочек на смоченное спиртом место орнамента”.
Резчиков, случалось, даже представляли царскому семейству. В одном из журналов Ростовского уездного земского собрания имеется запись: “22 мая текущего (1913. – А.М.) года Ростовский уезд был осчастливлен посещением их Императорских Величеств. Управа в полном составе преподнесла Его Императорскому Величеству от лица Ростовского Земства хлеб-соль”.
При этом произносились такие слова:
– Просим Ваше Императорское Величество принять хлеб-соль от ростовского земства на блюде работы местного крестьянина Кищёнкова, резчика-самоучки.
Несмотря на то, что это представление было заочным (“крестьянина Кищёнкова” конечно же на церемонию никто не приглашал), сам факт упоминания фамилии мастерового был довольно редким.
В 1898 году в городе даже открыли особую школу резьбы и позолоты по дереву. Естественно, не все в той школе было идеально, но она была весьма значительным учебным заведением, и ее проблемы решались на самом высоком уровне. Вот, например, заявление одного из основателей школы: “В помещении резного класса в нижнем этаже дома Плешакова давно ощущались крайние недостатки по тесноте этого помещения, а также известно, что из смежной комнаты нижний полицейский чин выехал и комната эта по распоряжению г. Городского головы П. Н. Мальгина предоставлена под резное отделение”.
Слушателям этой школы был дан уникальный шанс – поступить по окончании в московское Строгановское училище технического рисования. Связи этого училища со школой были крепкими, и сам художник Верещагин отсылал письмо в Ростов: “Федор Федорович Львов пожалуй вам устроит рисованье, обойдется дешевле, чем если будете иметь дело с магазином и методу даст хорошую практическую”.
А Федор Федорович был директором Строгановского училища.
Программа же была составлена весьма широкая. Вот один из отчетов той школы: “В первый год обучения ученики занимались рисованием с натуры гипсовых и геометрических тел и компоновали простейшие задачи, которые исполнялись ими в мастерской. Обучавшиеся второй год рисовали гипсовые тела с прокладкой падающих теней и компоновали более сложные задачи.
Обучавшиеся 3 и 4 год, кроме всего этого, занимались лепкой и изучением некоторых стилей, которые применялись при обработке дерева или финифти”.
Неудивительно, что главный промысел Ростова не был обойден вниманием.
Впрочем, совершенной эта школа не была: “Благодаря тому, что общего надзора за преподаванием в ремесленном классе не было, что при имеющихся в распоряжении музея средствах не представлялось возможным производить обучение в достаточно полном виде, учащиеся при небольшом количестве часов занятий не могли заинтересоваться классами и занимались в них не регулярно, а скорее в виде развлечения”.
Другое дело, что такие “развлечения” шли лишь на пользу юным горожанам.
Кстати, резчики Ростова обладали многими талантами. Один из них – уже упоминавшийся Иван Михайлович Кищёнков даже сочинил своеобразный эпос, посвященный быту представителей своей профессии:

Вот изба простая
С низким потолком,
Весь передний угол
Занят верстаком;

Печь, полати, лавки,
Стены из осины,
На “божнице” образ,
На стенах картины.

Пол в щепах и стружках,
Тесно, грязновато;
Наша обстановка
Не совсем богата!

Впрочем, он писал не только о профессиональном быте. Среди трудов резчика-стихотворца встречалась и отвлеченная лирика:

Я жил в глуши, объятый тьмою,
Любил я петь, любил читать,
Увлекшись дерзкою мечтою,
Надумал я стихи слагать…

После революции труд резчика особенно не изменился (и уж по крайней мере изменился меньше, чем труд финифтяного мастера). Разве что возникла новая задача, ранее не слишком одобряемая церковью – вырезать скульптурные изображения людей. Вот как проходило освоение этой науки: “Однажды между Кищёнковым, Волковым и Поповым произошел спор. Смогут ли они вырезать человека?
Попов и Волков вырезали рельефы, а Кищёнков вырезал бюст. Волков вырезал профиль Ленина, Попов – Сталина, а Кищёнков – Ворошилова.
Работа Волкова сейчас хранится в музее. Попов же с работой не справился, а Кищёнков вырезал прекрасно, но допустил техническую ошибку, вырезав бюст из “кругляка”. Технически это не допускается, так как сердцевина и остальная часть древесины имеют разную усушку, поэтому требуется обязательное удаление сердцевины и, если бюст делается из двух половинок, то они склеиваются. Кищёнков эту сердцевину не удалил, поэтому бюст потрескался”.
Очевидно, что финифть была (и остается) все-таки основным промыслом Ростова.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"