ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ
ОТРАЖЕНИЯ
Голос поющей и играющей воды
Стихи Ольга Седакова начала писать с
четырех лет и еще до того, по собственному
свидетельству, «сколько себя помнит». Ритм был
для нее понятием врожденным, предшествующим
смыслу, как русло – реке. Это парадоксально, но
для поэзии, как и для судьбы, верно: вода
прокладывает себе путь в берегах, текущих
согласно с нею.
«В поэзии я люблю роковое. Например:
Меж нив златых и пажитей зеленых
Оно, синея, стелется широко,
Через его неведомые воды
Плывет рыбак...
Потому ли, что это уже небо, а не озеро;
потому ли, что всего этого на свете нет и быть не
может – и тем не менее только оно и есть; одним
словом, неизвестно почему, от этих стихов в
детстве мне хотелось что-нибудь разбить, хотя бы
ближайшую посуду: я видела, как с этим
сине-зелено-золотым пейзажем Неведомого на нас,
как хищная птица, может, как орел к Ганимеду,
спускаться судьба “Софокла уже, не Шекспира”
(как совсем по другому поводу сказала Ахматова).
Роковыми мне кажутся вполне воплощенные стихи»,
– пишет Ольга Седакова
Она родилась в Москве в семье военного. Окончив
школу, поступила в 1967 году на филологический
факультет МГУ. В то время там можно было услышать
Аверинцева, читавшего византийскую эстетику,
Пятигорского – историю индийской мысли,
Мамардашвили – философию ХХ века.
Выбор филологии был в высшей степени не случаен.
Слово для поэта – живая энергия. Такому
отношению к слову Ольга Александровна отчасти
обязана своей бабушке. Будучи человеком глубоко
верующим, человеком «с монастырской духовной
культурой», она умела любое обыденное явление
назвать, превратить в сказку – одухотворить.
«Вот бабушка перебирает крупу в саду на столе и
грозит ветру, который все у нее сдувает, –
вспоминает О.Седакова. – “У, безрукий!” –
“Почему безрукий?” – “Летит лбом, не глядя”».
Позже эта любовь к слову поднимается и до строк, с
которых начинается Евангелие от Иоанна: «В
начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово
было Бог» (Ин 1.1).
В советское время филология была для Ольги
Седаковой гессевской Касталией, в которой только
и можно было спастись от пошлости официальной
культуры. Общаясь со столь выдающимися
представителями «кастальского» круга, как
С.Аверинцев, Ю.Лотман, она училась относиться к
своему творчеству как к таинству.
Безответственность богемы по отношению к
сказанному, вседозволенность «гениальности» ей
абсолютно чужды.
«Сколько же мне раз говорили: “Вы что, не у нас
росли?”... Ведь не публиковались не только мои
стихи и проза, но и лучшие переводы (поскольку это
были переводы «не тех» авторов – к «не тем»
принадлежал, например, П.Клодель – или сделаны
они были не так, как положено), и филологические
работы (кроме самых специальных и маргинальных
для меня, по этнолингвистике), и критика», –
вспоминает она. Эмиграция внутри своей
собственной страны – опыт, выстраданный
поэтессой в полной мере.
Первая книга О.Седаковой «Врата. Окна. Арки», как
и следовало ожидать, вышла за границей в 1986 году.
В России до прошлого года были изданы только две
книги, которые давно стали библиографической
редкостью. К ним прошлым летом прибавился
великолепный двухтомник избранных произведений.
Ольга Седакова – поэт, сознательно живущий в
тишине. Стихи она читает – как вода льется: не
звонкая вода лесного ручья и не громкая водопада
или бурной реки, но такая, что бывает в озере.
Прозрачная, всей глубиной отражающая высоту,
тихая вода зеркала. Или фонтана – дерева,
бесшумно погруженного в свой круговорот. Вода
такая зачаровывает, окунает в себя уже одним
ритмом своего звучания.
«И когда плавающее и необъятное, слабое и
огромное, как облако цветочной пыли, явление
вдруг складывает крылья, вроде бабочки, и
садится, становясь, например, “сундуком” или
“зимой”, – и оставляет за собой возможность
раскрыть совсем другие крылья, чем только что
сложило, и улететь, и назваться иначе или вообще
никак – этот момент вызывает восторг, какого уже
никогда не доставит торжество добра над злом,
скажем. Это исключительно познавательная этика,
если только за “познанием” мы сохраним значение
приобщения к какому-то единственному,
животворящему, чудесному смыслу; к тому же с
условием, что приобщение это спускается сверху, а
не добывается силой», – пишет О.Седакова о
предмете поэзии любимых ею В.Хлебникова, Р.Рильке
и Б.Пастернака. Это в полной мере относится и к ее
собственной поэзии.
Вода – постоянная тема в стихах О.Седаковой. Она
– глубина, источник всяких метаморфоз, жизнь,
погруженная в созерцание, – зеркало. Последнее
не знак замкнутого пространства, но напротив –
пространства разомкнутого, такого, в которое
человек и мир на определенном уровне включены
всем своим существом.
Я тоже из тех, кому больше не надо,
и буду стоять, пропадая из глаз,
стеклянной террасой из темного сада
любуясь, как дождь, обливающий нас,
как полная сердца живая ограда
у стекол, пока еще свет не погас.
Ограда прощания и поминанья,
целебная ткань, облепившая знанье.
И кто-то кивает, к окну подойдя,
лицу сновиденья, смущенья, дождя.
Здесь нельзя не вспомнить о Психее, о ее
склонности к воплощению и перевоплощению.
Наконец, о чаше – водной бездне, которая,
вдохновляемая Духом Святым, поет на разные
голоса. Голоса стихий и вещей.
С водой, глядящей сквозь лица и вещи глубину,
О.Седакову роднит еще и ее способность делать
прозрачной изнутри любую форму. Вливаться во все
и превращать камень в стеклянный сосуд явностью
своего присутствия:
С нежностью и глубиной –
ибо только нежность глубока,
только глубина обладает нежностью –
в тысяче лиц я узнаю,
кто ее видел, на кого поглядела
из каменных вещей,
как из стеклянных,
нежная глубина и глубокая нежность.
Глубина точит форму изнутри, она
«нежная». Все, что приходит извне – напор,
насилие, то, что заставляет сердце закрыться.
«Глубокую нежность» испытывает человек, став
открытым, прозрачным для мира – другого всплеска
бездны. Глубина – то, что позволяет раскрыться
внутреннему пространству вовне и видеть других,
в ком глубина со всей присущей ей нежностью
свершила ту же работу.
...дух говорит, как клады из волны,
изъеденные солью глубины.
Как и в процессе создания иконописного
сюжета, когда краски наносятся послойно, каждая
предыдущая тема, метафора у О.Седаковой
подкрашивает следующую. Целостный образ
возникает как то, что проходит сквозь
многоцветие спектра речи и многообразность мира.
Как ритм дыхания Истока, как Его явление в лике.
Вода у О.Седаковой, как и фаворский, иконный свет,
не заслоняет лица и предметы, но сквозь них
лучится, изливается нежностью материнской и
отцовской ласки Истока.
Пруд говорит:
были бы у меня руки и голос,
как бы я любил тебя, как лелеял.
Люди, знаешь, жадны и всегда болеют
и рвут чужую одежду себе на повязки.
Мне же ничего не нужно:
ведь нежность – это выздоровленье.
Положил бы я тебе руки на колени,
как комнатная зверушка,
и спускался сверху
голосом как небо.
В интервью «Русской мысли» Ольга
Седакова говорит об игре, определяя ее как
«особое, бесцельное и беззаботное состояние»,
присутствующее и в «изложениях самых мрачных
тем» как дар «легкого сердца», необходимый для
поэта. Наконец, игра – и радость псалмопевца
Давида.
Подлинный поэт, как и настоящий святой, – тот, кто
играет. Играет потому, что в нем играет вода
кастальского ключа – свет. Святой и есть поэт. Он
– хвала, возносимая Богу за каждый миг и час, за
всех и за все, ставшее в этой хвале от него
неотделимым.
А свет играет, как дети,
малые дети и ручные звери.
То есть доверчиво, с полной отдачей себя
игре, с полной врученностью себя и Богу, и всему, с
чем играет. И поэт, и святой знают мир в единстве
его Истока: один – ритмически, другой – в языках
Святого Духа.
В поэте разрозненные явления этого мира
становятся голосами, возвращаются к своей
изначальной природе, оказываются хором.
В одной из легенд о Басё, великом японском поэте,
рассказывался такой случай. «Однажды осенью он и
Кикаку шли по рисовому полю. Увидев красную
стрекозу, Кикаку сложил:
Оторви пару крыльев
У стрекозы –
И получится стручок перца.
– Нет, – сказал Басё, – это не хайку. Ты убил
стрекозу. Если ты хочешь создать хайку и дать ему
жизнь, нужно сказать:
Добавь пару крыльев
К стручку перца –
И появится стрекоза».
По-настоящему играть и жить умеет тот, кто из
мертвого может создать живое. Тот, кто даст
возникнуть из себя миру, в котором Воскресение –
одно из свойств бытия.
Другим аспектом игры является любовь Ольги
Седаковой к стилизации.
Ритм для О.Седаковой – то, к чему сводится как вся
культура целиком, так и те или иные временные ее
формы. Их включенность в единый ритм бытия (поток)
– соки, питающие индивидуальное творчество того
или иного поэта. Отказ от них равносилен
выпадению из общего звучания культуры, выходу из
хора, потере чаши.
Женская фигура
Отвернувшись,
в широком большом покрывале
стоит она. Кажется, тополь рядом с ней.
Это кажется. Тополя нет.
Да она бы сама охотно
в него превратилась
по примеру преданья –
лишь бы не слушать:
– Что ты там видишь?
– Что я вижу, безумные люди?
Я вижу открытое море.
Легко догадаться.
Море – и все. Или этого мало,
чтобы мне вечно скорбеть,
а вам – досаждать
любопытством?
Изображенная здесь – Кора (Персефона). В
ее образе воплощена и вся любовь Греции к своему
дому, к своей ойкумене – полноте бытия, и
противовес ей – страх бесплотности, смерти,
разлуки – потери этой осязаемой на ощупь
божественной полноты жизни. Вспоминается
бёклинская картина, на которой Данте плывет в
ладье Харона к темным кипарисам мира теней.
Вместе с тем образ выходит как за пределы
древнегреческого ощущения, так и за пределы
бёклинской темы смерти. Он – античное понимание
оной, ставшее ритмом в культуре, темой для
многочисленных индивидуальных вариаций.
Ольга Седакова видит время (во всей его
многослойной спрессованности) вмещенным в
Источник, из которого оно постоянно истекает
обновленным в новые русла судеб и голосов:
Темны твои рассказы,
но вспыхивают вдруг,
как тысяча цветных камней
на тысяче гибких рук, –
и видишь: никого вокруг,
и только свет вокруг.
Это «никого вокруг» и «только свет
вокруг» – судьба поэта, истинное его
предназначение. Предназначение быть чашей –
голосом Истока, голосом поющей и играющей воды.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|