КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА 
ВЫСОКАЯ ПЕЧАТЬ 

Откуда приходит спасение

Дневники Анны Василевской в “Новом мире”

Мясорубка войны, перемалывающая жизни и судьбы, развертывается у А.Василевской как фреска, и случаи из жизни, включая ее собственную жизнь, для нее фрагменты фрески, поле которой живет в ней и как плоскость, и как объем, и как беспрерывное время

“Что заставят, то и делай, что поставят, то и ешь»... В день начала войны девятнадцатилетняя Аня Орлова вспоминает эту бабушкину присказку, чтобы определить, что делать ей («ни медсестра, ни политпросветработник») в неродном Ленинграде, где им, маме и ей с двумя братьями, уступил закуток в своей казенной квартирке дворник Степан Иванович. Старший брат Вася уже в армии. Младшего, четырехклассника Толю, вместе со школой отправят в эвакуацию. Маме, по ее словам, ехать в эвакуацию «не с чем, не в чем. Жили как птички божьи – ни гроша в запасе». Для мамы Ленинград «хоть и жилья своего нет – все равно он дом мой родной…»
Воспоминания Анны Васильевны Василевской (1922–1996) “Книга жизни” опубликованы в «Новом мире» (№ 2, 3, 2003). В редакции журнала она работала при Твардовском и после его ухода, в 70-е годы, – заведовала библиотекой и чрезвычайно ее берегла, как библиограф собирая и сохраняя для истории все, что было связано с бурными обстоятельствами новомирских публикаций той эпохи. Кто работал в журнале, знал, что Анна Васильевна была на фронте, меньше – что пережила блокаду. В ее разговорах мелькал Валдай, ее родные места. С годами фронт – реже, Валдай – чаще. Все это мимоходом – за столиком в редакционном буфете или в библиотеке на четвертом, верхнем, этаже редакции, где располагалась корректорская и где сидела «проверка». Тихая, малолюдная обитель.
Не помню, в какую из юбилейных круглых дат Победы (то ли к двадцатипятилетию, то ли к тридцатилетию) я послала ей поздравительную открытку. Во всяком случае, это было всего один раз. В те годы почта «Нового мира» ежедневно приносила множество воспоминаний фронтовиков, лагерных сидельцев, историй нищего деревенского детства, исподволь – раскулачивания. Они несли в себе боль, не всегда талант. Твардовский выбирал зорко и беспристрастно. Пристрастен он был к рукописям, как сейчас бы сказали, социально не адаптированных. Он искал голоса, идущие снизу, и очень боялся подделки.
Краткие, случайные рассказы Анны Васильевны поражали яркостью, очевидной невыдуманностью и той свободой от штампа, которая дается лишь подлинному участнику событий, даже когда он сам во власти господствующей идеологии и этой власти не ощущает. Ею выговаривались вещи, таящие в себе нравственный парадокс и элемент чуда. Война жила в ней как сегодняшнее ее состояние, как бы ни была она заморочена домашними своими заботами и кропотливой работой в журнале.
Получив открытку, она сказала спустя несколько дней, что в этот год ей пришло как никогда много поздравлений, но «ваше самое лучшее». Ничего, кроме короткого, правда, уверенного требования, чтобы она писала, в той открытке не содержалось, и я поняла, что уже либо написано, либо она будет писать. Сколько потом я ее об этом ни спрашивала, она отвечала, что если и напишет (или написала), то лишь для своих детей. В ее ответах была поспешность и чтоб отвязались. Теперь выясняется – она с юности записывала свои впечатления, «выговаривалась на бумаге».
Уже не восстановить, что вошло или не вошло в публикацию на страницах «Нового мира» из того, что рассказывалось в его стенах. Я не обнаружила того, что помнила, а новым для меня было все. Не о подробностях и фактах тут речь. Они и здесь рельефны, драматичны, не пустяковы и не тривиальны. Главное, что написано и воссоздано А.Василевской и что в случайной беседе лишь проступало, но господствовать не могло ввиду мимолетности ее беглых рассказов, – это соотношение пространств и масштабов. Блокадный Ленинград – первая часть и медсанбат на передовой Волховского фронта – вторая. «Я не пишу об обстрелах города. Они были постоянными», – заметит она в первой части. Метрономом тут служат снижающиеся нормы хлеба. От голодной смерти ее спасает ненужная ей любовь особиста, который едва ль не обманом вывозит ее из города, сказав, что Аня его жена, а женой она быть наотрез отказалась – лгать ради спасения она не желала. Не пошла она работать ни в штаб, ни в ансамбль, отказалась ехать к его маме в Молотовскую область. Как в Ленинграде отказалась от фальшивой медицинской справки, чтоб не идти на работы. Как все и со всеми. На Волховском фронте, по свидетельству самих немцев, их солдаты «приобретали особый отпечаток: неразговорчивость, суровость, мрачность… Они говорили: “Лучше десять Севастополей, чем это…”» Потом еще был у Ани 50-километровый марш под Псковом, был Карельский перешеек и Выборг…
«И до конца войны, до Победы, до Берлина, прошагали мои ноги». Эта фраза – в самом конце воспоминаний и ближе к концу жизни, когда будут мучить ноги и последней строкой станет: «Ну, что уж теперь, доковыляю как-нибудь… Только бы не залежаться…»
Ее обтекает множество людей, и через ее руки, руки хирургической сестры, проходит множество. Великая кучность, от которой она упорно не желает себя отторгать и которая живет в ней как ощущение живого единого множественного тела, – в этом основа ее поэтики. «Ампутированные конечности в тазу… Конечность (нога, рука) умерла, ее хозяин – живой. Но долго еще хозяин будет чувствовать отсутствующую конечность, она будет болеть, чесаться. («Сестра, подложи под пятку чего-нибудь мягкое, чтобы боль унять…») А пятка-то уже захоронена за лагерем нашим. Хозяин научится обходиться без нее… Часть тела живущего – в земле. Он будет жить, скажем, в Сибири или в Кисловодске, а нога покоится в земле у деревни Волощина под Ленинградом».
Воспоминания Василевской внесюжетны и не являются хроникой. Как Аня Орлова отвергает жертвенническую любовь лейтенанта Морозова, так повествователь А.В.Василевская отвергает соблазн опереться на эту любовь как на сюжет. Сергею Морозову она обязана жизнью и помнит об этом до конца своих дней. Но первооснова ее – память об изувеченных и погибших, включая Морозова, потерявшего ступню.
Тут хочется вспомнить слова ее матери. Они формируют и формулируют основы того, что происходит на наших глазах. Это память и рассуждение человека, попавшего из беды в беду, еще более страшную. Аня вспоминает: «Когда мать (еще до войны) работала курьером, она приносила с получки всякой вкуснятины: сардельки, масло, сахарный песок – и велела есть от пуза, чтобы жиринка в теле завелась и чтобы до следующей получки вы помнили вкус хорошей еды... уж лучше раз вкусно поесть и запомнить эту еду!» Однажды, когда Аня поделилась кашей с подругой, она упрекнула дочь: «Была рукосуйкой до войны и сейчас такая же».
Мы забываем меру нищеты, с какой народ вступил в войну: с конца коллективизации до начала войны – всего несколько лет. Воспоминания А.Василевской воспроизводят эту пропасть.
Вот еще одно материнское наставление. «В эту ночь нечем было осветить комнату. Легли в кровать рано. Мама отогревала мои руки своим дыханием. Мне было тяжко. Страх удушья. Мамин голос:
– Доченька, с завтрашнего дня заведем такой порядок: вечером, когда я обычно возвращаюсь домой, старайся не спать, слушай внимательно мой голос – я буду звать тебя по имени, не входя в комнату, а ты должна обязательно откликнуться. Если не откликнешься, я уйду и в квартиру не вернусь. Ты понимаешь, почему? Похоронить тебя я не смогу, нет на это у меня ни сил, ни хлеба, а дотащить до морга тебя, завернутую в одеяло, и бросить там – сердце не выдержит».
…В эту ночь Аня покидает Ленинград – еще одно чудо, которому так открыта память А.Василевской.
«Ты же видишь, я двужильная. Если уж Кудряшов меня не доконал, Гитлеру меня не одолеть», – уговаривала мать Аню.
Кудряшов – это отчим, хулиган и алкоголик, избивавший мать до полусмерти. Родной отец умер до рождения Ани.
«Представьте глухой хутор, в котором одна наша избушка, и ребенка, не имеющего других эмоций, кроме страха и ненависти. Можете представить этого зверька, обдумывающего убийство?»
А.Василевская скупа на объяснения. Она не склонна к исследованию. Ее взор притягивают те минуты и точки, когда приходит спасение..

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"