ТОЧКА ОПОРЫ
Адажио
Обустроить жизнь можно лишь «медленно,
спокойно». А хотят, как обычно, танец с саблями
Дошел слух о немолодом артисте, который
поселился в тульской деревне и учит детей балету.
Неподалеку от Ясной Поляны. В имении Львова,
некогда премьер-министра Временного
правительства…
Решил посмотреть.
Приехал и увидел: полуразрушенная церковь,
обглоданный остов совхозной фермы, канализация
стекает в барский пруд. Картина начала нашего
века, куда менее оптимистичная, чем картина
прошлого. Ни графа, ни князя. Ни земства. Ни
Столыпина. И что же теперь? Классический балет?
Поповка – село, которое находится на проезжей
дороге. Дорога может нравиться или не нравиться,
но не школе же ее менять. Эти записки – о школе,
которая меняет не окружающее, а себя в глазах
окружающих. О том, что могут делать обычные люди в
обычных обстоятельствах, то есть мы с вами. О том,
какая музыка слышится в нашей жизни. Уже хорошо,
что не одинаковая.
Век артиста короток
Зеркальный зал хореографии в помещении
детского сада. Балетный станок. Три девочки и
мальчик из четвертого класса…
…Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит…
 «Аня, кто это написал и о ком?» –
«Александр Сергеевич Пушкин, – отвечает девочка
у балетного станка, – о выдающейся танцовщице XIX
века Авдотье Ильиничне Истоминой». – «Хорошо.
Лена, расскажи мне о балете. На каком языке в
балете названия упражнений?» – «На французском,
в условном переводе на русский». – «Таня, что
такое «апломб?» – «Устойчивость». – «Деми плие?»
– «Маленькое приседание». – «Па-де-ша?» –
«Кошачий шаг».
«Так, первая позиция. На два счета. Правой ногой…
приседаем. И-и-раз!…» – говорит он, одновременно
нажимая клавишу «музыкального центра» – подарок
управления образованием.
Уроки у Анатолия Сергеевича Еринских идут каждый
день, с утра и до обеда, закончить нужно вовремя,
иначе опоздает на автобус до деревни Першино, где
обитает. Если опоздает, тогда надо искать попутку
или идти пешком в дождь и в снег восемь
километров. Ученики в танцевальный класс ходят с
третьего класса по седьмой, эти, говорит он, еще
малышки, в самом начале, «я их еще только на
пальчики поставил».
Обаятельный, моложавый, одет с иголочки. Запах
хорошего одеколона. Живет в деревне в маленьком
домике за печкой. Как тут оказался?
Работал в театре, руководил балетным коллективом
в Пятигорске. Вдруг телеграмма… Отчим умирает,
больная мать остается одна. Он говорит: поедем со
мной, мама. «Поезжай сам, сынок…» А у него все
отлажено: курортное место, профессиональный
театр. Сын взрослый… Жена побыла здесь, извини,
говорит, не могу...
И все приняли его поступок как блажь. Остаться в
деревне ради матери? Герой… «А я, – объясняет он
мне свое решение, – просто не могу иначе. Я у мамы
один, она прожила тяжелую жизнь и заслужила
старость…»
Конечно, ему в деревне трудно. Хозяйство легло на
плечи. А он ведь не деревенский, не умеет.
Научился косить, вставать рано, а артисты, вы же
знаете, говорит он, не встают рано, высыпаются
после спектакля.
Жизнь артиста – тоже тяжело, тоже терпение. Он
много танцевал. В Таджикском академическом
театре – с ученицей Улановой Маликой Сабировой,
с другими… Пик творчества был в Театре оперы и
балета в Сыктывкаре. Его очень любили, на
спектаклях аншлаг, зимой привозили цветы из Сочи.
И вот, говорит он, что же дальше? Я остался.
А когда остался в деревне, стал обдумывать
дальнейшее житье-бытье. Обдумал все, взвесил и
решил «открыть свой предмет». Зачем?
– Я, – говорит Анатолий Сергеевич, – по натуре
человек не завистливый, никогда не завидовал
таланту, а удивлялся ему. А поскольку век артиста
короток, я, глядя на замечательных артистов,
думал: была бы возможность продлить этим великим
людям их творческую жизнь! Но это невозможно…
Просто мечта такая была… А тут подумал: а ведь
это можно сделать. Память… Память – это
продление жизни. Чтобы знали, помнили…
«…Ира, кто такая Ваганова Агриппина Яковлевна? А
сколько точек в плане класса? А какие балеты
написал Петр Ильич Чайковский?»
Во время урока в зал зашла председатель
сельсовета, извинилась, они о чем-то говорили с
Анатолием Сергеевичем, а я смотрел под ноги, и
было так удивительно: сапоги стояли рядом с
балетными туфлями. Классический балет – самый
красивый вид искусства, с кем ни поговоришь – в
детстве все мечтали стать балеринами…
…Сидя на корточках, Анатолий Сергеевич держит в
руках ножки девочек и, кажется, вылепливает их. И
как светятся у детей глаза, когда они слышат
музыку – арфу, скрипку. «Настя, что это?» –
«Адажио Одетты с принцем Зигфридом». –
«Правильно. Не сутулься, следи за осанкой, в жизни
пригодится…»
«Та маленькая, – показываю ему на ученицу, –
более уверенная?» – «Да, Ира, – отвечает, –
кстати, Павлова. А у нее есть сестра – Анна
Павлова…»
И вот он нашел, значит, такой способ продлить
жизнь великих. На родине их осталось мало –
разъехались по всему миру… О них говорили:
высокий балетный стиль. А сейчас что, низкий? Да,
планка понизилась. Во всем… В общем, когда это
пришло ему в голову, он обратился в отдел
культуры, там сказали, мы вам позвоним, но звонка
так и не дождался и пошел в школу. К этому времени
у него уже была общая концепция предмета.
Кратко: предмет «Основы хореографии»
открывается для общего развития детей в
общеобразовательной школе. Содержание – урок
классического танца. Теория – изучение имен
великих композиторов, исполнителей, артистов
балета, театральных художников, балетмейстеров.
Прослушивание музыки. Фрагментарно – история
бытового танца: его ученики уже знают, что такое
полька, полонез, вальс… Обязательное изучение
правил, позиции рук, ног, упражнения… Вот такая
концепция.
«…Что такое па-де-де? Батман жетэ пике? Кто такой
Борис Борисович Акимов? Что значит «народный
артист СССР», что такое СССР? Какие выдающиеся
балерины танцевали в Ленинградском театре оперы
и балета имени С.М.Кирова? А кто был, – спрашивает
он, – Сергей Миронович Киров?» Одна девочка
ответила: «Народный артист».
«…И-и-два, и-и-три! Куда голова следует? За рукой?
Нет, неправильно. Плечо вперед! – стучит по плечу.
– Ты очень устала?» – «Нет». – «Есть хочешь? Ну
вот, надо просто собраться».
Вздыхает, вытирает платком лоб.
Маленькие группы детей, трое-четверо – предмет
по выбору. Хотя в классе всего человек десять.
Получается, Анатолий Сергеевич охватывает
балетом тридцать–сорок процентов учеников
школы, куда ездят, ходят из десятка деревень:
Замарьино, Вишенки, Скороворово, есть еще мельче.
На уроке репетируют фрагмент из «Ромео и
Джульетты». Мама у Тани работает в колхозе. У
Алеши отец – шофер. У Насти – только мама и
бабушка. Анатолий Сергеевич объясняет девочке
про Джульетту: она уже не маленькая, но у нее
старая любимая кукла, ну, как у тебя, есть у тебя
такая?
…Веснушчатая Джульетта перевязывает пуанты.
Обычные дети, говорит он мне, шаг хороший, но
«пальцы мармеладные». Это введение, но не
профориентация. Развивает душу, детское
воображение… «Я собираюсь здесь много-много
ставить. Спасибо Любови Юрьевне, – говорит он про
директора школы, – я благодарен, что меня здесь
сохранили».
Профессиональный артист балета, балетмейстер,
постановщик, преподаватель, художественный
руководитель единственного в мире «Сельского
школьного театра классического танца» (в Москве
в Театральной академии как услышали, что такой
есть, – ахнули) получает в школе полторы тысячи.
Но он не жалуется, относится философски. Костюмы
списанные, из мастерских Большого театра, когда
они с женой уходили на пенсию, им подарили. Он
подумал еще: а вдруг дети? Очень красивая пачка из
«Дон-Кихота»…
«Знаете, почему мне здесь нравится? – спрашивает.
– Здесь жизнь несуетная. Ни на что не
распыляешься». Он уже семнадцать лет на пенсии, в
балете на пенсию уходят рано, усталость, казалось
бы, накопилась. А здесь не чувствуешь.
Сосредоточен на детях. Несуетная жизнь и
сосредоточенность на своем предмете.
Старый дом в полупустой деревне. Удобства на
улице, за бугром колодец. Несуетно…
Яблочная пастила князя Львова
Узнал бы сейчас князь Поповку? Рельеф
тот же: холмы, овраги, в перелеске шумит ветер.
Речка высохла, но ключ бьет из-под земли в том же
месте – директор школы Любовь Юрьевна Пухначева
водила меня посмотреть. «Вот, сколько лет, а
источник бьет из недр земли, – говорила Любовь
Юрьевна, – и хочется сделать что-то хорошее,
доброе…»
Он был подвижник, князь… Человек долга. Это
чувство было ему привито с детства, в семье. Долги
были тем, что называется «долгами совести»,
неоформленными. Происхождение многих из них было
утрачено, но семья считала необходимым их
выплачивать, и это вечное состояние должника и
забота об уплате долгов совести имели громадное
воспитательное значение. И не мешали свободе.
Жизнь сливалась с природой. Детская не была
отгорожена от мира. И одновременно в ней царил
деловой тон, как будто дети жили жизнью взрослых.
Род был старинный, аристократический. В нем были
любители изящной словесности. Дядя Владимир
служил цензором и был удален со службы за то, что
пропустил в печать «Записки охотника» Тургенева.
Другой Львов писал рассказы для детей, книжки для
народного чтения. Алексей Константинович
Толстой, Жемчужниковы приходились родней тете
Софье Алексеевне. А граф Лев Николаевич Толстой
ухаживал за одной из ее дочерей...
Георгий Львов был «барином-работником» –
необыкновенной фигурой российской истории, из
которой вышло земство, а могло много чего еще
выйти. Время было реформаторское, много
обещавшее.
В селе князь построил завод, маслобойню,
шерстобитню, мельницу… (ничего этого, к
сожалению, не осталось). Кирпичную школу с
замечательной кладкой – это осталось – показала
мне директор.
И до сих пор плодоносят яблоньки большого сада,
который посадил когда-то князь. В этом саду не
пропадали даже палые яблоки (в Москве
пользовалась спросом «яблочная пастила князя
Львова»).
Всю жизнь он был человеком дела. Появлялся на
горизонте там, где обнаруживалось бедствие и
нуждались в скорой помощи. Был земским деятелем,
боролся с голодом и эпидемиями, разворачивал
лазареты для раненых. Никогда громко не говорил о
себе и своих чувствах к родине. Вернувшись с
русско-японской войны национальным героем,
отказался от высочайшей награды. Оказался
неудачным, вернее сказать, неудачливым
премьер-министром, но кто тогда был удачлив? И чем
измеряется удача?
В 1917 году, перед переворотом, ему говорили: отчего
вы ничего не предпринимаете? Нет-нет, перебивал
он, разве это возможно – стрелять в людей? Это же
гражданская. Во время войны? Нет, это невозможно…
В тюрьме, в девятнадцатом, был поваром, кормил всю
артель – заключенных и надзирателей, варил
какие-то необыкновенные щи и заслужил к себе
особое благоволение. Несколько ночей матросы
выводили его на расстрел. Чудом спасся.
Судьба подарила ему еще пять лет жизни. Он был в
Сибири, ездил в Америку, возглавлял в эмиграции
союз земств и городов, помогал беженцам, создавал
русские школы по всему миру… И умер, легши
отдохнуть после работы на диване, на котором
всегда спал в своей единственной
комнате-кабинете со старыми образами и русскими
картинками.
Судьба близких, оставшихся на родине, оказалась
трагичной. Брат, князь Сергей Евгеньевич,
скончался в ссылке в 1937 году. Племянника Евгения
несколько раз сажали и выпускали, точно играли с
ним в кошки-мышки, и расстреляли в 1942-м. Его брата
Владимира, занимавшегося производством изделий
из фарфора, приговорили к высшей мере в 1937-м.
Братьев Сергея и Юрия расстреляли в 1938-м… Я видел
их всех вместе на архивной фотографии начала
века: большая семья, дети в шляпках и матросках,
гувернантки в длинных платьях, домашние – на
лужайке в имении…
Хорош дворец, да избушка портит
Приютили меня в Поповке Зинаида
Михайловна и Геннадий Александрович Чавкины.
Домик с газом – то немногое, что осталось от
колхозно-совхозного времени, о котором хозяева
вспоминают с ностальгией молодости. Были
молодые… Переехали сюда из Курской области из-за
школы, дочка болела, а до школы было пять
километров. Тут встретили их настороженно, как
беженцев. Зинаида Александровна устроилась
заведовать Домом культуры, собрала хор.
Приобрели двухведерный самовар, пирогов, бывало,
напеку, вспоминала, чаю напьемся, напоемся…
Потом прислали им нового директора совхоза,
народ прозвал его – «ангел». Он все удивлялся: и
как вы тут так живете? Говорил: я вам розарий
разведу. «Развел?» – «Да развалил все. После него
еще один. А если бы этого ангела не прислали…»
Хорошие люди, прожили жизнь. И что из нее вынесли?
Народ так и остался. О простых людях никогда не
пеклись. Руководству выгодно, чтобы разобщенные
были. Чем ближе к Москве, тем подавленнее…
Утром выпьешь чаю, и в школу. В первый класс, на
урок к учительнице Виолетте Газарян, беженке из
Баку. Занимается по программе Льва Толстого.
Спрашивает одного в очках: «Тебе в классе
интересно или неинтересно?» Тот пожимает
плечами. «Он, – говорит мне учительница, – читает
заранее. А ты не читай заранее!»
Все равно читает.
Класс большой, светлый, парты полукругом, в
уголке – игровая, коврики. Урок начинается сам
собой, не то что «встали», «сели». «Ребята, если
кому-то попить или в туалет надо с дороги…»
Кого родные подвозят, кто сам приходит. Полных
семей из десяти три. В двух семьях пьют и мама, и
папа. А если кто-то один пьет, считается в порядке
нормы. «Вы бы посмотрели, какими они пришли, –
говорит учительница. – Ни один не знал букв. Тот,
– показывает, – три дня спал, не двигался. Мама
доярка, одна воспитывает. Утром уйдет – он спит,
вечером придет – спит…».
Эти через четыре месяца – уже явно проснувшиеся.
Очень живо разбирают рассказ Толстого, давая
характеристики героям. «Кот какой?» –
«Равнодушный», «коварный». – «А свинья?» –
«Заботливая», «доверчивая». «Неразумная». –
«Почему ты так считаешь?» – «Потому что
доверилась коту».
«Ребята, а что такое доверчивость? Разве верить
плохо?» – «Я считаю, – высказывается один, – если
это неправда, верить плохо». «Но мы же не знаем, –
говорит другая, – правда или неправда?»
Один тянет, тянет руку, хочет сказать. «Есть такое
слово, ну… такое слово… Забыл какое».
Азбука Льва Толстого.
На доске написано: «Гнев слепит глаза».
«Ребята, у вас было так – мама что-то сделала, а
потом пожалела?» Тот, в очках, читающий с
опережением: «У меня мама рассердилась, что я
плохо написал, а у нас такая палка была толстая, и
она…». – «Это когда ты весь… такой был?» –
показывает учительница на лицо.
«К сожалению, – говорит она мне, – многих в
семьях бьют. Но гнев, – обращается она уже к ним,
– это нехорошее чувство, надо его побороть,
переждать. А мама потом, наверное, жалела?»
«Скорость чтения на конец года должна быть 25–30
слов в минуту. У них уже сорок два, – рассказывает
мне учительница, пока еще не заслуженная (ждут,
что вот-вот присвоят звание). – Но не у всех, –
говорит она, – вон у Славика четырнадцать слов в
минуту. Не выговаривает слов, букв. Но у него
просто зубов нет…»
По программе Толстого у Виолетты Кристофоровны
это уже третий выпуск. Считая с начала знакомства
с Виталием Борисовичем Ремизовым, заведующим
Яснополянской школой-лабораторией и директором
Государственного музея Л.Н.Толстого. Ремизов и
его коллеги, можно сказать, возродили и творчески
развили школу свободного воспитания Льва
Николаевича, и не только в Тульской области (в
Японии уже есть школы Толстого). Переработали,
издали десятки учебников, пособий, есть
электронные версии в Интернете. При том что
времена, конечно, другие; неужели Лев Толстой,
учивший крестьянских детей, знал хуже детей и
педагогику, чем современные «модернизаторы»
образования, которые такие стандарты вводят, что
толстовскую методику приходится прятать,
запрятывать, а то не пройдешь аттестацию.
Не нужны развитые люди?
«Нашим трудно, – говорит учительница Виолетта
Кристофоровна, – они отстаивают свою точку
зрения…»
За окном класса – полуразрушенная церковь без
креста, развалины ферм, нерабочая тишина деревни.
«Страшно боюсь каникул, – говорит учительница, –
дети после каникул приходят никакие. Что у них,
памяти нет? Значит, мы что-то делаем не то…»
Ремизов говорит: «А кто сказал, что три часа надо
читать? Хочется еще – читайте. Кто сказал, что
надо тридцать слов в минуту? А я, например, читаю
медленно, вдумываюсь…»
Нет, не поймут их специалисты по модернизации.
Чего там думать, быстрее надо. Увезти на школьном
автобусе из умирающей деревни. На уроке в первом
классе выясняли, чем отличаются люди от животных.
Нашли единственное отличие – то, что люди
ухаживают за своими старыми родителями.
«Сел дед пить чай./Дед, и мне чай дай./Вот тебе,
внук, чай./Пей, на себя не лей».
«Ну что тут, казалось бы? А тут вся семья. Все
самое главное. Если мать не здоровается, –
говорит учительница, – то и дети не здороваются.
Ну придут в класс. А потом возвратятся домой, и
опять. Но, может быть, что-то останется, и в
следующем поколении…»
«Старик сажал яблони. Ему сказали: «Зачем тебе
эти яблони? Долго ждать с этих яблонь плода, и ты
не съешь с них яблочка». Старик сказал: «Я не съем,
другие съедят, мне спасибо скажут».
Нет, нам бы все сразу…
Толстовская сказка про дворец и избушку.
Построили царские хоромы. Хорош дворец, да
избушка портит. Министр говорит царю: надо снести
избушку, не то скажут: видно, у царя денег не было
избушку купить. Царь не согласился. Нет, сказал,
кто взглянет на дворец, тот скажет: видно, в царе
этом правда была. Оставь избушку…
Еще у них в школе есть учитель с запоминающейся
фамилией Николай Васильевич Гоголев. Молодой
человек, кандидат наук, историк. «А это не
странно, – спросил я его, – балет в сельской
школе?» «Вообще-то странновато», – признался
Николай Васильевич.
Старшеклассники его мне понравились: умные лица.
По поводу будущего деревни ответили, что «сейчас
идет круговорот». Не только из деревни в город, но
и обратно. У них в школе дети из Алексина, Тулы,
Москвы, Мурманска отданы ближним и дальним
родственникам на воспитание. Родители заняты в
фирмах или безработные – за счет этого
пополняется сельская школа.
Но еще, если подумать, не только поэтому.
Русский классический балет в условном переводе с
французского, и обучение по Толстому, и
воспитание по Гоголеву…
Мы говорили об этом с директором Любовью
Юрьевной и пришли к выводу, что бессмысленно
обосновывать, что в сельской школе должно быть, а
чего нет. Зачем то, зачем это. А затем, что школа
должна быть интересная.
Будет интересная школа – в нее отдадут детей, и
все еще возможно…
Паку-рю
«…Пятая позиция, пятка – носок, пятка –
носок. Ты у нас в спектакле кто будешь, Настя?
Муза. Муза художника ты у нас будешь, она должна
быть красивой.
Соберитесь, соберитесь, соберите мозги свои в
пучок, вот, видите, тут собрали в пучок и здесь
соберетесь…»
Девочки в свободную минутку переглядываются,
шутят, потягиваясь у балетной стойки. Она теперь
для них вроде парты, доски с мелом, балетная
стойка в деревне становится привычной.
«Руки живые, между каждым пальчиком должен быть
воздух. Во-от, внутри кисть. Замерзла, что ли? Руки
почему у тебя холодные, Настя? Первая русская
балерина?» – «Шлыкова-Гранатова Татьяна
Васильевна, крепостная Шереметевых». – «Что
такое балет?» – «Высшая форма хореографии». –
«Что такое паку-рю, Аня?» – «Паку-рю – это бег на
пальцах в невыворотном положении».
Вон, побежали, побежали. Какие у этих девчушек
ноги становятся прямые, красивые. Как они мелко
на носках постукивают, раскинув руки. Как лебедь!
Маленький веснушчатый гадкий утенок,
превращающийся в прекрасного лебедя.
Анатолий Сергеевич показывает мне балетные
пачки, костюмы, которые заштопала, поправила
жена, Лилия Аристотелевна. Спросила, когда он
приехал на каникулы: «Ты что, умирать там
собрался?» «Пока нет», – успокоил он.
Ставит номер на музыку Чаплина, называется
«Видение». Выходит Чарли Чаплин – Артем
Андрианов из третьего класса, с гвоздикой.
Задумывается. И вдруг эта гвоздика оживает,
превращается в Лену Сторожко из четвертого
класса, вон ту, рыженькую, эта гвоздичка Чаплина
оживает. А заканчивается – Чаплин задумывается,
и живая гвоздичка исчезает, остается в руке
цветок.
Он принимает в свой класс всех, даже если
физические данные неважные – в отличие от
училища ему это не обязательно, – и через год
виден результат: ребенок подтягивается и, знаете,
смеется Анатолий Сергеевич, умнеет… И взрослеет:
один в присутствии всех на концерте подарил
цветы. В деревне!
Вначале были одни девочки, а когда стали
лауреатами, стали приходить и мальчики…
«А вы сами как пришли в балет?» – «О, я это никому
не рассказывал, вам – первому. Со мной был
уникальный случай…
Я с детства любил танцевать. А занимался
профессионально спортом. А потом, мне уже было
шестнадцать, во Дворце культуры увидел девочек –
бегали в юбочках. Спрашиваю: а можно к вам прийти?
Приходите. Пришел, руководительница спрашивает:
вы раньше занимались? Нет. А они как раз волжскую
кадриль репетировали, вставай, говорят, тебя Люба
поводит. Я встал, станцевал. А руководительница
останавливает танец и говорит: Толя, ты меня
обманываешь, ты, наверное, раньше танцевал…»
Но в Москве, в балетном училище, куда приехал
поступать, его даже смотреть не стали – в его
возрасте училище уже заканчивают. «Молодой
человек, – сказали ему, – вы опоздали на десять
лет…»
Пришлось уехать в Душанбе, там он поступил в
хореографическую школу и одновременно начал
работать как артист балета. Поставил сам себе
концертный номер, имел успех. Впоследствии стал
премьером классического балета.
Вычитал у Заболоцкого: «Я не однажды умирал,
бывало,/И в смерть мою не мог не верить зал./Но
гром оваций этого же зала/Меня опять из мертвых
воскрешал».
«Как будто, – говорит, – про мою работу…»
За свою балетную жизнь он сыграл много ролей.
Принца Зигфрида и злого гения Роберта.
Отрицательного героя Бирбанто и положительного
разбойника Конрада. Любил контрасты. «Потому я и
устойчивый такой в деревне, – смеется Анатолий
Сергеевич. – Жизнь закалила, профессия, театр –
чтобы в театре работать, надо быть сильным…»
Пятый класс. «Гали Любимовой не будет, мама
звонила, у нее температура…»
Он трясет часами. «Сколько сейчас времени?
Спасибо. Что же с часами делать, опять в ремонт,
это рублей девяносто… И-и-раз! И-и-два! И-и-три,
и-и-четыре… Подтянись. Как можно с распущенными
ягодицами делать батман жетэ?»
И, закрыв ладонью глаза, медленно, по слогам:
«Если вы-ы не бу-дете контро-ли-ровать свое тело,
исправлять ошибки, мы так и бу-дем топтаться на
месте…»
«… тебе на каждом уроке говорю – кисть внутрь,
кисть внутрь, а ты? Думайте, включайте голову
(тяжелый вздох)… Как ты собираешься на сцену
выходить? Выйдешь и забудешь, что делать!» –
почти орет он.
У девочки глаза полны слез. Она повторяет, но не
получается. Начинает рыдать.
Он – резко: «Нет, жалеть я тебя, милая, не буду.
Иначе ничего не получится. Из вас детей
выращивают до старости. И все вы дети. Потом в
жизни проснуться не можете. Ко мне приходят
работать. И-и-раз! Вот так. Выворотное колено!
Выворотное!»
И спокойно, дружелюбно: «Проснулась? Пришла в
себя? Голова работает? Не слышу». – «Работает». –
«Ну, слава Богу…»
«Расскажите, – прошу я его, – какой-нибудь курьез
из театральной жизни».
Рассказывает: сдавали как-то в Министерстве
культуры спектакль «Барышня и хулиган» на музыку
Шостаковича. Я, говорит, танцевал хулигана, и у
меня была сложная техническая вариация,
основанная на прыжках и вращении. Брюки
застегивались сбоку, на пуговицу. И
доброжелатели пуговицу оторвали. Пришлось всю
вариацию танцевать, держась за брюки, прыгнешь –
и держишь брюки. Но ничего, не вышел из образа…
«А что-нибудь веселое из сельской жизни?» – прошу
Анатолия Сергеевича.
Смеется.
Меня, говорит, смешно гоняла корова. Не хотела
идти домой, и я с дрыном за ней гонялся. А она
забежит за дом и оттуда меня высматривает. Но я ее
обхитрил, подкрался сзади…
Курьез из школьной жизни Анатолий Сергеевич
рассказывать не стал. Особенно смешного ничего
не запомнилось, все серьезное. А то, что, говорит,
запомнилось, об этом не буду рассказывать, но
буду помнить всю жизнь. Неожиданное. То, чего не
ожидал встретить в сельской школе.
О ребенке: «Я, – говорит Анатолий Сергеевич, –
прекрасно понимаю, что уклада семьи не изменить.
Но я детей прежде всего делаю моими людьми. Мой
ребенок… я хочу, чтобы он вырос умным,
порядочным, чувствовал ответственность, был
терпелив…»
За стеклянной дверью балетного класса – какие-то
носы, щеки (картина «Балет в деревенской школе»,
вариация толстовского «Филипка»). «Мальчишки
подглядывают из второго класса, будущие мои
ученики, – смеется Анатолий Сергеевич. – Нас тут
все время одолевают, то женихи, то зрители».
«Ну-ка, ну-ка, не смотри вниз. Смотри вдаль. Таня,
расскажи, что такое адажио».
«“Адажио” в переводе с итальянского –
«медленно, спокойно». Имеет несколько значений.
Обозначение медленного темпа. Танцевальная
мелодия лирического характера. Дуэт с
использованием поддержки…»
Ученица объясняет, что такое адажио, а я думаю:
похоже на определение судьбы села Поповки,
вообще нашей жизни.
Было львовское – медленное, спокойное, потом
взорвалось – все, кажется, конец, занавес, а оно,
смотришь, опять пробилось. Только не мешайте, не
торопите, не трогайте, пусть оно само, где может и
как может, поднимется. Нельзя иначе, обустроить
жизнь можно только «медленно, спокойно». А хотят,
как обычно, танец с саблями.
«Ну вот, – говорит Анатолий Сергеевич ученице, –
знаешь. Осталось сделать…»
Через несколько дней я уезжал из Поповки. На
прощание директор школы Любовь Юрьевна
Пухначева сказала о детях: «…до деревни – восемь
километров на автобусе, а еще три дойти надо.
Учителя говорят: ну зачем вы их берете, пусть с
родителями живут или в интернате. Они же не
подготовлены…»
Но она берет. Во всех домах была, в самых
отдаленных деревнях. Вы пройдите, говорила, путем
ребенка, как он проходит, и поймете его.
И учителям повторяет: главное – тепло, добро.
Иначе, говорит она, нам в этой деревне не жить.
Иначе они будут вырастать озлобленными за то, что
детство прошло в этой деревне.
Запомнится: школа доброты, красоты, школа
танцев…
Маленький батман. Круг ногой по полу. Тающее
движение…
Фото автора
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|