КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
КИНОПРОБЫ
Быть жильцом на этом свете
Героя фильма “Пианист” спасла от
смерти музыка
РОМАН ПОЛАНСКИЙ НА СЪЕМКАХ
“ПИАНИСТА”
Кому-то «Пианист» Романа Поланского
кажется холодным и бесстрастным, хотя эти
определения несправедливы. Скорее можно сказать,
что эта картина настолько объективна, насколько
способен быть несубъективным тот человек,
который лично испытал ужасы войны и Холокоста.
Причем это касается не только главного героя,
польского музыканта Владислава Шпильмана, чудом
сумевшего выжить в страшную эпоху и умершего в
возрасте 88 лет накануне съемок «Пианиста» на
основе его мемуаров. Ведь и Роман Поланский –
пожалуй, первый из режиссеров мирового уровня,
который только на исходе седьмого десятка своей
жизни решил обратиться к тому, что знал не
понаслышке и пережил на собственной шкуре. Он
столь же непостижимо избежал трагической участи
своих родителей, сгинувших в концлагере, и,
выбравшись из краковского гетто, скрывался в
деревне.
Но даже те, кто не знает фактов биографии
Поланского, наверно, могли ожидать от
прославленного постановщика фильмов ужаса,
мистических лент и триллеров чего-то пугающего,
тревожного, нервного, будоражащего. Поэтому
начало «Пианиста» поневоле представляется
обычным, заурядным, лишенным какой-либо
экспрессии, не говоря уже о взвинченности манеры.
Несмотря на решение снимать картину в цвете
(оператор Павел Эдельман ранее работал с Анджеем
Вайдой на фильмах «Настасья» и «Пан Тадеуш»),
нарушая как бы хроникальную традицию
черно-белого кино, заявленную тем же Вайдой в
«Корчаке» и Стивеном Спилбергом в «Списке
Шиндлера», Роман Поланский не сразу, но словно
без особых усилий добивается «будничности
повествования». И вот это оказывается самым
страшным! Когда изо дня в день, между делом,
второпях и без какого-либо объяснения одни люди,
одетые в немецкую или же в специальную униформу
для «еврейских полицейских» (выясняется, что
были и такие!), унижают, избивают, расстреливают
других людей лишь за то, что они – евреи, это
воздействует в конечном счете сильнее, нежели
преувеличенные пафосные страсти на тему
тотального истребления несчастной иудейской
нации.
Да и заглавный персонаж ведет себя не столько как
непосредственный участник событий, но будто
свидетель, наблюдающий чуть со стороны за всем
происходящим, своего рода авторский посредник, в
чем-то уподобленный кинокамере, которая
запечатлевает на пленку то, что попадает в ее
объектив. Кстати, это не раз подчеркнуто в
избираемых ракурсах съемок, когда Владислав
Шпильман следит за творящимся «обыденным
ужасом» через узкий проем или сквозь краешек
окна, особенно в тех сценах, где он скрывается на
нелегальных квартирах. И тут, между прочим,
впервые обнаруживается явная перекличка
«Пианиста» с одним из ключевых произведений
«прежнего Полянского» – а именно с «Жильцом»,
там режиссер не случайно сам играл главную роль
некоего кафкианского типа, постепенно сходящего
с ума на съемной квартире в весьма небогатом
парижском районе.
Шпильман тоже остается практически в
одиночестве в последней трети картины и
стремится выжить на этом свете вопреки разумным
доводам, что он все равно не жилец, ибо спастись
не удастся. И он превращается словно... в
Робинзона Крузо на необитаемом острове,
цепляющегося за жизнь из последних сил. Но в
отличие от безвольного и подавленного
Трелковского из «Жильца», прежде всего ставшего
жертвой собственных сомнений и подозрений по
отношению к миру вокруг себя, герой «Пианиста»
выживает благодаря вере в то, что не должен, не
вправе исчезнуть раньше положенного свыше срока.
И это словами не высказанное убеждение дает ему,
как ни странно, музыка: от нее пианист был
насильно отлучен в течение нескольких лет.
Своеобразная «пытка отсутствием музыки» точнее
всего выражена в эпизоде, когда Владислав
Шпильман после очень долгого перерыва впервые
оказывается около пианино, но не может играть из
соображений конспирации, так что вынужден в
воздухе перебирать пальцами, не опуская их на
клавиши – зато в его мыслях (и за кадром) звучит
музыка Фредерика Шопена. И спасение приходит к
пианисту отнюдь не тогда, когда немцы покидают
Варшаву, а в нее врываются советские войска, но в
тот момент, когда случайно его обнаруживший
немецкий капитан Вильм Хозенфельд позволяет
сыграть на пианино. Остальное – не молчание, но
музыка, будто вопреки финальному монологу
шекспировского героя, решавшего мучительный
вопрос «быть или не быть?».
Остаться жильцом на этом свете подчас трудно и
почти невыполнимо, если бы человеком не владела
иная миссия, заключающаяся для него в творчестве.
Этим человек и жив. Так что Роман Поланский
сделал фильм не об «искусстве выживания», а о
выживании благодаря искусству. В конце концов и
его самого судьба чудесным образом хранила ради
того, чтобы максимально реализовался этот талант
в сфере кино.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|