ОТКРЫТЫЙ ДИАЛОГ 
 

Мы идем другим путем!
Намеренно трудным и неинтересным

Этот вывод напрашивается сам собой, если посмотреть на методики,
с помощью которых в наших школах учат малышей читать и писать

Может, школа заранее приучает ребенка к неизбежному раскладу его завтрашнего дня? Выматывающий труд – раз, бездумное облегчение короткого отдыха – два.

Чему школа учит и хочет научить на самом деле? Казалось бы, странный вопрос. Но, пытаясь ответить на него непредвзято, прихожу к очень печальным выводам. Если какое-то явление кажется нам тягостным, это ведь не значит, что его нет или оно не имеет права на существование. Скажу так: школа учит тому, что жизнь тяжка, скучна, безрадостна и требует от личности не раскрытия и расцвета ее творческих сил, а изнурительного исполнения неизбежных, неприятных и по сути дела чуждых человеку обязанностей.
Я не осуждаю, я пытаюсь понять. Немодный нынче философ Карл Маркс в свое время констатировал прискорбный, но объективный факт отчуждения труда, когда работник в трудовом процессе не проявляет полноту своих человеческих сил, а отбывает повинность, и человеком себя чувствует не на рабочем месте, а вне его.
Ребенок с шести-семи и до шестнадцати-семнадцати лет отдает школе огромную, подавляющую часть своего жизненного времени. Но кто же рискнет сказать всерьез, что в школе ученик находит применение богатству своих человеческих сил? Нет, он ощущает себя человеком не на уроке, а только в свободное от всего этого время.
Если мы прямо и честно скажем себе, что школа учит и действительно должна учить тому, что жизнь не сахар и сегодняшнего ученика завтра ожидает отчужденный труд, от которого тем не менее никуда не деться, то многое станет понятным. Даже насильственные, принудительные методики, нацеленные на то, чтобы ребенок исполнял совершенно немотивированные для него, скучные и мучительные задания.
Знаменитый педагог Константин Ушинский сто с лишним лет назад откровенно предостерегал учителей от установки на увлекательность преподавания: “Конечно, сделав занимательным свой урок, вы можете не бояться наскучить детям, но помните, что не все может быть занимательным в ученье, а непременно есть и скучные вещи, и должны быть. Приучите же ребенка делать не только то, что его занимает, но и то, что не занимает, – делать ради удовольствия исполнить свою обязанность”. Разумеется, нет никакого удовольствия от исполнения скучных обязанностей, которые человека вовсе не занимают. Это все тот же отчужденный труд – не удовольствие, а проклятие. Но в будущей жизни ученику в большинстве случаев именно такие обязанности и предстоят. Если педагог каким-то чудом приучит ребенка находить некое удовольствие в корпении над неприятными и чуждыми делами, такой волшебник действительно облегчит будущую жизнь ученика.
Но у нас таких волшебников нет. Может, потому, что мы сами не знаем, чего хотим от школы и к чему собираемся приготовить ребенка.
Жуткие парадоксы бросаются в глаза. На каждом уроке вроде бы говорится о самом интересном, что есть в жизни. На уроке химии ученику должны раскрыться тайны вещества, на уроке биологии – тайны живой природы, на уроке истории – прошлое человечества... Но ребенок не бросается с нетерпением на учебник физики или литературы, чтобы скорей-скорей, с предвкушением и замиранием узнать что-то новое. Наоборот, он откладывает учебники подальше и часами пялится в телевизор. Но ведь в будущей жизни тяжкая, неизбежная работа ради куска хлеба станет до предела выматывать нынешнего ребенка, и сил у него не останется ни на что – ни на тайны природы, ни на эстетические восторги, только на бездумное глядение в экран. Может, и правильно, что школа заранее приучает ребенка к неизбежному раскладу его завтрашнего дня? Выматывающий труд – раз, бездумное облегчение короткого отдыха – два.
Да, скорее правильно. Но мы же об этом не говорим ни слова! Напротив, твердим о творческом характере обучения, о гуманизации образования, требуем облегчения непосильных школьных перегрузок. А разве непосильные перегрузки – это интенсивная интеллектуальная деятельность? Человек, который занят чем-то осмысленным, увлекательным и нужным, чувствует не перегрузки, а окрыленность, его за уши от дела не оттащишь. Когда же приходится заниматься чем-то бессмысленным и ненужным, непосильные перегрузки возникают через пять минут.
Как же оказывается бессмысленным и ненужным самое интересное дело на свете – познание, изучение, открытие нового? – спросите вы.
Тут самое время вернуться к школьным методикам.
Вспоминая себя, вглядываясь в детей и внуков, каждый из нас согласится, что ребенок лет шести прямо-таки рвется в школу. Собирается первый раз в первый класс с гордостью и вдохновением, с горящими глазами. И... заканчивает его с чувством глубокого разочарования и скуки. Запуганный, больной, измотанный непосильными перегрузками. Вслух мы говорим, что это неправильно. А в глубине души думаем, что иначе быть не может и не должно. Просто школа занялась своим прямым делом – начала готовить ребенка к тому, что жизнь мучительно тяжела и каждому в конце концов покажет кузькину мать.
“В классе каждый день растрачиваются силы и здоровье ребенка. По всей стране в ходу технологии, насилующие и калечащие детей с первого дня обучения”, – гневно утверждает педагог и психолог Алексей Кушнир, создатель “природосообразной модели обучения грамоте”.
То, что психолог называет насилием и калечением, назову в рамках моих размышлений заблаговременным приучением к неприятному и бессмысленному. Может, в этом и есть, как говаривал Васисуалий Лоханкин, сермяжная правда? Я сбиваюсь на иронию невольно, иронизировать-то не над чем.
В первый класс приходит умненький, много знающий, любознательный ребенок. При зачислении в школу педагоги его проэкзаменуют и выяснят, что он и читать, и считать, и Пушкина декламировать, а нередко и писать печатными буквами уже умеет. В сущности, если он этого не умеет, у родителей будут сложности с устройством малыша в приличную школу.
“Когда шести-семилетний ребенок оказывается за партой, – продолжает Алексей Кушнир, – его низводят до уровня двух-трехлетнего. Он открывает букварь, и его заставляют неделями и месяцами вслух твердить слоги: би-ба-бо... ма-ма мы-ла ра-му...”
По каким, собственно, мотивам ребенку захочется читать “би-ба-бо”? Правильно, ни по каким не захочется. Мотивация одна – учительница заставляет. Надо! Надо заниматься неприятным, неинтересным и бессмысленным делом. И ведь не скажешь, что в “би-ба-бошке” содержится отложенный смысл, что корень учения горек, зато сладок плод, что страдать приходится ради будущего умения читать. Ничего подобного. В большинстве своем дети читать и так умели. Из-за этого трагические казусы, когда первоклассник под партой глотает “Властелина колец” том за томом, а за чтение “би-ба-бо” у него стойкие двойки.
“Зачем, – возмущенно спрашивает психолог, – мы учим детей читать вслух и по слогам? Всю жизнь они будут читать про себя. Но чтобы быстро читать глазами, схватывая сразу слово, строчку и абзац, им придется посещать специальные курсы быстрого чтения. Мы вколачиваем в первоклассника не только ненужный, но и вредный навык слогового чтения. Вколотив, начинаем противоречить сами себе и добиваться скорости, заставляя ребенка, опять же вслух, тарахтеть сто пятьдесят слов в минуту!”
Проверил на себе: тарахтя с такой скоростью, что смысл текста не воспринимается, а слушатель не успевает разобрать словесный треск, я прочитываю сто тридцать слов в минуту. Отняв предлоги и союзы, получим примерно сто пятнадцать значащих слов. Такая быстрота говорения или чтения вслух никому не нужна и вообще в нормальной человеческой практике не существует. А дети почему-то должны отбарабанивать текст еще быстрее. Зачем? Глазами я, естественно, читаю с гораздо большей скоростью, но я ведь не проборматываю каждый слог каждого слова, а воспринимаю сразу содержание фразы. Потому что удалось забыть, чему учили в школе. Но зачем учить, чтобы потом переучиваться? Другой смысл, кроме сурового опыта насилия, в этом усмотреть трудно. Вот если мы согласимся, что пережить опыт насилия и принуждения ребенку крайне необходимо ради подготовки к тягостям жизни, тогда понятно. Тогда облегчать и оптимизировать процесс обучения грамоте не нужно. И средневековая методика еще привлекательнее, потому что труднее и бессмысленнее: “мыслете-аз” – ма, “мыслите-аз-мыслите-аз“ – мама!».
“Обучение чтению в нашей школе – преступная практика”, – припечатывает Алексей Кушнир. “Природосообразная модель обучения грамоте”, которую он пропагандирует, в сущности, та самая модель, по которой большинство детей начинают читать еще до школы и сами не замечают, как у них это получается. Как-то само собой и без труда. Мама читала вслух, ребенок смотрел в текст и вдруг заметил, что произнесенные слова стали соответствовать написанным.
На уроках “природосообразной модели” первоклассникам включают магнитофон, где голосом учителя начитаны интересные, содержательные, умные произведения – народные сказки, сказки Пушкина, увлекательная детская классика, а ребенок следит по тексту, водит пальчиком по строчкам и непроизвольно, без усилий, не по слогам, а целыми словами учится читать. Ребенку интересно и легко. В том-то и проблема! Если мы в душе уверены, что ребенку должно быть неприятно и трудно, то к природосообразной модели обучения чтению надо отнестись настороженно и подозрительно.
То же с обучением письму. Еще сто лет назад великая Мария Монтессори говорила, что мы ужасно, что мы преступно и бесчеловечно учим детей писать. Сегодня доктор психологических наук Валентина Ляудис пытается достучаться до общественности, уверяя, что существующие методики обучения письму не просто архаичны – опасны для психического здоровья ребенка. В первом классе у детей прямо-таки пожаром вспыхивают проблемы, требующие обращения к психотерапевту, и основная масса нервных срывов, школьных страхов связана с мучительным освоением навыков письма.
Трогательно сохраненные тетрадки первоклашек с корявыми строчками палочек и крючочков – памятник каторжной бессмыслице! Вы только представьте: страницу за страницей часами, днями и месяцами ученик выписывает всякую ерунду. Палочки, крючочки, слоги. О какой внутренней мотивации может идти речь? Никто в здравом уме не захочет покрывать страницы рядами черточек. Это похоже на издевательство и насмешку.
Мария Монтессори первая из педагогов открыла непомерную психологическую сложность традиционного введения в технику написания буквы. Ребенок пяти-семи лет не может произвольно соотнести движения руки и глаз, он сталкивается с огромными трудностями. Многие дети так и застревают на стадии первоначального овладения техникой письма. Всю жизнь они потом пишут мучительно и безобразно, “как курица лапой”. До овладения грамматикой и стилистикой дело уже не доходит. Для облегчения работы Монтессори изобрела шершавые буквы, по которым ребенок водит пальчиком, приучаясь координировать движения. Овладение техникой письма упрощается. Шершавые буквы формируют красивый почерк. Ну и где они в наших школах, эти шершавые буквы?
Монтессори считала необходимым заинтересовать ребенка смыслом письма. Это значит, что ему надо дать возможность выстроить собственный текст. Дети не переписывали из тетрадок по чистописанию некие слоги, слова и фразы, не имеющие к ним отношения, а писали записочки маме или воспитательнице. Создавали свои первые реальные послания и усваивали одну из важнейших функций письма – преодоление отсутствия.
Что еще может побудить ребенка написать собственный текст?
Сочинение сказки. Сочиняя сказку, ребенок создает рисуночный текст, и только потом следует техника письма. В психологическом плане выстраивается более последовательное вхождение в культурную функцию письменной речи. Не травмирующее психику ребенка, а развивающее в нем творческое начало.
Но в нашей школе об этом нет и помину. Мы идем другим путем! Намеренно трудным для ребенка, намеренно неинтересным. Причина? Да все та же – с первых школьных дней погрузить ребенка в атмосферу жестокости и принуждения, потому что именно такая атмосфера ожидает его во взрослой жизни. К этому и готовим. Моя гипотеза неприятна мне самому, но другой не вижу.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"