ЛИНИЯ ЖИЗНИ 
 

Игорь Кон: «...Так я оказался заложником собственной темы»

Доктор философских наук, профессор, академик РАО, главный научный сотрудник Института этнологии, антропологии Российской академии наук Игорь Семенович Кон. В конце шестидесятых на его лекциях на физическом факультете в амфитеатре Ленинградского университета собиралась вся интеллигенция города. Вместо пятисот человек набивались свыше тысячи, что называется, висели на люстрах. Комендант здания официально предупреждал партком ЛГУ, что не отвечает за прочность ветхого амфитеатра. С подачи Игоря Кона мы узнали о существовании науки социологии и о том, что личность важнее государства. Это было началом нашего интеллектуального взросления.

Плохо быть первым учеником

– Игорь Семенович, я бы хотел предложить вам для начала такую игровую ситуацию. Представьте, что вы сейчас начинаете сочинять роман о собственной жизни. Главное изобретение романа – в нем описывается жизнь частного человека в истории. Каким видится вам сюжет вашей жизни в этом смысле?
– Я бы разделил сюжет на такие этапы. Довоенное детство – довольно беззаботное и, что называется, счастливое. Потом война, которая эту жизнь разрушила. Война, эвакуация. К тому же я сам сократил свое детство: в 15 лет сдал экстерном экзамены в школе и поступил в институт. Дальше все шло по проторенной колее: вуз, аспирантура, преподавательская работа.
– Вы пытаетесь представить сюжет слишком ординарным, но это ведь не совсем так. Мало кто может похвастаться тем, что в 19 окончил институт, а в 22 года имел уже две кандидатские степени. Вы были вундеркиндом?
– Не думаю. Скорее даже наоборот. По складу воспитания и характеру я был типичным первым учеником, который легко схватывает поверхность вещей и быстро движется вперед, не особенно оглядываясь по сторонам. Быть первым учеником всегда плохо, это увеличивает опасность конформизма. Быть отличником в плохой школе – а сталинская школа учебы и жизни была во всех отношениях отвратительна – опасно вдвойне; для способного и честолюбивого юноши нет ничего страшнее старательного усвоения ложных взглядов и почтения к плохим учителям. Мое отличие от других состояло разве в том, что в силу своих междисциплинарных интересов, а также в силу разных драматических обстоятельств я часто менял специальности. Начинал как историк, потом ушел в философию. Затем вместе с моими коллегами мы создавали новую дисциплину – социологию. В связи с проблемами личности появился интерес к психологии, и не только социальной. Когда в социологических учреждениях работать стало невозможно, я перешел в Институт этнографии и стал заниматься антропологией. С моей легкой руки появилось такое сочетание – «этнография детства». В общем, в моей жизни не много событий. Разве что интеллектуальных.
А потом началась перестройка, разрушение страны, создание другого общества, дискомфорт. Я не скажу, конечно, что раньше было хорошо, а сейчас плохо. Сейчас по-другому плохо. И что-то изменилось во мне.

Введение в сексологию

Много места в моей работе стали занимать вопросы, связанные с проблемой сексуальности, которые для меня всегда были боковыми. Мне до того казалось, что это несамостоятельные, хотя и важные сюжеты. Я на них выходил и от психологии возраста, и от теории личности (бывают личности бесполые). Потом я написал книгу «Введение в сексологию», которая десять лет на русском языке не издавалась. Это была чисто философская книга. Меня интересовала не столько сексуальность, сколько новое знание, родившееся на стыке философии, методологии общественных и гуманитарных наук, биологии. Но поскольку тема была запретна, читатель увидел прежде всего проблемы сексуальности. Так я оказался заложником собственной темы. Потом мне стало понятно, что то, чем я занимаюсь теоретически, напрямую связано с нормальным сексуальным просвещением в стране. Его отсутствие в условиях распространения СПИДа и других заболеваний, передающихся половым путем, – это самый настоящий геноцид российской молодежи. На Западе меня спрашивают: а что, ваша церковь, ваша власть не понимают, что кроме сексуального просвещения нет спасения от этих бед?
– И что вы им отвечаете?
– Я отвечаю: вероятно, не понимают. Это очень дремучие люди. Им нет дела до народа, до молодежи, даже до статистики. Они занимаются своими политическими играми. От того, что какое-то количество людей вымрет, а другие будут несчастны, им лично хуже не станет. Американская администрация ассигнует огромные средства на программы, которые подвигают подростка к полному сексуальному воздержанию. К статистике и к человеку они относятся серьезно. В конечном счете это забота о нации.
Я бы сам никогда не стал заниматься этой проблемой. В конце концов, это проблемы технологические и социальные – как предохраняться и прочее. Я ученый-теоретик. Меня заботят вопросы стратегические. Но когда в 96-м году начался крестовый поход на сексуальное просвещение, я уже не мог уклониться от этого дела. Так, в послеперестроечное время появилась книга о сексуальной культуре в России – «Клубничка на березке». Это социальная история, а никакая не сексология. Потом ряд учебных пособий. И наконец, «Подростковая сексуальность на пороге ХХI века», где дана статистика жизни Европы и России. Проблемы одни и те же. Тенденции разные. Там проблемой занялись, в том числе подростковой сексуальной моралью, а у нас нет. У нас сначала подросток идет своим опытом, а потом получает информацию, как со своими бедами справиться. У них наоборот – сначала информация, потом опыт. Ведь еда куда более простая процедура. Но мы все-таки говорим, в какой руке надо держать ложку и вилку, как рационально питаться, какие необходимы правила гигиены. Почему же в сексуальной области это не так? Казалось бы, та же неконтролируемая потребность.
Жесткий, печальный прогноз. Прогноз на вымирание страны. Я устал бить в колокола.

Мужчина и женщина

Потом мои интересы сместились в другие сюжеты, более общего плана, к чему я был и всегда расположен. Последний проект, которым я занимаюсь, называется «Мужчина в меняющемся мире». Мир меняется, в частности меняются отношения мужчин и женщин. Это не только и не столько сексуальная проблема. Речь идет о равноправии женщин. Женщины осваивают мужские профессии, рушится привилегированная мужская гегемония. Из этого вытекает довольно много сложных проблем. Появилась новая область знаний о гендерных социальных отношениях. Хотя слово «гендерные» здесь недостаточно точно, оно говорит о половых различиях. А о каких половых различиях может идти речь, если мы знаем, что в Советском Союзе женщин с высшим образованием было больше, чем мужчин. Или вот учителя и врачи – почти сплошь женские профессии. Это что – от биологии, от полового деморфизма? Нет, ничего подобного. До недавнего времени в США врачами были в большинстве своем мужчины. Просто эта работа очень хорошо оплачивалась, и женщин туда не пускали. Сейчас ситуация стала несколько меняться.
Есть много исследований на эту тему, занимаются ими в основном женщины. Естественно, это прежде всего женский вопрос: изменение положения женщины, ее психологии. Меня же интересует, что в этих условиях происходит с мужчинами. Угрожает им что-то, не угрожает, как они меняются?
– Угрожает?
– На самом деле нет. Но надо перестраиваться. Нужно строить отношения с женщиной не на основе господства, а договариваться, находить компромиссы.
Сейчас мой совсем новый проект называется «Основы развития и социализации мальчиков». Мальчиков и девочек примерно одинаково воспитывают, при этом они сильно разнятся по темпам своего развития и стилю поведения. Хотя если взять отдельного мальчика и отдельную девочку, они не очень отличаются друг от друга психологически. Индивидуальных различий здесь больше, чем различий межполовых. А в группах они совсем разные.
Последнее открытие – концептуальный сдвиг в этой области состоит в том, что существуют две культуры детства. Начинается это в возрасте трех-четырех лет и продолжается до подросткового возраста. Даже в условиях совместного обучения существуют мальчики и девочки по большей части отдельно: разные сферы общения, группировки, ценности. И вот в этих группах формируется то, что потом будут называть маскулинностью или демилинностью, мужскими чертами или женскими чертами. А дальше проблема в том, что потом им надо сходиться, находить способы сосуществования, и вот вопрос: как это будет делаться?
– Игорь Семенович, по поводу сексуального воспитания есть реплика, скажем так, с улицы: наши предки ничего не знали о сексуальном воспитании, между тем как-то все у них это происходило, и потомство продолжалось, и детей худо-бедно воспитывали. Что вы на это отвечаете?
– Ну, это очень просто. Ведь предки наши обходились как-то и без электричества, без газа, без авиации и очень хорошо жили. Но они, правда, не перемещались с одного континента на другой, не имели компьютера и так далее. Что касается необходимости сексуального просвещения, то потребность в нем возникла только в условиях сложной городской культуры. Деревенские дети наблюдали жизнь животных, при скученности быта видели жизнь родителей, не было запрета на словесные выражения.
В городе произошло отделение жизни детей и взрослых. Не обладая информированностью, подросшие дети могут испытывать серьезные трудности. Кстати, в приобщении к этой области жизни во многих обществах существовали обряды. Никогда этим не занимались родители, но старшие члены общины обучали молодого человека, что ему делать в первую брачную ночь, если там был институт брака, и невесте рассказывали, как себя вести.
Сегодня требования к этой области жизни повысились. Например, самая распространенная мужская проблема – многие думают, что это эрекция, – нет, это то, что ученые называют «исполнительская тревожность». Мужчина не знает, хорош ли он в интимной жизни, справляется или не справляется со своими обязанностями. Раньше эта проблема не была столь острой. Мальчики начинали свой опыт часто в публичных домах, а потом предполагалось, что своя жена – она невинна и более опытный мужчина ее обучает, он единственный и несравненный. Это не всегда, разумеется, так было в действительности, но во всяком случае можно было иметь такую иллюзию. Сегодня все не так. Молодой человек предполагает, что кто-то был до него или параллельно, и эта соревновательность очень болезненна.
И потом, сексуальная революция, которая к нам, как обычно, пришла лет на двадцать позже, – это прежде всего женская революция. Здесь дело не только в социальном равноправии, но и в сексуальной раскрепощенности. Тут важны и медико-биологические открытия, которые, в частности, заключаются в появлении эффективной контрацепции – она позволяет женщине получать удовольствие, не рискуя нежелательным зачатием. Дополнительная свобода – это всегда и дополнительные издержки, дополнительные проблемы. В том числе и на макросоциальном уровне – как продолжать род? Или на индивидуальном – как сочетать свободный выбор и любовь со стабильностью отношений? И так далее.
Поэтому без информированности здесь нельзя. Что говорить? Ведь и школ когда-то не было. Появляться они стали сначала в образованных сословиях, низы получали только самые элементарные знания. Сравнительно недавно по историческим срокам крестьянство на Руси было полностью неграмотным. Ссылки на то, чего не было в прошлом, совершенно несостоятельны.
– Вы сказали, что наблюдаются изменения в сексуальном поведении подростков. А в чем они, собственно, заключаются, кроме более раннего вступления в сексуальные отношения?
– Это громадные сдвиги. Прежде всего да, сдвиг по фазе – более ранний сексуальный дебют. Это означает, что отношения заведомо добрачные, до начала наступления социальной и психологической зрелости. Отсюда и «думские» задумки понизить брачный возраст до четырнадцати лет и повысить возраст согласия до шестнадцати лет, чтобы сексуально экспериментировать было нельзя, а жениться можно. Это совершенно абсурдно, потому что понятно, что для вступления в брак требуется гораздо больше зрелости, чем для начала сексуальной жизни.

На волнах времени

– Игорь Семенович, вы упомянули о драматических обстоятельствах, которые вынуждали вас переходить из одной дисциплины в другую…
– Это не совсем так. Ведь при этом, в чем мне повезло, я всегда делал только то, что мне нравилось, и занимался тем, чем я хотел заниматься. Хотя большей частью получалось так, что я занимался в науке тем, чем другие по разным причинам не занимались, в частности, потому, что заниматься этим было нельзя. Я все-таки всегда работал над тем, что мне было интересно, независимо от того, нравилось это кому-то или не нравилось. Хотя, конечно, это я мог позволить себе уже позже, начиная со статей в «Новом мире».
– Которые, могу засвидетельствовать, шли у «новомирских» читателей нарасхват не меньше, а то и больше, чем проза.
– Писать в 66-м году о еврейском вопросе, естественно, не было карьерным мероприятием. Когда я стал заниматься личностью, это тоже не было модным, вошло в научную моду потом. Все мои темы были внутренне мотивированы, несмотря на то, что оставались запретны. Самой запретной, конечно, была сексуальность. Но вот, например, психология юности, которой я занимался, не была запретной, а с другой стороны, с 29-го по 79-й год, когда вышла моя «Психология юношеского возраста», книг на эту тему у нас не было. Почему не писали – понятно: потому что здесь возникало очень много деликатных мировоззренческих вопросов. Чувствовали, что это опасно.
– В таком случае у вас неизбежно должны были возникать конфликты с цензурой, с властью вообще.
– Это трудный вопрос. Прямые конфликты возникали сравнительно редко. У меня было больше неприятностей и сложностей с коллегами, чем с цензурой. Ничего антисоветского я не писал, многого в реалиях того времени просто не понимал. Шокировала непривычность тематики. Иногда действительно возникали конфликты острые. Например, когда в 65-м году я сказал в одном докладе на конференции, что у нас есть проблема поколений, проблема отцов и детей. Тут меня дружно опровергали.
Тогда было негласное правило: если ты хочешь сказать что-то новое, надо избрать максимально спокойную, каноническую форму, зашифровать, закодировать. Зато это все очень внимательно и читалось. Если говоришь обыкновенности, можешь выбрать форму эпатажную. Сейчас все не так: если подача материала не носит скандального характера, его просто никто не заметит.
Но и такого чувства невостребованности, как сейчас, раньше не было. То, что не выходило в печати, шло в самиздат. То, что было искорежено цензурой, читатель, настроенный на ту же волну, единомышленник, понимал.
Сегодня, конечно, я издаюсь. Но кто это читает, мне неизвестно, как он это понимает – неизвестно. Я вот тут ездил в Челябинск (меня попросили выступить перед директорами детских домов). У меня осталось противоречивое впечатление. С одной стороны, меня все знали и читали. Глава администрации Челябинской области, врач по образованию, цитировал наизусть мои книжки, которые он читал еще в юности. Учителя приносили мне на подпись «Психологию юношеского возраста» издания 79-го года. А докторша, которая мне делала кардиограмму, рассказывала, как ей повезло: когда она была студенткой, ей удалось достать книгу «Введение в сексологию». Но с другой стороны, ничего, что вышло после 89-го года, туда не попало. Это все равно если бы в 89-м я умер. Молодежь иногда меня видит только по телевидению, задает иногда по телефону глупые вопросы. Все.
– Вы сказали в начале нашего разговора такую фразу: социологией стало заниматься невозможно. С чем это было связано?
– В то время как советская пресса трубила, что основа всех свобод личности – право на труд, я доказывал, что «логическая предпосылка и необходимое историческое условие всех других свобод» – свобода перемещения. «Ограничение ее инстинктивно воспринимается и животными, и человеком как несвобода. Тюрьма воспринимается не столько наличием решеток или недостатком комфорта, сколько тем, что это место, в котором человека держат помимо воли».
В 1960-е годы в советском обществе уже отчетливо просматривались тенденции, которые в дальнейшем должны были привести его к краху, в частности аппаратно-бюрократический антиинтеллектуализм и кризис в межнациональных отношениях. Социология создавалась на волне предполагаемых реформ. Стало ясно, что в обществе существуют проблемы, которые надо осмысливать. Но вскоре наша информация, которая в какой-то момент казалась необходимой Хрущеву, настроенному на реформы, стала не нужна. Она предполагала решение таких стратегических задач, которые для власти были и политически, и психологически, и интеллектуально не по силам. Проблемы нарастали, но партия соскучилась и не хотела их решать. Общество вновь стало беспроблемным. А такому обществу не нужны общественные науки. Из социологии стали делать служанку пропаганды. Тогда я ушел на заработки.

В Москве одна партия, но много подъездов

– А с чем связан ваш переезд из Ленинграда в Москву? Ведь вы говорите, что никаких острых столкновений не было?
– Что вы, они были всегда! Я, правда, не всегда осознавал суть проблемы. Но конечно, это прежде всего ленинградский обком партии. Притесняли они меня, конечно. Хотя поделать со мной ничего не могли. Я здесь не строил никакой карьеры, печатался исключительно в Москве.
– А все-таки что-то раздражало?
– Раздражало все. Раздражала «Социология личности», статьи о конформизме. Вызывали ярость «новомирские» статьи, особенно «Психология предрассудка». Статья об американской интеллигенции, которую читали все, понимая, что речь идет о нас. Чиновники чувствовали крамолу, но ничего с этим сделать не могли. Это было не в их юрисдикции. Ответственность нес Твардовский, а он был в Москве.
Они пакостили чем могли. Тем, в частности, что блокировали мне заграничные поездки. С этим я ничего не мог сделать. А заграничные поездки мне нужны были не для того, чтобы «слинять» (хотя я не раз подумывал это сделать, но всякий раз возвращался, понимая, что иду на риск, однако здесь я был нужнее, мне было что сказать этому обществу). И подавно я ездил не для того, чтобы привозить какие-то тряпки – у меня интересов в этой области никогда особенно не было. Но я знал, что страна в безнадежном состоянии, интеллектуально отсталая. Мне нужны были иностранные книги и журналы, которые я должен был выпрашивать у своих западных коллег. Для этого надо было поддерживать общение. Кроме того, иногда важно было просто поговорить с коллегами.
Потому и вся интеллигенция, научная и художественная, так болезненно относилась к запретам на зарубежные поездки: это был запрет на глоток воздуха. Независимо от того, как тот или иной относился к Советской власти и чего искал на Западе. Для меня же это просто означало запрет на работу.
В Москве всегда было свободнее. Тогда ходил такой анекдот: когда в Москве стригут ногти, в Ленинграде – рвут пальцы. К сожалению, это подтверждалось неоднократно. Поэтому всегда происходила утечка мозгов из Ленинграда в Москву. Говорили между собой так: в Москве однопартийная система, но много подъездов. Имелись в виду разные подъезды ЦК. Действительно, когда я уже не мог оставаться в Институте социологии, который курировал отдел науки ЦК, я ушел в Институт общественных наук при ЦК КПСС, который находился в компетенции международного отдела ЦК, и отдел науки там меня уже достать не мог. А в Ленинграде, как и в других городах, система была не только однопартийная, но и одноподъездная. Если обком решил кого-то упразднить, то он это запросто мог сделать. Поэтому заниматься какими-то неканоническими сюжетами в провинции было гораздо опаснее, чем в столице.
Когда я общался с Ираклием Андрониковым (тоже бывший ленинградец, перебравшийся в Москву) и сказал ему, что в Москве больше возможностей для работы, он ответил: «Нет. Вы ошибаетесь. В Москве больше возможностей для реализации сделанного. Но эти возможности связаны с тем, что вы вовлекаетесь в какую-то ненужную вам суету. А в Ленинграде при этом возможностей для органической работы больше, но потом вы с этим ничего не можете сделать. И вам становится очень неуютно».
Переезд в Москву однозначно интерпретируется как что-то карьерное. Все гораздо сложнее. У кого-то это действительно так. У других это возможность реализации. Так же, как ты не можешь реализоваться в Чухломе, тебе надо в Ленинград, потом тебе не хватает Ленинграда, тебе нужно в Москву, а сегодня реально работающий должен порою уехать в Нью-Йорк, в Лондон – только там он может реализоваться и получить должное признание. Здесь, конечно, тоже не все так просто: здесь ты – первый парень на деревне, а там нет. У кого-то получается реализоваться, у кого-то не получается.
У меня-то другое. Стиль работы кабинетный. Ни на какие тусовки я не хожу, и мне это не надо. В этом смысле меня ленинградская жизнь устраивала. Лучшие годы моей жизни до отъезда в Москву в 85-м году: я снимал комнату в Павловске, где проводил четыре дня в неделю. Ходил на лыжах, гулял, работал. От дома до дачи у меня было полчаса. Занимался чем хотел. Если бы не притеснение в заграничных поездках, я бы никогда не уехал из Ленинграда.

Имя и репутация

– Игорь Семенович! Можете ли вы сказать на своем опыте, как создаются имя, репутация? Вот вы говорите, что в Челябинске уже пятнадцать лет не видели ваших книг. Подростки задают по телевидению глупые вопросы. Кто-то считает, что вы исключительно специализируетесь на сексологии. Вы не раскручены шоу-бизнесом. Мне известны люди, которые не ломились вместе со мной в тот самый университетский амфитеатр, но ваше имя и для них существует. В чем дело?
– Это бывает по-разному. Иногда имя создается скандалом. Иногда иначе – срабатывает фактор времени. Если ты долго работаешь, тебя печатают популярные журналы, твои книги востребованы и их невозможно достать, то создается имя. Даже те, кто тебя не читал, что-то слышали от своих друзей, от своих родителей. Сейчас, когда у меня прямая конфронтация с церковью, с Министерством образования, с Думой, на открытую травлю они не идут. Они боятся, понимают, что скандал сработает против них. На моих книгах выросло два поколения, а может быть, и три. И книги разные. Если бы это касалось только сексуальности, я бы сам считал, что это дешевка – запретный сюжет, никто об этом не говорит и так далее. Но моя популярность выросла на «Социологии личности», на «новомирских» статьях. И даже люди, которые ничего не читали, привыкли к имени. Это срабатывает. Иногда при ближайшем ознакомлении они разочаровываются. А может быть, и нет. Имена бывают разными, и по-разному они создаются.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"