КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
ВЫСОКАЯ ПЕЧАТЬ
Рыцарь “невыигрышного жанра”
Вспоминая Владимира Лакшина
“Жили-были два литератора: прозаик и
критик, – писал я почти полвека назад. – Только
вот на имя прозаика почтальон частенько приносил
письма от читателей, а критику таких писем все не
было и не было. И думая об этом, критик всегда
приходил к мысли, что больно уж у него «жанр
невыигрышный». Тем и утешался.
Однако в этом «невыигрышном жанре» творили
Белинский, Добролюбов, Чернышевский и, помнится,
на равнодушие читателей не жаловались».
Конечно, это не значило, будто в критике тогда
было, как говорится, хоть шаром покати – ничего
стоящего внимания не заметишь. Вряд ли
справедливо, например, что в недавно выпущенной
усилиями целого ряда авторов во главе с
В.В.Прозоровым обстоятельной «Истории русской
литературной критики» нет даже упоминания об
активно и темпераментно работавшем с начала 50-х
годов минувшего века Владимире Огневе или авторе
первой серьезной книги, посвященной телевидению,
Владимире Саппаке. В тот самый год, когда
писалась вышеупомянутая статья, в «Новом мире»
были напечатаны яркие работы Марка Щеглова о
леоновском «Русском лесе» и Федора Абрамова (в
будущем известного прозаика) об изображении в
литературе современной деревни. Можно назвать и
другие статьи, иные имена.
И все-таки подлинный взлет «невыигрышного жанра»
был еще впереди и оказался в немалой степени
связан с уже названным журналом.
И одним из тех, кто опроверг отношение к критике
как к чему-то ютящемуся на журнальных задворках,
и кто побудил многих начинать знакомство с
очередным номером именно с этих страниц, стал
соученик и товарищ (увы, уже покойного к тому
времени) Щеглова – Владимир Лакшин. Сегодня
этому рыцарю “невыигрышного жанра” исполнилось
бы 70 лет. Как рано он ушел из жизни.
Человек живой мысли, капитальной
университетской выучки и редкой
трудоспособности, он был заметен с первых же
своих статей и даже небольших рецензий. Но
особенно определенной стала его репутация после
статьи «Иван Денисович, его друзья и недруги».
Не в обычаях «Нового мира» было с похвалой
отзываться о том, что там же и печаталось. Но в
данном случае журнал Твардовского устами
Лакшина не просто дал заслуженно высокую оценку
солженицынскому дебюту, но и обозначил новый
завоеванный литературой рубеж и как бы воззвал
уже не отступать, не сдавать его. Критик
заканчивал свою статью словами, которые ныне
выглядят сбывшимся пророчеством: «...Чем дальше
будет жить эта книга среди читателей, тем резче
будет выясняться ее значение в нашей литературе,
тем глубже мы будем сознавать, как необходимо
было ей появиться».
Дотоле Лакшин, быть может, кому-либо
представлялся на некоем распутье – между
«академическим» литературоведением (поскольку
уже был автором ценного исследования «Искусство
психологической драмы А.П.Чехова и Л.Н.Толстого»)
и всеми соблазнами и рифами текущей литературной
критики. Но теперь стало ясно, что он смело
пускается в открытое море последней, давно
обставленное и пристрелянное бдительными
сторожевыми батареями.
И тут оказалось, что он не только учен, но и
зубаст, что быстро ощутили оппоненты. И что «дела
давно минувших дней», любимая Лакшиным классика,
преображаются под его пером в сокрушительное
оружие сегодняшней борьбы, причем отнюдь не
узколитературной!
«Освобожденный» (чудное бюрократическое
словечко, заменяющее всякие там грубые: снятый,
изгнанный!) во время разгрома «Нового мира» от
своих любимых служебных по журналу обязанностей
Лакшин, надолго отлученный от собственно
критической деятельности, вновь обратился к
«друзьям-классикам» – дополнил книгу «Толстой и
Чехов» и создал жизнеописание А.Н.Островского.
Загнать его в угол, «лишить слова» решительно не
удавалось! Наследственный интерес к театру (отец
был актером МХАТа) и свойственный Лакшину
артистизм живо проявились в его многолетней
работе на телевидении, где им были созданы такие
популярные передачи, как серия «путешествий к
Чехову».
Слава Богу, история в первые же перестроечные
годы подарила Лакшину возможность возвращения и
к пресловутому «жанру», и к журналистике вообще,
работу в счастливо преобразившемся (в том числе и
им самим преображенном!) после целых десятилетий
унылого сервилизма журнале «Знамя», а позже –
уже главным редактором – в «Иностранной
литературе».
И какую трезвую осмотрительность, стойкость,
неуступчивость проявил он в пору, когда
(прямо-таки по любимому им Толстому) «все
перевернулось» и мы оказались свидетелями самых
головокружительных курбетов, которые
проделывали иные современники, готовые в азарте
не только сжечь недавно гордо носимые партбилеты
или сваливать монументы обрыдших
основоположников, но вообще строго допросить всю
нашу историю и культуру и вынести обвинительный
приговор многим, кем мы справедливо привыкли
гордиться.
Последние статьи Лакшина – это строгая и
ядовитая отповедь всем этим, как он выразился,
сочинителям некрологов – кто по литературе, кто
по России, кто по человечеству вообще от тьмы
современников, гуртом окрещенных мерзейшим
словцом-клеймом «совки», вплоть до Чехова, раз он
недостаточно восторженно посматривал на
Лопахина.
Один из наших коллег, не раз задетый в этих
статьях, не без лукавства изрек, что, дескать,
время Лакшина – это шестидесятые годы (сиречь –
прошедшее время, ушедшее).
Вот уж и впрямь сочинитель некролога! Ответим ему
словами из одной старой пьесы: «Есть мертвые,
которые живут, есть живые, которые умерли. Что
поделаешь – жизнь!»
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|