УРОК МИРОВОЗЗРЕНИЯ 
 

История России глазами тех, кому принадлежит ее будущее

Завершился IV Всероссийский конкурс исторических исследовательских работ старшеклассников

Перед вами на этой полосе три работы из пяти занявших первое место на конкурсе. Две другие: о еврейской общине в небольшом среднерусском городе и о последнем герое забытой войны – конфликта на озере Хасан – тоже в своем роде работы замечательные. Но я решила показать вам – разумеется, в очень сокращенном виде – именно эти работы: о политических доносах, о благородном разбойнике-конокраде и о совершенно рядовом священнике российской глубинки до и после революции. Именно они, как мне кажется, ярко демонстрируют вполне определенные особенности сознания молодого поколения. Разумеется, я отдаю себе отчет в том, что о таких глобальных предметах негоже рассуждать на примере всего трех работ; но это не исследование, это всего лишь вольное рассуждение.
Прежде всего конечно же следует признаться, что работы эти очень мне нравятся. Всерьез, без всяких скидок на «детскость». В них есть какая-то свежесть стиля, за которой всегда стоит свежесть мысли. Смелость, идущая, правда, скорее от наивной неопытности, чем от сознательного выбора. Ну представьте себе остепененного историка, который вот так взахлеб писал бы о своем дальнем родственнике – благородном разбойнике. Или пожилого человека, который бы смог искренне удивиться подлости политического доноса. Нет, прав Сигурд Шмидт: это поколение непуганых, они совсем по-другому, чем их предшественники, выбирают себе темы на конкурсе; они и не подозревают о том, что были времена, когда для победы в такого рода конкурсе писать надо было вариации на одну и ту же тему: «прошла зима, настало лето, спасибо Партии (вариант – Сталину) за это»…
Другое поколение, но воспитанное предыдущим, в достаточной мере воспринявшее его ценности и установки. Слухи о том, что наши молодые – «совсем другие», все-таки сильно преувеличены. Наши идеологемы, наши мифологемы они излагают новым языком, куда свободнее говорят то, что мы думали, но редко позволяли себе формулировать.
Так, они, по сути, прямо и откровенно признаются в своем недоверии государству и праву – не сталинскому государству и беззаконному праву того времени, а кажется, самой идее государства и права. И неприязнь их, осмелюсь предположить, как и у нас, «работает» на уровне подсознания как некоторая априори данная отправная точка.
Автор прекрасной работы о доносах доносы терпеть не может. Именно эта твердая подсознательная установка на невозможность, недопустимость добровольного сотрудничества с государством, с правоохранительными органами становится причиной первого шока русского эмигранта в Америке – стране, в которой доверие и приязнь к государству породили устойчивую склонность граждан к тому, что мы как раз и называем доносительством. Русский эмигрант, придя в себя после первого шока, утверждается в мысли, что «эти американцы» какие-то ненормальные, что у них не все ладно с этикой межличностных отношений и вообще они люди «некультурные», поскольку подобного рода культурные запреты им совершенно непонятны.
Я совсем не хочу сказать, что американский подход к делу лучше или хуже нашего. Хочу только заметить, что сама возможность другого подхода для автора работы о доносе исключена напрочь – так же как для любого порядочного человека предыдущих поколений. Что и складывается в некоторую предзаданность, ценностную установку, диктующую логику автора, весь ход его мысли.
Скажу честно: если бы у него была другая установка, работа мне активно не понравилась бы. Потому что я – носитель одной с ним культуры.
В опросе, который устроил среди учеников 10–11 классов автор работы, был, между другими, и вопрос, донесете ли вы властям (милиции), если узнаете, что у вашего знакомого есть оружие. Естественно, большинство признались, что не донесут. А оружие, между прочим, стреляет. И убивает.
Конечно, дело не только – может, и не столько – в том, что молодые от нас переняли неприятие доноса; у них есть (а не было, так скоро будет) собственный опыт столкновения с государством и с родной милицией. До сих пор этот опыт ничего хорошего не обещает. Так что, сознаемся, есть объективные предпосылки живучести наших с вами фобий.
Как и нашего правового нигилизма, характерного не столько для собственно русской культуры (знаменитые благородные разбойники русского фольклора и великой русской литературы), сколько для любого общества на определенной стадии развития: кроме Дубровского есть еще и Робин Гуд, и Зорро, и Черный Тюльпан.
Поэтическая история благородного конокрада хороша необыкновенно: этакая романтическая сказка с грустным концом. И характерная деталь: в этой сказке положительные герои конечно же живут «по понятиям», а не «по закону». Впрочем, как и их антагонисты из доблестных спецслужб и доблестной сталинской судебной системы – только у них «понятия» разные: у одних – «по совести», у других – людоедские. Так что тут все на месте, все внутренне логично и соразмерно. Только при таком подходе к жизни – если он действительно таков – до правового общества нам еще сильно далеко.
Но ведь и до правового государства нам далеко, и сегодняшняя российская реальность опять-таки не способна внушить никакого уважения к праву – в том виде, в каком нам его предлагают.
Итак, идеологема противостояния государству, мифологема благородного разбойника, опять-таки противостоящего государству: порочный круг, из которого не видно выхода. Реальность такова, какой мы позволили ей сложиться; дети, воспитанные нами же и этой реальностью, позволяют ей и дальше оставаться такой – и так всегда?!
Третья работа остановила мое внимание одним: в ней нет никакой предзаданности, а есть только внимание к мелочам, к деталям, собственно к человеку. Человеку, прямо скажем, так себе. Нынче, в отличие от предыдущей эпохи, о священниках принято писать исключительно как о святых людях, жертвах террора безбожной власти – и такие, конечно, были. Но были и другие. Ребята из Новокурлакской школы не поддались соблазну сделать этого сельского священника героем – они не впали и в противоположную крайность, не приняли позиции своих предшественников, видевших в том же священнике только своего классового врага.
Они увидели – человека. Думаю, нужно было определенное интеллектуальное мужество, чтобы увидеть его таким, каким он был, – со всеми его слабостями, но и с какой-то своей позицией, иногда требовавшей мужества, в котором он, правда, не был последователен.
Вот эта их непредвзятость, их честное внимание к мелочам, деталям, контексту – все это сделало портрет объемным, психологически достаточно сложным, исторически довольно точным.
Может быть, именно такой подход и может разорвать порочный круг?
Может, и в этом смысл конкурса, залегающий глубже других, но, возможно, он-то и есть самый главный?

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"