ДОМАШНИЙ АРХИВ 
ОДИНОКАЯ ТЕТРАДЬ 

Письма времен войны были живее самих людей, потому что в них трепетала душа, умолкавшая в общении. В словах и строчках дышала идеальная любовь, какой не бывает на свете, печалилась настоящая печаль, какой не сыскать в обычном мире... Каждое слово тех писем материализовывалось, превращаясь в сияние глаз, улыбку губ, в морщинку, в запах волос и цвет глаз, в объемное звучание родного голоса. Можно было вглядываться в каждую букву письма и видеть человека за чернильной или грифельной строчкой. Ни один гений мира не создал ничего более яркого, чем простое письмо родного человека тяжелых военных лет.

Из дневника писателя Георгия Семенова

«Я еще буду жить...»

Три письма с фронта Жени Разикова, которого Паустовский считал надеждой русской литературы

Три письма с фронта. Три листочка, вырванных из тетради.
Шестьдесят лет они хранились в разных московских домах, передавались из рук в руки. Бумага пожелтела, но карандашные и чернильные строки, написанные красивым прямым почерком, легко читаются.
В письма вложены два листочка со стихами и фотография: на длинной скамейке сидят семь девочек со своей учительницей. Позади стоят одиннадцать мальчишек. На обратной стороне синим карандашом написано: “Литературный кружок 7-х классов 15 школы”. Снимок сделан, очевидно, в 1935-м. Через несколько лет третий слева мальчишка, Евгений Разиков, уйдет в армию, потом начнется война, он попадет в окружение и вырвется из него...
Мы не знаем, что случилось с его родителями, но свою учительницу Анну Порфирьевну он звал мамой. В каждом письме Женя передает привет Левушке, сыну своей учительницы. Нам удалось найти его. Рассказывает доктор педагогических наук Лев Всеволодович Тодоров:
– В начале войны мне было десять лет. В моей детской памяти Женя остался очень светлым мальчиком. С некоторых пор, очевидно, после ареста родителей, он жил один, а сестру забрали в детский дом. Ему предлагали приют родственники, но он в свои четырнадцать-пятнадцать лет считал себя взрослым человеком и от опеки отказывался. Мама любила его, как родного сына. Так же тепло к нему относились писатели Константин Паустовский и Рувим Фраерман. Они в нем души не чаяли и считали Женю не просто талантом, а надеждой русской литературы. Если бы он успел поступить в ИФЛИ, как мечтал, или после войны – в Литинститут, то его имя было бы в учебниках литературы. Но в 1939 году, когда Женя закончил школу, всех мальчишек-выпускников по приказу маршала Тимошенко забрали в армию. Войну Женя встретил корреспондентом армейской газеты одного из западных округов. Помню, однажды он приехал с фронта и сразу пришел к нам, он долго говорил с мамой. Проводив его, она не могла успокоиться, плакала. Очевидно, он рассказал ей о своей обманутой любви. После этого мама, кажется, нашла эту девушку, беседовала с ней... Моя мама была бестужевкой, закончила до революции знаменитые Бестужевские курсы. Ходила в школу всегда с портфелем – в него входило до ста тетрадей. Этот портфель и на фотографии видно. Бывало, проснусь ночью, а лампа с зеленым абажуром все горит, мама сидит над тетрадками...
Последняя весточка от Жени – вырезка с его стихами из армейской газеты – датирована пушкинским днем. “Моей милой Анне Порфирьевне – от ее ученика, а ныне – офицера. Женя. 06.06.44 года”.
А стихи удивительные для фронтовой газеты, очень какие-то домашние.

Вспомнил я не раз свой домик
На далекой стороне:
На столе – поэта томик,
Олеандры на окне,
Зарисовки Левитана,
Нечадящий яркий свет,
Репродуктор у дивана...
Было это или нет?..

Похоронка пришла осенью 44-го на домашний адрес Жени. Наверное, долго стучали в дверь его комнаты, но никто не открыл. И тогда соседи по коммуналке рассказали почтальону, как найти Анну Порфирьевну. Похоронку принесли ей – как самому близкому Жене человеку.
Публикуя Женины письма, мы надеемся на чудо – вдруг кто-то еще помнит светлого мальчика Женю или храброго офицера Разикова...
А мы будем помнить и ждать.

13. 07.41 г. Юго-Западн. фронт
Дорогая Анна Порфирьевна!
Пишу Вам из лесов, пропитанных запахом пороха, обожженных снарядами, поломанных бомбами. То и дело рвутся снаряды совсем близко. Сегодня получил адрес и спешу написать вам письмо.
Живу я по-новому, не зная сна, не зная тишины, как поется в песне (“Любимый город”. – Ред.). Работаю в редакции. Нередко для организации материала приходится бывать на огневой позиции. Несколько раз был в окружении, несколько раз мысленно прощался с Вами, но должен признаться, что ни разу не сдрейфил, не испугался. Однажды чуть не остался в плену, попав с одним старшим политруком в руки немецкого разъезда, состоявшего из 14 всадников. Только чудом я уцелел и спасся. А теперь я, кажется, обжегся и закалился войной. Каждое мгновение не уверен, будешь ли жив в следующую минуту. Но я почему-то уверен, что для меня еще не сделали пули.
Имел разговорную практику с пленными. С их слов написал несколько статей. Солдаты, в основном, очень развитые и культурные люди.
...Ну, пока все, моя дорогая мама. Подробности расскажу потом.
В Ковеле погибли три моих рассказа, посвященных Горькому, и несколько стихотворений. Я их никому не показывал, а восстановить невозможно.
Пишите, Анна Порфирьевна, по адресу: Действующая Красная Армия. Полевая почтовая база литер М. Полевая почт. 604. Штаб соединения. Мне.
Будьте здоровы. Привет Ольге, Анне Георгиевне и Леве.
Крепко Вас целую, Ваш Женя.


8 июня 1943 года
Милая родная Анна Порфирьевна!!
Хочется петь, смеяться – шумно выражать свой восторг: сегодня я получил десять писем и среди них – Ваше и Азочи. Значит, я не забыт, значит, еще любим. Как это хорошо, моя дорогая мама! Ваше письмо, как всегда, придало мне новые силы и уверенность в будущем, уверенность в том, что я не только солдат…
Азоченька прислала письма из Баку и Джульфы. Из Ирана еще нет, но от Юли я узнал, что к ним уже пришло несколько писем с места, а в конце мая мамашу навестил молодой человек с поручениями от Азочки. Она прислала Юле много различных вещиц. По всем данным, Азоча живет в чудесной обстановке, заботясь лишь о нарядах и развлечениях. Боюсь, что все это поможет ей забыть меня. Ведь там это так просто…
Получил письма от Константина Георгиевича, Валерии Владимировны и Сережи Паустовских. Милая мама, какие они чудесные люди! Хочется быть лучше, не делать ничего плохого, чтобы походить на честных благородных людей. Сережа сейчас в медицинском училище в Ашхабаде, Константин Георгиевич и Валерия Владимировна – в Рязанской области.
Нашелся Борис Подкопаев. Помните его, Анна Порфирьевна? Замечательный художник, прекрасный человек. Он учился в архитектурном техникуме. Пишет, что теперешняя его специальность (конечно, военная) противоположна гражданской: “все уничтожаю”. Награжден медалью и орденом. Лейтенант.
Вчера получил два письма от воспитательницы Галчонка. Пишет, что она лучший ребенок в детском доме по рукоделию, рисункам, скромная, умная девочка. Она уже умеет читать и писать.
Эти вести, конечно, очень отрадны для меня.
Милая Анна Порфирьевна, когда я был в Москве, забыл поговорить о Коле Теник. Мы расстались в сложной боевой обстановке и я очень боялся, что Николай погиб. Теперь я узнал, что он работает в одной армейской газете, здоров и бодр.
Я все еще живу в мирной обстановке, наслаждаюсь, когда выпадает время, ароматом тургеневских мест. Вот сейчас уже вечер. Сижу в палатке. Из нее виден край голубого неба. Палатку обступили цветущие калины, наполняющие воздух простым ароматом лета. У ног распустились ландыши и незабудки. Неугомонный бесстрашный соловушко уселся на ближней калине и затянул на всю ночь свою невыразимую песню. Каждую ночь поет он здесь, напоминая, что на свете есть чудесная, красивая жизнь. Как много чувствуешь, как мало можешь передать словами! Хочется жить, быть хорошим, хорошим и любить, всех без исключения любить!..
Часто навещает тоска. Стараюсь гнать ее всеми силами, но она настойчива и нахальна.
Мама, если можно, пришлите “Войну и мир”, только в дешевом издании, чтобы не жалко было трепать. И обязательно пришлите свою фотокарточку. Пишите мне чаще, моя родная, милая мама. Крепко Вас целую. Ваш любящий Женя. Привет Ольге и Левушке.


Фронт. 22 августа 1943 г.
Милая дорогая Анна Порфирьевна!
Не знаю, дойдет ли это письмо, но пишу. Сейчас мне очень трудно уцелеть, и только какая-то необъяснимая внутренняя уверенность убеждает меня, что я еще буду жить. Бои носят ожесточенный характер. Нахожусь примерно в тех местах, где произошла моя сентябрьская трагедия. Много опасностей, но я сам часто иду на риск, чтобы забыть все свои печали и невзгоды и лишний раз испытать судьбу. Служу в прежней должности, но выполняю самые разнообразные задачи. Недавно поймал немца обер-ефрейтора Пауля Кине. Он мой ровесник, старый вояка. Мне с ним уже приходилось однажды встречаться… Он был и под Москвой, рассматривал в бинокль башни нашего родного города. Я смотрел на него и думал: “Это он хотел загубить меня. Это он хотел обесчестить Азоль. Это он лишил меня счастья”. Я не убил его. Какая-то брезгливость заставила меня отправить его в плен, хотя стоило сказать лишь одно слово, чтобы его жизнь оборвалась.
Суровы и жестоки дни. Смерть и удары, раны и кровь – моя нынешняя картина. Бессонные, тревожные ночи проходят медленно и тоскливо. И на фоне жестокой войны еще все-таки вырисовывается мое личное, родное, близкое…
Милая моя родная мама! Простите мне откровенность и жалобы. Вы пишете, чтобы я поделился своими радостями и печалями. Даже по стилю письма, мама, вы можете судить, как я расстроен и несчастен…
От Галюшки давно ничего нет. Дядя Вася, наверное, уже умер. Люба прислала мне на днях письмо и сообщила о его безнадежном положении. Если так, я остаюсь почти совсем один, а вернее – абсолютно один. Азоча, по-видимому, вышла замуж. Пишет ли она Вам? Я уже очень давно не получаю писем. Я даже уверен, что она уже замужем: это я прочел между строк письма ее родных. Азочу не интересует какой-то военный, пусть даже старый знакомый. Он был слишком робким и любящим, и о нем не стоит помнить…
Милая мама, я сейчас ничто. Военная карьера меня не манит. Я боюсь, что из меня вообще ничего не выйдет. Но буду стараться, приложу все силы, чтобы заставить Азочу заговорить обо мне. Пусть мои рассуждения по-мальчишески глупы, насыщены романтикой. Лишь бы хватило способностей, и я заставлю ее жалеть о совершившемся. Она живет среди роскоши и сразу забыла того, кто не сегодня завтра умрет, того, кто ничем не обидел ее и любил больше всего на свете. Как это обидно и горько, моя родная, хорошая мама!
Поддерживают меня письма Паустовских. Какие они чудесные, замечательные люди! Милая Анна Порфирьевна, пишите скорее. Крепко, крепко целую Вас. Ваш любящий Женя. Привет Ольге и Левушке. Жду письмо! Простите, что плохо написал. Сейчас бы я уже шел на пятый курс!

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"