ТЕОРЕМА СОЦИУМА 
 

Глоток свободы

Война воспитала новых людей, привыкших решать и брать ответственность за эти решения на себя. Они много видели и многого ждали от мирной жизни после победы. Большинство из них дождались только места в сталинских лагерях. Но последствия войны позже сдвинули общественное сознание – как в Европе, так и в нашей стране

О параллели Великой Отечественной войны с войной 1812 года я слышал от людей, переживших войну 1941–1945 годов. Это не надуманное сравнение, это ощущение тех, кто сам прошел войну. Мои родители, вспоминая войну, говорили мне то же самое. Это же я потом нашел у Гроссмана – о войне как глотке свободы, как воспитательнице свободных людей.
Гроссман пишет о том, что люди на войне были вынуждены брать на себя ответственность. Если до этого людей приучали подчиняться и ждать решений сверху, то теперь они были поставлены в новую ситуацию. Они должны были проявлять инициативу, а без этого невозможна свобода, именно в этом ее ростки.
И второе: расширение кругозора – как расширился он и для участников войны 1812 года. Люди побывали за границей, поняли, что мир не ограничивается их средой и их страной, что он огромен. Люди тридцатых годов воспитывались в ощущении осажденного лагеря, теперь изолированность рухнула, и конечно, это был гигантский прорыв в сознании. Он опять-таки был опасен для режима.
Это следует иметь в виду, говоря о влиянии войны на культуру в самом широком смысле. Для меня центральный вопрос культуры – вопрос о человеческой свободе, о свободе человеческого творчества, социального прежде всего. Прорыв, встряска, подобная такой войне, не могли не породить подобных ощущений, стремлений, сдвига в мышлении именно в эту сторону. У нас от этих последствий войны старательно освобождались. На Западе этот странный плод пророс в большей мере, хотя и здесь все непросто.
Последствия и уроки войны были восприняты очень по-разному. С одной стороны, огромный взрыв национализма произошел везде, не только в СССР. Если в двадцатые-тридцатые годы интернациональные идеи сильно подорвали влияние национализма, то война вновь резко усилила его.
Эренбург в мемуарах свидетельствует, как трудно было пробудить в тогдашнем населении антинемецкий дух. Воспитанные в идеях интернационализма, люди долго это не воспринимали. Не случайно, скажем, война с Финляндией, которая, по сути дела, была уже имперской, подавалась общественному сознанию как война с белофиннами. Вспомним, все противники, против которых велись войны, до тех пор именовались “белыми”: белополяки, белофинны и так далее. Война велась не с Японией, а с самураями, не с Китаем, а с белокитайцами.
Война 1941 года впервые была не войной с белыми, не войной просто с фашизмом, это была национальная война, война двух государств, двух наций. Жесткая идейная националистическая накачка началась еще до войны, но во время нее пошла очень круто. Началось возрождение державных националистических традиций.
На Западе война тоже сплотила нации, противостоящие фашистской Германии. В борьбе за национальное освобождение объединялись люди самых разных убеждений, социальных групп и слоев. Постулировалось национальное единство в “высших” (национальных) интересах против внешнего врага. Это было во всех движениях Сопротивления.
Именно это использовали правящие круги западных государств и после войны. Мне кажется, что система “социального партнерства”, которая получила развитие в западных странах, особенно в послевоенной Европе, базируется на этой традиции Сопротивления. В том числе и на представлении о том, что государство должно выражать интересы всей нации в целом и, следовательно, обязано взять на себя новые социальные функции. Без этого сдвига в массовом сознании трудно понять всю послевоенную историю Европы.
Для многих у нас сегодня Запад – идеал политической демократии, разрыв с фашистской традицией. Но сами люди Запада реагировали подчас совершенно иначе. Участники молодежного протеста шестидесятых годов спрашивали: в какой мере современное западное общество учло уроки фашизма? Только ли это политический режим или нечто большее? Не имеет ли он более глубокие корни и не связан ли он в той или иной степени с особенностями современной цивилизации?
Имеется в виду современная индустриальная цивилизация. Фромм, Адорно и Хоркхаймер говорили об этом еще до или во время мировой войны, так что эта идея не новая, но именно в шестидесятые она стала ощущаться как подлинно актуальная широким общественным сознанием. Герберт Маркузе сформулировал свой знаменитый постулат, который прямо выводит на проблематику будущего, проблематику альтернативы. Задача, сказал он, состоит в том, чтобы сформировать человека, который будет органически не в состоянии построить новый Освенцим. А до тех пор никаких гарантий от возвращения и повторения фашизма нет и быть не может.
Интенция молодежного протеста шестидесятых годов, сформулированная им тема цивилизации и людей, которые будут не в состоянии построить новый Освенцим, – это и может вывести на новую альтернативу и даже прямо предлагает ее.
Между 1988-м и 1991 годами наши социальные движения по размаху своему и масштабу обогнали даже социальные движения на Западе. Но, увы, наше общество оказалось не способно на длительную кропотливую работу, на самоорганизацию.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"