ТЕОРЕМА СОЦИУМА 
 

Меняющееся лицо войны

Восприятие войны менялось у одного и того же человека на протяжении ее самой;
что уж говорить о восприятии войны целым народом более чем за полвека…

С первого дня большой войны рванулся в военкомат и был огорчен, что меня несколько месяцев не брали. А вот в лыжные батальоны на финскую войну не хотелось идти, и я не пошел (это делалось добровольно), хотя не был совершенно уверен, что поступаю правильно. Большая война была страшнее финской, но почему-то страх мгновенно смыло. Даже в октябре, когда одушевление первых дней угасло, все шло не так и враг был под Москвой. Но в том-то и дело, что под Москвой. Мне не было стыдно, что с финнами воюют другие, а защищать Москву – это я непременно должен сам. И 16 октября я взял в руки канадскую винтовку и 20 патронов (другого оружия не нашлось).
Несмотря на явную слабость нашего арсенала, ополченцы сразу выключились из паники и радовались своей храбрости. Так на волне радостного одушевления прошли первые солдатские дни. Снова вспомнилось, что война антифашистская.
Потом был трудный военный быт, но первый быт прошел опять на волне воодушевления, даже восторга. А потом началась мясорубка. В ожидании контратаки нас выложили какой-то нелепой кучей на околице, при ярком солнечном свете – учебной мишенью для «юнкерсов». Если бы наши командиры были изменники, ничего лучшего нельзя было бы придумать; но они просто были чудовищно неопытны. После двух-трех часов снежное поле все оказалось в ярких розовых пятнах.
Еще одно лицо войны: густой запах гноя в госпиталях.
Новая мясорубка – сталинградская. Новые бомбежки. Первое чувство – ужас. Через полчаса я с паникой справился и пошел выполнять свое задание. Оно было простым: опросить раненых, кто отличился в бою. После госпиталя я сильно хромал; меня прикомандировали к редакции газеты. Так началась моя работа журналиста в бою. Опасность поменьше солдатской, но надо было писать о подвигах, а подвигов не было. Когда наступление идет неудачно, когда «не война, а одно убийство» (солдатская поговорка тех лет), журналист начинает себя чувствовать соучастником преступления.
Война повернулась ко мне еще одним лицом: своей ложью.
Я не боюсь призраков, но идти среди гниющих трупов, вдыхая запах тления… Когда на моих глазах людей убивали бомбы и мины, это входило в картину войны, я ее заранее принял, и мне нетрудно было пройти мимо солдата, которому только что снесло полчерепа, или переступить через окровавленные лоскуты полушубка. Но в образ войны, сидевший в моем мозгу, входили и похороны… Сейчас снова стоят перед глазами неубранные трупы на улицах Грозного. И где-то за кадром бродят матери, разыскивая своих сыновей. Где-то за кадром они бродили и в поле смрада, по которому я проходил каждый вечер к северо-западу от Сталинграда, в районе совхоза «Котлубань».
Впечатления ложились слой за слоем и остаются на душе сейчас, полвека спустя. Так ложатся на совесть России вести и новости из Чечни.
Чувство ужаса уступило место чувству победы. Война стала радостью победителей. Пришли к какому-то мостку, за которым был установлен черный щит с надписью: Германия. Война стала мщением немцам. Всем немцам.
Черный щит говорил нам: в Германии все позволено. Через день или два я увидел на свалке, возле фермы, обнаженный труп девушки лет пятнадцати – шестнадцати, изнасилованной и убитой. Сознание мстителя, внушенное пропагандой, мгновенно смыло. Но большинство солдат и офицеров были менее чувствительны. Анатолий Павлович Злобин вспоминает разговоры офицеров той поры: «Ты сколько раз сегодня отомстил?» – «Два раза». – «А я – три раза».
Победа в апреле – мае 1945 года раздвоилась в моем сознании. С одной стороны, знамя над рейхстагом. С другой – эта девушка. И не она одна…
И все-таки победа, победа… И все-таки мы их, а не они нас…
Я решительно отказываюсь дегероизировать войну. Было огромное напряжение всех сил народа. Был массовый полет над страхом. Состарившиеся ветераны до сих пор вспоминают это как свой звездный час. А что потом?
Освободив Запад от фашизма, мы сами стали наследниками фашизма. Нет ничего удивительного, что внуки солдат, погибших на войне с фашизмом, становятся фашистами. Их к этому хорошо подготовили. Начиная с конца тридцатых годов, коммунизм дрейфует к национал-коммунизму. Чем уродливее был реальный социализм, тем больше нажим на военно-патриотическое воспитание, на гордость победой, на имперское чувство…
Был ли смысл в войне? Есть ли смысл в истории?
Вопросы остаются открытыми. У истории нет ответа. Если люди сумеют выйти из экономического кризиса, из духовного кризиса, то смысл есть. Поспев к Берлину в апреле 1945 года, наши армии, устлав дороги трупами, спасли Европу от атомных бомб. Уничтожив Гитлера, мы создали возможность мирного соревнования двух систем – и выкопали могилу сталинизму (он для мирного соревнования не годился).
Только неправильные вопросы имеют ответ. На правильные вопросы нет ответа.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"