КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА 
ОБРАЗ 

Один из тех, кто...

За что студенты любили профессора Бабаева

Не могу назвать ее радостной. Человека этого уже нет. Словно не в силах был примириться с многим из того, что окружало, хотя не жаловался и редко возмущался.
Недавно в одной из статей я сослался на Э.Бабаева, напоминая о его щепетильной честности. А вскоре после этого в журнале «Знамя» прочитал обстоятельные воспоминания о нем бывшего студента. Выпускник МГУ А.Терехов посвятил их своему профессору Эдуарду Георгиевичу Бабаеву, мобилизуя собственную память и собирая, как признается, разрозненные записки. Таким образом мотивируя клочковатость мемуаров. Их, с одной стороны, устремленность к Бабаеву, а с другой – оправданность отступлений, присутствия фигур, не всегда обязательных.
Фамилия А.Терехова для меня не неожиданна. Когда он начинал свыше десяти лет назад, я написал что-то одобрительное и – это не слишком принято – получил благодарственное письмо. Но в дальнейшем, признаться, не следил за публикациями А.Терехова и теперь обнаружил уверенную руку профессионала. Быть может, слишком уверенную, позволяющую порой отдаляться от человека, поставленного в центр повествования. Не поручусь, что воспоминания от этого выигрывают. Слишком неординарна в мыслях, поступках, словах личность главного героя, чья фамилия – Бабаев – вынесена в название, хотя лекции он читал не на филологическом факультете, а на журналистском, да еще на вечернем отделении.
Если не все, то очень многое должно было сделать его, к тому же полуглухого, едва заметным. Отбарабанил свои лекционные часы – и до свидания. Ушел хромая, опираясь на палку. Сиди себе пиши диссертацию. Расслабляйся.
Диссертацию он защитил, ходил в профессорах, докторах наук. Особенности не столько в биографии, сколько в личности, рано выказавшей себя.
Мальчик рос в далеком Ташкенте. Армянин («лицо кавказской национальности»), он не знал родного языка. Сына кадрового военного инженера, его менее всего интересовала армия. Даже в войну. Но именно в эту пору он обретал себя. Подружившись с эвакуированной А.Ахматовой, сразу почувствовавшей и оценившей человеческую незаурядность мальчика, по-взрослому судившего о русской литературе, имевшего собственное мнение о стихах и стихотворцах.
Этому отдавала должное еще одна ташкентская знакомица Бабаева – Надежда Яковлевна Мандельштам. Но Анна Андреевна оставалась другом, ее поэзия – его поэзией. Эту верность он пронесет сквозь годы, а она сумела ее оценить, особенно когда Бабаев прочитал на память одно из стихотворений, которое Ахматова считала потерянным.
Великая поэтесса дорожила ташкентским юношей больше даже, чем его друг детства поэт Валентин Берестов, несколько оглушенный своей популярностью.
Слава Бабаева была иного рода. Его стихи обычно не публиковались, он читал их в узком кругу, но случалось и с кафедры. Однако из-за глухоты плохо слышал одобрение. Не всегда мог представить реакцию на них.
«Начала надвигаться глухота, словно наказание за любовь к голосу». «Я уже никогда не смогу ощутить прелесть тихой, доверительной речи».
Возможно, это усугубляло чувство неустроенности, неприкаянности, сохранявшееся и с появлением дома, семьи. (Дочь хотел назвать Анной, но взбунтовалась жена.)
Он умел твердо стоять на своем, когда касалось взглядов, мнений, отношений, но в чем-то домашнем, казалось бы, узком мог отступить.
В литературной среде, как, впрочем, и университетской, люди зачастую следуют стадным законам. Бабаев оставался сам по себе. «Он жил один», – пишет А.Терехов, подтверждая мои наблюдения над профессором, остававшимся для меня Эдиком.
А.Ахматова нацеливала его на учебу в Московском университете, но получилось иначе. В МГУ он попал уже сложившимся ученым и – случайно. Попросили прочитать о Толстом. На первую лекцию явились четыре студента. На последнюю – человек двадцать. Он неожиданно стяжал славу. Его полюбили «как красивое, непонятное и очень другое, – пишет А.Терехов, – любили из сочувствия к самоотверженности и сочувствия к чудаку, по привычке, его слушали как музыку, не веря (и я) – но сам Эдуард Григорьевич служил правде <...> он воевал, утверждая: «Многие вас будут обманывать!» Он требовал (точнее: хотел) от людей определенности в душе, честных правил <...> и еще мудрости, которая примиряет всех, не смешивая и не предавая».
Соглашаясь с А.Тереховым, не стану комментировать эту цитату. Пусть каждый сам определит свое отношение к ней. Мы слишком привыкли к спасительной формуле «один из тех, кто...». Формула эта обладает меньшей универсальностью, нежели ей приписывают.
Мемуарист стремится объяснить любовь студентов к Бабаеву, сознавая приблизительность своих объяснений («мне кажется»). Ему кажется. Будто чудаковатого профессора любили как красивое, непонятное и очень другое, любили из сочувствия к чудаку, слушали как музыку, не веря (это само по себе поразительно), что Бабаев служил правде.
Смирение паче гордости – это тоже об Эдуарде Бабаеве. Своеобразном, кристально честном человеке, оригинальном ученом, самобытном поэте.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"