ЛЮБИМЫЙ ГОРОД 
ХАРАКТЕР 

Столица путешествующих

Образ Твери почувствовать непросто. Вот скажешь: «Петербург» – и сразу представляются бесконечные проходные дворы, дорогие дворцы и дождь, обязательно дождь. Москва – и против воли возникают в памяти известный всем с пеленок Кремль, а также суета, дороговизна, ну и Центральный парк культуры, например. Владимир – старинные храмы. Таганрог – степенность, коммерция, море. Калининград – российская Германия. А Тверь? Здесь что?
И лишь немного поразмыслив, понимаешь: Тверь – этакая столица путешествующих.

Поездка в Тверь (как самоцель или проездом) – дело одновременно и традиционное, и ритуальное. В первую очередь, видимо, потому, что город расположен на пути между двумя российскими столицами, притом примерно посредине. Драматург Александр Островский так сформулировал эту особенность: «Чистота необыкновенная. По всему заметно, что это был коридор между Петербургом и Москвой, который беспрестанно мели и чистили и по памяти и по привычке чистят и метут до сих пор».
Перед Тверью путешественник обычно сталкивается со странными вещами. Вот, например, что чувствовал инженер Пэрри (реальное лицо, описанное Андреем Платоновым в повести «Епифанские шлюзы»): «Изредка в лесу обнажалась церквушка – деревянная, бедная, со знаками византийского стиля в своей архитектуре. Под самой Тверью Пэрри заметил даже дух готики на одном деревенском храме при протестантском постном убожестве самого здания. И на Пэрри задышала теплота его родины – скупой практический разум веры его отцов, понявшей тщету всего неземного».
А последний перед Тверью населенный пункт (если въезжать со стороны Москвы) обескураживает путников одним своим названием – Эммаус. Почему, откуда здесь Эммаус? Граждане попроще что-то думают про Микки Мауса, а тот, кто знает, что Эммаус – место встречи воскресшего Христа с учениками, оказывается еще в большем смятении.
Правда, весь этот сюрреализм заканчивается собственно в городе (упомянутый уже Островский так продолжил свою мысль: «Едва ли во всей Великороссии найдется еще такой безжизненный город»), но путешественников это обстоятельство не останавливает. Главное – перемещение в пространстве в сторону Твери.
Зачем перемещаемся – не важно. Кто-то по нужде, кто-то по прихоти, кто-то случайно. Вот, например, отрывок из стихотворения А. Галича:

Начнем иначе – пять зайчат
Решили ехать в Тверь,
А в дверь стучат,
А в дверь стучат –
Пока не в эту дверь.

Пришли зайчата на вокзал,
Прошли зайчата в зальце,
И сам кассир, смеясь, сказал:
«Впервые вижу зайца!»

Больше Тверь в этом стихотворении ни разу не упоминается (зайчата по большому счету тоже). Мотивация – зачем зайчатам ехать в Тверь? – отсутствует. Однако что-то в подсознании у Галича сработало, и из бескрайнего множества мировых городов он выбрал Тверь. Сразу и безошибочно.
Не всегда дорога радовала. Боратынский писал в дневнике: «Миновали Завидово. В Твери заночевали. Дождь. Небо без просвета. Размокшие поля. Туман. Сырость. Птица грач ходит по пашне. Укачивает… Осенняя дорога уныла. Туман цепкой прохладой оседает на фартук коляски, на лицо, на душу».
Уют никто и никому не обещал. А разочарования случались. Лесков в малоизвестной повести «Загадочный человек» (так же как и «Епифанские шлюзы», посвященной персонажу реальному, на сей раз журналисту Артуру Бенни) сообщал: «Едучи с недалеким, болезненным, чахлым и до противности неопрятным чиновником Нечипоренко, Бенни немного нужно было, чтобы разглядеть своего ментора. До Твери Бенни уже составил себе ясное понятие, что спутник его крайняя ограниченность и несет белиберду. Остановившись по дороге в Твери, где им следовало сесть на пароход, они уже немножко поссорились. В маленьком трактирчике, где они пристали, Нечипоренко, строго взыскивая с трактирного мальчика за какую-то неисправность, толкнул его и обругал словом, которое Бенни понимал и которого не мог слышать.
Бенни показалось ужасным такое обращение со стороны человека, который ехал «сходиться с народом», и у них произошла сцена. Бенни настоятельно потребовал, чтобы Нечипоренко или тотчас же извинился перед трактирным мальчиком и дал слово, что вперед подобного обращения ни с кем из простолюдинов в присутствии Бенни не допустит, или оставил бы его, Бенни, одного и ехал, куда ему угодно».
Почему подобная история случилась именно в Твери? Не потому ли, что в действительности была выдумкой Лескова, у которого сработал, не спросясь, тот же ассоциативный механизм: путешествие – неуют – Тверь. А путешествия практически всегда сопряжены с определенным неуютом, и пресловутая романтика далеких странствий – лишь приторноватая облатка на определенно горьком снадобье.
А вот еще один литературный сюжет – стихи Александра Измайлова. Почему-то (нам теперь более-менее понятно, почему) он написал песню «На отъезд в Тверь»:

Собираюся теперь
В город древний, славный – Тверь.
Скоро тройку подхвачу
И как вихорь полечу –
А журнал, стихи хоть кинь!
Еду, еду – динь, динь, динь,
Динь, динь, динь, динь, динь, динь, динь, динь.

Но, как несложно догадаться, все эти «динь, динь, динь» к добру не привели.

Не любят здесь литературы –
(Скажу я по секрету вам)
Особенно из старых дам.
Клянусь, тверские все дворянки
Не стоят и одной крестьянки:
Играют в карты день и ночь
И сплетничают во всю мочь.

И еще, в другом месте:

Не милы мне дамы-игрицы в Твери:
Весь день козыряют, чорт их побери!

Словом, налицо разочарование в надеждах и депрессия, нам уже знакомая по вышеперечисленным отрывкам.
(Кстати, в самом начале девятнадцатого века было еще хуже. Когда в должности тверского (а также новгородского и ярославского) губернатора пребывал принц Георгий Гольштейн-Ольденбургский, для мощения улиц Твери диким камнем был установлен налог: по 30 камней с каждого судна, по 15–30 с каждого плота, по 10–20 с каждой лодки и по три с каждой подводы. За каждый «недовезенный» камень – гривна штрафа. Но это, что называется, к слову.)
Видимо, в силу всех этих причин Тверь (при очевидной доступности, во всяком случае, из обеих российских столиц) воспринималась как нечто непостижимо далекое. Василий Розанов писал в одном из своих наблюдений об Иване Третьем и новгородском колоколе: «И послал Вечевой Колокол куда-то в Тверь и вообще в “места не столь отдаленные”».
Да что там говорить! Даже название этого города отличалось очевиднейшим непостоянством. Владимир Солоухин (по воспоминаниям Довлатова) высказывался так на этот счет:
– Был город Пермь, стал – Молотов. Был город Вятка, стал – Киров. Был город Тверь, стал – Калинин… Да что же это такое?! Ведь даже татаро-монголы русских городов не переименовывали!
Неудивительно, что город Тверь оказался в подобной компании. А при первой же возможности (в отличие, к примеру, от того же Кирова) переименовался снова в Тверь. При этом железнодорожная станция еще долго носила советское имя «Калинин»: Министерство путей сообщения не поспевало за столицей путешественников.
Кстати, насчет литературы. Упомянутый несколько выше Александр Измайлов был не прав (дескать, «не любят здесь литературы»). Любят, и более того – иной раз подменяют ей главную тему. Взять, к примеру, Радищева, «Путешествие из Петербурга в Москву». В отличие от бытовых жанровых сценок, из которых большей частью состояли главы этого произведения, глава «Тверь» имела лишь одну такую сценку:
«– Стихотворство у нас, – говорил товарищ моего трактирного обеда, – в разных смыслах как оно приемлется, далеко еще отстоит величия. Поэзия было пробудилась, но ныне паки дремлет, а стихосложение шагнуло один раз и стало в пень».
А дальше – исключительно литературоведческие рассуждения, заканчивающиеся скандальной одой «Вольность», за которую автор был сослан в Сибирь (вот и опять своего рода путешествие).
Сразу же после революции в Твери образовалось так называемое Тверское литературно-художественное общество имени И.С.Никитина, объединявшее писателей-самоучек, «вышедших из трудового народа и не порвавших с ним духовной связи». Естественно, новое общество начало свою деятельность с акции, связанной с приездом в Тверь огромного количества людей – организован был так называемый Губернский съезд писателей из рабоче-крестьянской среды.
* * *
Тверь, как мы уже писали, – центр пути, соединяющего две российские столицы. Неудивительно, что здесь был выстроен роскошнейший из путевых дворцов, созданных для дорожного отдохновения царской семьи. Он возник в 1765 году на месте сгоревшего двумя годами раньше дома здешнего архиерея. Покровительствовала тому строительству сама Екатерина, вообще любившая город на Волге («Тверь после Петербурга – самый красивый город империи», – писала она своему приятелю, французскому философу барону Гримму).
А уже в 1767 году матушка-царица в первый раз остановилась в новой резиденции и дала торжественный обед для местного дворянства.
Не прошло десятка лет, и новенький дворец был отведен под резиденцию графа Я.Сиверса, первого губернатора Твери (которому Екатерина также покровительствовала). И уже в 1776 году обед «на 130 кувертов» давал новый владелец. После обеда следовали развлечения. Для благородных – бал, а для простонародья «перед Дворцом изготовлен был на рундуке жареный бык, начиненный живностью и хлебом, обставленный кадками с вином и бассейнами с пивом. Народное гулянье сопровождалось и народными играми, а именно: были устроены мачты, и на мачтах для влезавших на них удальцов повешено лоцманское платье и положены деньги».
Здесь пребывали такие известные личности, как художник Владимир Боровиковский, поэт Гавриил Державин, историограф Николай Карамзин. Но вышло так, что самыми известными (по крайней мере жителям Твери) из обитателей дворца сделались губернатор принц Георгий Гольштейн-Ольденбургский и его супруга, сестра Александра Первого великая княгиня Екатерина Павловна (ей вообще с легкой руки Карамзина дали прозвание «тверская полубогиня»). На приезд этой четы поэт Радищев (но не Александр, а его сын Николай) создал проникновенное стихотворение, опять же отразившее тверское единение путешествий и литературы:

Заря блистает, возтекая
На яркий, синий свод небес
И нити света простирая
На тихий дол, на темный лес,
Ночные гонят чорны тени;
Идет чрез огненны ступени
В величьи новом царь светил;
Златятся им тенисты рощи,
Остатки убегают нощи,
Он всю природу оживил.

Ко брегу Волги сонм народа
В весельи, в радости течет;
Мне мнится, самая Природа
Себе блаженства нова ждет.
Кого же видеть там алкают,
Кого с зарею ожидают,
Кто общей радости вина?
Се ты грядешь, Екатерина,
Веселья нашего причина;
К блаженству в мир ты рождена!

…Ты Ангел тела красотою;
Но паче всех земных красот,
Ты Ангел кроткою душою,
Источник милости, щедрот;
К тебе нещасный прибегает,
Тобой отрады ожидает,
Его ты кротко внемлешь стон;
Тобою слезы осушатся,
Тобой таланты наградятся,
В сердцах себе ты зиждешь трон.

Супруг твой, наших прав хранитель,
Приняв Фемидины весы,
Законов строгий стал блюститель;
Свои минуты и часы
На ползу нашу полагает;
Покой ленивый оставляет,
И твердою схватив рукой
Кормило здешних стран правленья,
Источник будет утешенья,
Поборник истины святой.

И так далее.
Екатерина Павловна была и вправду этакой тверской полубогиней. Один из современников писал: «Она была совершенной красавицей, с темными каштановыми волосами и необыкновенно приятными, добрыми карими глазами. Когда она входила, делалось как будто светлее и радостнее».
А Карамзин (в послании к И.И.Дмитриеву) описывал это семейство более подробно: «Только в нынешнюю ночь возвратились мы из Твери, где жили две недели, как в очарованном замке (подразумевается, конечно, путевой дворец. – А.М.). Не могу объяснить тебе, сколь Великая Княгиня и Принц ко мне милостивы. Я узнал их несравненно более прежнего, имев случай ежедневно говорить с ними по нескольку часов, между наших исторических чтений. Великая Княгиня в веселом состоянии была бы одною из любезнейших женщин в свете, а Принц имеет ангельскую доброту и знания необыкновенные в некоторых частях. Не отвечаю за будущее, но теперь милостивое ко мне расположение сей августейшей четы составляет одно из главных утешений моей жизни».
Любопытно и воспоминание некой Светогоровой, характеризовавшей весь характер жизни «очарованного замка» в тот период: «В Тверь приехала на жительство Великая Княгиня Екатерина Павловна с Принцем-супругом, которого Государь Александр Павлович назначил генерал-губернатором над тремя колониями: Тверскою, Ярославскою и Новгородскою. Поселились они в Тверском дворце. Великая Княгиня была из себя красавица: темноволосая, с темными глазами, белая и скоро говорила. Ее очень все любили за обходительный нрав. Часто она давала балы во дворце и одинаково приветливо принимала и дворянина, и купца, и даже молоденького офицера; просила, чтобы все веселились у нее без чинов. Это была любимая сестра Александра Павловича, и он нередко гащивал у нее в Твери недели по три. При нем особенно веселились. В Пасху было заведено, чтобы после обедни все шли во дворец; Великая Княгиня христосовалась с каждым, и каждому яйцо давала. По-русски говорила она отлично… Ко дню ангела Екатерины Павловны все тверское общество купцов выписало из Парижа голубое, вышитое креповое платье и поднесло ей в подарок. Та приняла платье, очень благодарила и сказала, что наденет его, если государь приедет. Александр Павлович прикатил прямо к балу».
Впрочем, случались и курьезы. Как-то раз, к примеру, за обедом разговор зашел о прелестях екатерининской эпохи. Старый граф Алексей Пушкин неожиданно расчувствовался и заплакал прямо за столом, после чего воспоминания сразу же прекратились. Но старик ничуть не пострадал – наоборот, его утешили тем, что повышенная склонность к проливанию слез – одна из ярких черт екатерининского времени.
Эта идиллия длилась всего три года – с 1809-го по 1812-й. Долгое время путевой дворец использовался по прямому назначению – для кратких остановок царского семейства. Вот, например, отчет о пребывании здесь дорогих гостей в 1857 году: «11 августа. Тверь. Императрица в течение всего дня была занята приемом тверских дам, посещением церквей и монастырей и учреждений этого города. Ее величеству был дан большой обед… Великая княжна сделала целый сбор картофеля и тыкв, которых очень много в этом царском саду, совершенно превращенном в огород.
Но железнодорожный транспорт делался все более удобным, и со временем надобность в подобных остановках прекратилась. В конце девятнадцатого века «замок» был передан под резиденцию тверского губернатора. Это обстоятельство сделало губернаторство в Твери особо лакомым куском – ведь дворец находился в финансовом ведении министерства двора, и на его обслуживание (от лампочек и до прислуги) выделялось 10 тысяч рублей в год – прямая выгода для губернатора, освобождавшегося от подобных трат.
* * *
В середине XIX века через Тверь прошла железная дорога, соединившая Москву и Петербург. Долгое время целесообразность подобных путей сообщения была темой дискуссионной, и притом с преобладанием отрицательного отношения. Например, журнал «Общеполезные сведения» предрекал: «Сдается, однако... русские вьюги сами не потерпят иноземных хитростей, занесут снегом колеи, в шутку, пожалуй, заморозят пары».
Другое издание вторило: «Когда сошник самобега встретит массу обледенелого сугроба, тогда вы представите собою жалкий, но поучительный пример ничтожества искусства против элементов природы, а паровоз при встрече со снежным сугробом уподобится барану, упершемуся в стену и брыкающемуся с досады задними ногами».
Даже такой любитель всевозможных новшеств, как Александр Сергеевич Пушкин, по этой теме выступил как скептик: «Некоторые возражения против проекта неоспоримы. Например, о заносе снега».
Однако царь Николай Павлович лично велел прокладывать железную дорогу, и все диспуты сделались неуместны. Возникли диспуты другие – о маршруте. Все предложенные варианты оказались в той или иной степени объездными. Это не устроило царя. Поговаривали, что он взял линейку, соединил на карте две столицы и провел черту. А поскольку чертил, будучи во гневе, обвел карандашом свой собственный, вылезший за край линейки палец. Якобы так дорогу и построили. Прямую, но с одной ничем иным не объяснимой загогулиной.
Официальной столицей дороги был Санкт-Петербург. Официальной столицей строительства – Тверь. Во всяком случае, именно здесь на Миллионной улице жил один из руководителей проекта, инженер Н.Крафт. (Он потешал жителей города тем, что кичился своей схожестью с Наполеоном и заполонил свою квартиру портретами и бюстами этого исторического деятеля). Отсюда отдавались приказания строителям, сюда они бежали, чтобы жаловаться на свое начальство.
Собственно же тверская станция была исполнена на совесть. Здесь, кроме самой платформы с залами ожидания, кассой и службами (такими, например, как почта с телеграфом), располагались локомотивное депо с массивным поворотным кругом, водокачка, нефтекачка, склад и даже школа. Словом, на карте Твери появился новенький, пусть небольшой, но полноценный городок.
Железную дорогу запустили в 1851 году. Первыми пассажирами были солдаты. Они из Петербурга до Москвы доехали без приключений, и вскоре после этого отправился осваивать новый вид транспорта сам император – в специальном императорском составе с салон-вагонами, опочивальнями, вагонами для свиты, столовой, кухней и другими столь же необходимыми в пути подразделениями.
Правда, не обошлось без конфуза – перед одним из мостов царский состав забуксовал и встал. Выяснилось, что усердный стрелочник, готовясь встретить императора достойно, покрасил рельсы свежей масляной краской. Впрочем, неисправность быстро устранили – посыпали пути углем из топки.
Жизнь тверичан изменилась. Через станцию в день проходило целых шесть составов, и всего за полтора рубля (билет третьего класса) можно было за считанные часы оказаться в городе Москве. А заплатив чуть-чуть побольше (и, естественно, затратив чуть побольше времени) – в Санкт-Петербурге. Разумеется, и путешествующим в Тверь стало гораздо легче.
Правда, иной раз этим пользовались всевозможные мошенники. Вот, например, история, рассказанная одной из жертв начальнику Московской сыскной полиции А.Ф.Кошко: «Мой жених оказался мужчиной ничего себе. Назвался он Гаврилой Никитичем Сониным, тверским купцом, приехавшим в Москву на месяц по делам. Показался он мне человеком степенным и аккуратным…
И вот третьего дня состоялась наша свадьба. У него был шафером какой-то приятель, этакий красивый курчавый мужчина, у меня же мой двоюродный брат. Больше никого и не было. Прямо из церкви заехали ко мне, забрали пожитки и махнули на Николаевский вокзал. Заняли мы места, как господа, во втором классе, в купе. Я на одной скамейке, а напротив меня уселся муж, крепко держа карман с деньгами, переданными ему мною в церкви. Едем – беседуем. Истопники напустили такой жар, что я взопрела. Захотелось мне пить, я и говорю: «Гаврила Никитич, испить бы. Жарища такая!». А он отвечает: «Вот приедем в Клин, я мигом слетаю в буфет за лимонадом».
И действительно, в Клину он выскочил из вагона и побежал в буфет. Жду пять минут, жду десять – нет моего Гаврилы Никитича. Позвонили звонки, просвистел паровоз, и мы тронулись. Я, чуть не плача, кинулась туда-сюда, кричу проводнику: человек, мол, остался. А проводник этак спокойно отвечает: что же, это бывает. Не извольте беспокоиться, нагонит нас следующим поездом. Как доехали до Твери – я и не помню. Однако вылезла, села на скамейку на платформе, расставила около себя вещи и принялась ждать. Часа через полтора пришел поезд из Москвы. Гляжу по сторонам, оглядываюсь, а мужа нет как нет. Пропустила еще один поезд и думаю, что же мне делать теперь. Подумала я, подумала и сдала вещи на хранение на вокзал, а сама на извозчике прямо в полицейское управление, в адресный стол. Навожу справку: где тут, мол, у вас проживает купец Гаврила Никитич Сонин? Барышня записала и пошла справляться. Возвращается минут через двадцать и заявляет: «Такого купца в Твери не имеется». Тут сердце у меня так и упало».
Естественно, что вместе с новым мужем исчез и замечательный «карман с деньгами».
А впрочем, даже если путешествие не было связано с преступностью, станция Тверь была под стать самому городу, столице путешественников, неустроенных и неприкаянных. Рюрик Ивнев, например, писал в своем романе под названием «Богема»: «Голос кондуктора вывел ее из странного состояния.
– Станция Тверь. Поезд стоит двадцать минут.
Соня открыла глаза. В вагоне – движенье, шум, давка. Она берет маленький чемоданчик и выходит. Вокзал, холодный и огромный, кажется пустым. Вокруг снега, голубые сугробы, ночь. Скрипят полозьями сани по крепкому снегу. Лают собаки. Тускло горят фонари. Длинный сутулый забор провожает ее унылым взглядом».
Что ж, состояние, знакомое каждому путешественнику.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"