ТОЧКА ОПОРЫ
Второстепенные герои
Они есть в любой школе, при любом строе
Есть такое понятие в литературе,
относящееся к проходным, вроде мимолетным героям
произведения. Они и в драматургии присутствуют
среди действующих лиц, появляются на сцене редко,
говорят мало, и действие от них, кажется, не
зависит. Но когда нечто происходит, выясняется,
что в поведении этого второстепенного лица, его
репликах, молчании – скрытая пружина
происходящего.
То же самое в педагогике. Герои, которые на виду,
которых мы знаем, говорят много. Но ими ли
определяется реальный ход пьесы, которую
сочиняют для нас современные драматурги? (Ну той
самой: «Действие первое. Светлые дали
модернизации. Эпилог. Сумерки просвещения…»)
Герои, которых мы хотим представить,
второстепенны вдвойне. Во-первых, Пенза – самая
что ни на есть провинция. Провинциальнее не
бывает (отсюда, впрочем, произошла вся русская
литература, история, землеустройство, медицина,
не случайно в пензенском крае – школы имени
Лермонтова, Ключевского, Радищева, Куприна,
министра Государственных имуществ Кисилева,
хирурга Бурденко…).
Главные герои образования и его нескончаемого
реформирования Пензу обходят стороной – из-за ее
нешумливости, неприметности, молчаливого укора.
Балы генерал-губернатор дает редко, инспектор
училищ (по-здешнему – министр образования) не
желает закрывать школы в деревне, держится за
каждую. А начальник богоугодных заведений (к
слову, прообразом гоголевского Земляники был
пензяк, пушкинский знакомец Филипп Филиппович
Вигель) не морит больных, как тараканов. Скучно…
Во-вторых, в первой пензенской гимназии (школе № 1
– в каждом городе есть такая) наши герои не на
переднем плане. Ведут второстепенные предметы и
сами как бы в тени, мы с ними случайно
познакомились, обходя величественное здание
гимназии с колоннами и парадной лестницей…
А написалось о работающих в подвальном помещении.
Почему? Почему нас так интересуют второстепенные
герои, о которых ни за что не напишут в столичном
журнале с глянцевой обложкой? Признаемся, что
самим своим существованием – на задворках,
упорством делания нешумного дела, характером,
мирным или уязвленным, обиженным, эти герои
вносят дисгармонию в нашу гармоничную при любом
режиме жизнь. Поселяют какое-то беспокойство в
душе, находящейся в полном согласии с собой.
Второстепенный учитель? Ученик? Второстепенный
человек?
На дворе другой общественный строй. Другая школа.
А наш второстепенный герой был и остается. Может
быть, об этом пензенские рассказы?
Капитанская внучка
М.Г.БЕЛИКОВА
«Вы аккомпаниатор?» – «Да… – горько
усмехнулась она. – Но меня тут считают на
положении технического служащего, и мне никакой
стаж не идет».
«А музей?» – спросил я про комнату с фотографиями,
документами, старинными вещами, где мы
беседовали. В школе женщину представили как
заведующую этим музеем.
«Получилось спонтанно. Я знала, что история
большая, и моя мама вспоминала… Это вот мой дед,
все предки были такие, – показала она фотографию
молодцеватого красивого офицера. – У нас тут
размещался аравийский полк № 213, дедушка служил в
нем и во время русско-японской войны получил
оружие за храбрость и орден. Потом был на Первой
мировой начальником обоза дивизии, попал под
химическую атаку, и его комиссовали. В
шестнадцатом году вернулся, вот он – на этой
злополучной фотографии рядом с Николаем Вторым,
видите? У нас этой фотографии в семье нет, ее
прятали. Прятали, прятали, маме не дали
образование получить, звали «капитанская дочка».
Дед был штабс-капитан, когда Николай приезжал в
Пензу. Во время встречи царя дедушке доверили
держать складень – это такая раскладывающаяся,
из восьми частей икона, – и он так волновался, что
сложил ее в обратную сторону, и она треснула. В
семнадцатом году он заявил, что служил царю и
новой власти служить не будет, чем привел в ужас
домашних. В девятнадцатом году умер от тифа.
Может, так и лучше…»
Зовут капитанскую внучку – хрупкого
аккомпаниатора с высшим филологическим
образованием, а по должности техничку гимназии –
Мария Георгиевна Беликова.
Семья ее в Пензе с 1790 года. С фамилиями, говорит,
на писателей не везло – семейные фамилии
становились не очень приятными литературными
персонажами. У Чехова «Человек в футляре» –
Беликов, а у Горького – «На дне» – Сатин. Ее
прадед, однофамилец чеховского героя Иван
Егорович Беликов, был статским советником,
директором Пензенской учительской семинарии, а
бабушка – урожденная Сатина. Последняя
владелица знаменитого имения, которое Огарев
продал перед отъездом за границу. «Белый омут»
подарил крестьянам, а это «акшинское» имение
продал Сатиным. Бабушка была последней
владелицей, а потом ей пришлось бежать и бросить
дом этот огаревский, и его сожгли, от него
практически ничего не осталось. А был каскад
прудов, плескались карпы. Кому, говорит она,
мешало…
Мама хранила метрику, свидетельство о рождении, в
ней было написано – дочь штабс-капитана 213-го
аравийского полка, капитанская дочка.
Образование получить ей не давали, но она сама
себя сделала. Стала директором дома народного
творчества; все сказительницы, умельцы у нее были.
Находила умельца, который нигде не учился,
гимнастку какую-нибудь – «женщину-змею»,
замечательные голоса, которых Свешников брал к
себе в хор. Да и у них тоже здесь был
академический хор Дома работников просвещения.
Замечательный хор учителей гремел. Находился в
здании костела, там можно было шепотом сказать –
такая акустика…
Мама была концертмейстером. В 1948 году выступали в
Колонном зале в присутствии Сталина, и после
этого выступления ее сняли как не осуществлявшую
руководства. Она пробовала писать письмо. Но
местное начальство сказало: «Вы каждый раз
писать Сталину будете?»
В общем, работать ей не дали. Но она очень хорошо
переписывала ноты. Играла на всех народных
инструментах. К концу жизни получила место в
музыкальной школе. Вела кружок в Доме учителя.
Несла, в общем, свет в массы.
«И многое из того, что я умею, – говорит мне
капитанская внучка, – от мамы. Она вышивала нам
белые воротнички…»
Быстро решала все вопросы. К кому угодно могла
пойти, добиться у министра аудиенции. Ее знал и
очень любил Исаак Осипович Дунаевский, она
переписывала ноты его произведений и исполняла
их в Пензе. На склоне лет написала мемуары, они
были изданы под другой фамилией…
Среди предков капитанской дочки был Павел Тучков
– в 30-е–40-е годы XIX столетия московский генерал-губернатор.
Их было четверо братьев, все генералы, герои
Отечественной войны 1812 года. Самый молодой и
самый красивый, Александр, в двадцать семь лет
погиб при Бородино, в него попало пушечное ядро, и
ничего не осталось, жена нашла только палец с
кольцом. Она же, в девичестве Маргарита
Михайловна Нарышкина, построила позже
Бородинский монастырь, который начал выпекать
знаменитый хлеб, именуемый и сегодня
«бородинским»…
Без малого два века минуло. В перестроечные
времена возник Союз потомков участников войны 1812
года, в который вступила и внучка штабс-капитана,
потом из союза выросло дворянское собрание.
Сколько, говорит Мария Георгиевна,
переплетений… Племянник одного из боевых
генералов, ее родственник Алексей Алексеевич
Тучков, женился на дочери оренбургского
губернатора Наталье Аполлоновне Жемчужниковой,
брат которой был членом Союза Благоденствия, то
есть связан с декабристами. Еще, замечает она, с
Козьмой Прутковым – псевдоним, под которым
писали братья Жемчужниковы и Алексей
Константинович Толстой.
А в ее сатинской родне были Рахманиновы. И мама
нашла в Америке родную сестру жены Сергея
Васильевича Рахманинова и переписывалась с ней
до ее смерти. Потомки, разбросанные по всему
свету, признали ее родство. А здешние родные
говорили ей: ты сошла с ума, тебя записало КГБ…
На самом деле судьба капитанской дочки и ее
потомков в сравнении с другими не такая уж
страшная. Не расстреляли. Не сгноили в лагере. Ну,
не приняли в пионеры, не дали сделать карьеру. О
таких говорили когда-то в коммуналках: «Из бывших.
Обиженные…» И сейчас обиженная. Но это еще
вопрос, что стало бы с пушкинской капитанской
дочкой, победи Пугачев?
Ученики Марии Георгиевны, кстати, написали
работу «Судьба капитанской дочки после 1917 года»
и отослали в общество «Мемориал». Академик С.О.Шмидт
прислал положительный отзыв…
Гимназия, в которой служит техничкой Мария
Георгиевна, исторически знаменитая, носит имя
Белинского, который некоторое время, на
безденежье, преподавал здесь словесность. А
музей в советское время считался ленинским. И в
отличие от других музеев имел к тому хоть какие-то
основания: отец вождя Илья Николаевич Ульянов
преподавал в этой пензенской гимназии
математику и познакомился тут со своей будущей
женой Марией Александровной Бланк, приехавшей в
гости к сестре, бывшей замужем за инспектором
Веретенниковым, который жил на первом этаже
этого здания…
Оно замечательно сохранилось – с гулкими
коридорами, высокими окнами. Здание
провинциальной гимназии когда-то считалось
связанным с двумя-тремя разрешенными советской
властью именами, а когда разгребли завалы…
Сколько тут всего оказалось!
По сохранившимся фотографиям один учитель
сделал портреты, получилась картинная галерея в
пролете школьной лестницы. Кто здесь только не
учил и не учился.
Академик-языковед Федор Иванович Буслаев,
создатель публичных библиотек Константин
Романович Евграфов, основатель отечественной
педиатрии Николай Федорович Филатов… Дмитрий
Андреевич Перевозчиков, впоследствии ректор
Московского университета, воспитавший всю
русскую литературу – Лермонтова, Герцена,
Огарева, Тургенева – и принимавший экзамен у
Белинского. Впрочем, кажется, и у Каракозова,
стрелявшего в царя, вследствие чего гимназии, где
воспитывался преступник, было отказано
наименоваться Высочайшим именем.
Много было тут имен – созвездия, постепенно
проступавшие на темном небосклоне Отчизны. В
этой школе можно было воспитывать на собственных
традициях, а не на красных датах календаря, на
своей судьбе, истории. В эмиграции в Париже
существовал кружок воспитанников 1-й гимназии
Пензы, в него входили Роман и Сергей Гуль –
основатели «Нового журнала» в Нью-Йорке. Можно
было воспитывать ребят на увлекательной одиссее
выпускника, полярного исследователя Николая
Галкина, чьим именем называется остров в
Антарктиде. И на примере судьбы Михаила
Тухачевского, чье имя было вычеркнуто из
учебников, но скрипка, сделанная когда-то
учеником, каким-то чудом сохранилась в этой
пензенской гимназии…
«Скрипка играет?» – спросил я техничку-аккомпаниатора
Марию Георгиевну Беликову. «Вообще-то играет…»
В музее висела карта звездного неба – достижений
учеников в спорте, искусстве, науке, латыни,
риторике, философии, которые снова, спустя век
преподавались тут. Проходили традиционные
чтения, выдавались именные награды. Впрочем, еще
недавно, в советское время, гимназия была как все.
Единая трудовая, сталинская, хрущевская… Хотя,
вспоминали выпускники, какой-то дух ощущался, еще
в 60-х годах был заросший, со старыми деревьями сад,
и работали учителя, еще помнившие гимназических.
Учились дети советской провинциальной
интеллигенции, веяло духом культуры. Потом стали
учиться дети номенклатуры. А теперь – «новых
русских», которые могут, сказали мне, прийти в
школу и пошуршать бумажками…
В общем, если подумать, все возвращается на круги
своя: ведь и сто лет назад в губернской гимназии
учились не бедные. Впрочем, возвращается ли?
Мария Георгиевна водит экскурсии детей по старой
Пензе, непереименованной. По Советской, бывшей
Губернской, улице – на Советскую, бывшую
Соборную площадь. «Ну правильно, – говорит она, –
смешно возвращать Соборную, если собора нет…»
Можно и поставить, как в Москве, но будет ли собор?
Ведь он вначале должен внутри построиться. В Риге,
некогда являвшейся частью Российской империи,
приняли закон и вернули имущество владельцам. А
мы ничего не вернули из награбленного. И не
собираемся. Грабим дальше.
И такое же отношение к человеку. К нему, «из
прежних». Обиженному. Техничке в гимназии.
Гимназия шумная, уникальная, знаменитая. Масса
имен. Но имена именами, а она – живая…
«Все-таки моя задача, – говорит Мария Георгиевна,
– чтобы ребята что-то знали, что-то помнили. А то
многие не знают, по чему ходят, где живут. Нет,
конечно, традиция – это не то, что тропа, вступил
на нее и идешь. Прошлое не определит, как они
будут жить сегодня, это уж собственное решение,
свой голос».
А она в школе аккомпанирует. Хореография, бальные
танцы, хоровое пение. Ну, то, что нужно к
праздникам. Единственное, чего добавляет, – к
датам какую-нибудь оду Белинскому на стихи
Некрасова: «Учитель, перед именем твоим позволь
смиренно преклонить колени…» Какое-нибудь
классическое произведение. Но ребята все равно
тянутся к современной музыке, той, что идет из
радио, телевизора. И ничего не знают о другой. Не
знают, например, где происходит действие оперы
«Мадам Баттерфляй», кто написал «Весну
священную»… Она даже вопрос Путину задавала:
почему классическая музыка исчезла из эфира?
«А где это вы ему задавали?» – «А по горячей линии,
звонила из дома и дозвонилась».
Наивный человек, Мария Георгиевна. Нашла что
спрашивать.
Переплетчик
А.Е.СИМБУХОВСКИЙ
Переплет, говорит он, – это хобби. У него
их два – книга и переплет. С детства любил книжки,
собирал библиотеку. А когда уже у самого сынок
подрастал, время такое было – книжку хорошую не
достанешь, начал переплетать. Он из
потомственной семьи священников, отец, дед в
семинарии учились переплетному делу, и он у них
научился.
А позже выработал собственные приемы. Еще когда
работал начальником КБ, занимался нестандартным
оборудованием и состоял в совете общества
книголюбов. К нему туда приходили даже
профессиональные переплетчики –
усовершенствоваться в своем деле, потому что
методика Симбуховского основана на старинных
методах. Замечательных… Даже американский
магнат Джонсон, говорит мой собеседник, взял за
основу русскую школу переплета. Так в своей книге
и пишет: русская школа – лучшая…
Но она была утеряна, и в общество книголюбов к
начальнику КБ Анатолию Евгеньевичу
Симбуховскому приходили совершенствоваться, по
сути, картонажники, а не переплетчики. Но то, что
может переплести человек, ни одна машина не
сделает.
Напомнил мне Симбуховский одну историю. В
восемнадцатом веке жил некто Николай Еремеевич
Струйский, помещик-графоман, писал вирши, но
одновременно был хорошим организатором, устроил
у себя в имении вольную, роскошно обставленную
типографию и переплетную мастерскую. Собрал
граверов, чеканщиков, ювелиров. Писал вирши,
переплетал их и отсылал матушке государыне
императрице Екатерине Второй. Она их,
естественно, не читала, но рассматривала –
переплеты больно хороши, и дарила посланникам.
А век спустя, в 1913 году, на Международной выставке
в Лейпциге все золотые призы получили книги из
типографии Струйского. В современном каталоге
про них сказано: «цены не имеют». Бесценно то есть.
Помещик этот, «виршеплет», жил в селе Рузаевка,
которая входила тогда в Пензенскую губернию. И
вот два века спустя Анатолий Евгеньевич
Симбуховский – тоже что-то вроде того помещика (в
глазах – божья искра, а кажется, «чудинка») –
подумал: а почему бы не возобновить славу
пензенских переплетчиков?
Все, что у него есть, – подвальное помещение в
пензенской гимназии, обрезки и старый станок,
который приобрел во времена великих надежд и
разочарований за остаточную цену. Предмет,
который ведет в школе Симбуховский, называется
«технология», по-старому – труд.
Начинает с седьмого класса.
Первую четверть читает лекции – историю книги со
времен Крещения на Руси.
В X веке русские переплетные школы, мастерские
считались лучшими в Европе. По заказу князя
Мстислава русские мастера переплели Евангелие, в
этом переплете оно до сих пор не имеет аналога.
И вот прослушавшие это ученики Симбуховского
начинают работать. С маленького блокнотика, на
обложке которого вырисована золотым по черному
гитара (один мальчик любит Владимира Высоцкого)
или ничего пока не вырисовано, с просто
умещающейся на ладони «черной книжки», подобной
той, в которую историк Ключевский записывал
мысли и афоризмы.
Это свое первое произведение они забирают домой
показать маме.
А дальше приносят книжки в мягком переплете и
начинают сшивать. У нас, говорит Симбуховский,
много приемов разработано. Дня за два ребенок
сшивает книгу из домашней библиотеки. В субботу
– кружок, человек по тридцать–сорок приходят,
даже очередь образуется – тут вот теннисный стол
в подвале, играют и сменяются за переплетным
столом.
Дальше уже идет творческая работа.
Чтобы украсить книгу, надо нанести тиснение.
Симбуховский сходил в типографию газеты
«Пензенская правда» – посмотреть, какие у них
есть клише. Нет никаких, одно только. А у меня,
говорит он, своя технология, видите, это из
проволоки гнутой: здесь гнет, тут слесарная
работа – чисто творческая. Ребенок берет книгу,
допустим, сказку про жар-птицу. «Сейчас я вам жар-птицу
покажу, – говорит Симбуховский и вынимает из
сумки горящую, на металле, жар-птицу. – Вот
ребенок рисует такую на бумаге, потом начинает
переносить на металл, оттачивать и делать
собственное клише».
Технология, по словам Симбуховского, очень
дешевая. Он подсчитал, что станок для тиснения
стоит как «мерседес», при нынешних тиражах это
невыгодно. А мы, говорит он, вернулись к ручному
прессу – и мелкотиражное производство
оказывается очень выгодным, практически нет
отходов. То, что другие выбрасывают, эту вот,
например, фольгу позолоченную, они используют.
Все необходимое делают на уроке – клише, пайку,
слесарную работу, электротехническую. Короче,
всем себя оснащают, ученики осваивают смежные
профессии. Подписывают, рисуют, изучают шрифты.
Пользуются электрокарандашом (это все их
собственные технологии).
Симбуховский показывает работу: на обложке книги
– старинные корабли, мачты, флаги, подписано:
ВИНСЕНТЕ РИВО ПОЛОСНО. «Это он, – говорит
Симбуховский про ученика, – делал в восьмом
классе, в натуральной коже, использовал разные
технологии вязки книжного блока». «Прямой
пропил», «косой пропил», «ласточкин хвост» –
даже названия свои. «Вот «ласточкин хвост», –
показывает настенный плакат, – это сами ребята
изготовляли…»
«Здорово».
«Да, втягиваются… Мне даже родители говорят –
все предметы забросили. Один мальчик запирается
в комнате и творит. Вчера его работу отослали на
конкурс «Одаренные дети».
Кто бы подумал. Какой-то переплет. Бархатом. Очень
тонким – называется «стрейч-бархат»,
переплетчики считают, что в него нельзя
переплетать. А они переплетают. Вот, показывает
Симбуховский для сравнения, «стрейч-бархат», а
вот обыкновенный.
Потом начинают украшать…
Возрождение утраченного мастерства
переплетается с психологией и педагогикой.
Ребенок приносит книгу об Австралии. Рисует
кенгуру, потом делает чеканку по металлу. Ему
этого мало. Тогда, рассказывает учитель
Симбуховский, перешли к бисеру. Занялись
вышивкой, аппликацией. «Это народная технология,
а это мы здесь, в гимназии, придумали еще
«бисерную мозаику» – вот видите, из бисеринок
хвост павлиний. Потом ученику захотелось книгу с
уголками сделать. Я говорю: тогда и замочки».
Так возобновилась старинная технология – «книга
с замками».
Родители замечают: дети втягиваются в чтение.
Ну еще бы. Симбуховский же, когда мальчик
приходит, спрашивает: о чем книга, и тот, прежде
чем переплетать, читает и втягивается. Сейчас,
говорит Симбуховский, все – в компьютер, а у нас
– в книги.
Вот кто-то принес стихи Жуковского, и
Симбуховский не то чтобы прочел лекцию –
поговорил просто о том веке, о дамской лирике… И
в результате ученик сделал книгу в стиле дамской
сумочки начала века. «По-моему, работа удалась»,
– находит Симбуховский.
Переплели ряд книг религиозных. Не только
христианских. Один мальчик принес Коран, и мы с
ним, говорит учитель, Коран сделали. С другим –
Талмуд. Библию – в натуральной коже, козьей.
Икону Казанской Божьей матери, «это наша
пензенская икона, очень старинная, много раз
спасала наш город…»
Есть даже коллективные работы.
Библию в рисунках Доре ребята всю просмотрели и в
девятом классе решили сделать. Тут не картон,
поясняет Анатолий Евгеньевич, а дерево – буковые
дощечки, стрейч-бархат, бисер. Где картон, ХIХ век
не дышит и разрушается, а где дерево старинное –
сохраняется. Поэтому дети Симбуховского
стараются работать с деревом («Вот вам и
столярная работа» – замечает он…).
А за эту книжку один ученик получил премию мэра
на научно-практической конференции: переплел
собственный доклад в форме книги – кожа телячья,
позолоченное тиснение, соломинка. Это уже близко
к помещику Струйскому и Лейпцигской ярмарке…
Все мальчики у него со стрижеными ногтями.
Он им объяснил: когда мастер начинал работать, то
снимал с рук все металлические украшения, кольца,
браслеты, и обстригал ногти – работать можно
только мягкими кончиками пальцев, иначе будут
вмятины и кожа отвердеет после клея. На мальчиков
это объяснение так подействовало, улыбается он,
что они тут же постригли ногти.
Клей подбирают и варят сами. Технология своя.
Когда-то в молодости, в конце
60-х – начале 70-х годов, Симбуховский пошел к
опытному переплетчику узнать рецепт клея. Тот
ответил: «Старый переплетчик свой клей знает,
тебе не скажу». Симбуховского это так задело, что
он собрал массу рецептов клея и теперь
рассказывает про них на уроках. Может быть, с того
времени у меня, говорит, пошла эта
пропагандистская деятельность по переплетному
делу. Хочу, чтобы распространялось…
Много его учеников, студентов, приходят в
типографии подработать, их с удовольствием берут.
Но там же, сказал я Симбуховскому, такая работа,
как у вас, не нужна. Нет, ответил он, уже нужна.
Появляются запросы. Предприниматель говорит:
хочу вот такую книжку в коже. И они делают.
Штатные сотрудники типографии не умеют
переплетать в коже. Это умение утратили, оно ушло
в небытие. А они вот возродили…
«А тут, видите, – показывает книгу, – золотой
обрез, остался в старых церковных книгах и редких
изданиях, и это мы восстановили. Ребята запросто
делают золотой обрез. И не только золотой, сейчас
я вам покажу – они и расписывают обрез, видите,
вот такая «муаровая роспись».
Что еще они возродили? «Турецкую бумагу» для
эрзаца. Украшение эмалью, которой красили руки
царям. «Ну я, – говорит Симбуховский, – могу до
бесконечности говорить…»
Частное переплетное дело, которое впитало в себя
так много. Предмет в пензенской гимназии имени
Белинского. Занимаются им мальчики, но девочки
тоже тянутся.
По окончании ученики сдают экзамен и получают
квалификационное свидетельство – «переплетчик».
Анатолий Евгеньевич Симбуховский работает в
школе двенадцать лет и со всеми своими учениками
поддерживает связь. В субботу некоторые приходят
пообщаться, переплести какую-нибудь книгу. У
одного бывшего ученика родился ребенок, и отец –
надо же зарабатывать – открыл переплетную
мастерскую, теперь ходит к Симбуховскому как
коллега за советом, и тот помогает. Хотя,
вспоминает Симбуховский про ученика, он был
слабоват по основным предметам, а это дело освоил
и теперь благодарен, доход хороший. «Заказы есть?»
«Есть… Последнее время, – говорит Симбуховский,
– видимо, люди потянулись к литературе…»
Он сам любитель, ходит по развалам и замечает:
вначале превалировала бульварщина. А сейчас, по
его мнению, люди потянулись к классике, опять
«Войны и мира», исторических романов на книжном
развале в Пензе не найдешь.
Дело такое – кажется, что о переплете, а оно обо
всем. Как книги переплетают, знаете? Экономят на
всем, нарушают технологию, халтурят: марли,
тесьмы – ничего этого в современных книгах нет. А
учебники?..
А у Симбуховского проблем с учебниками нет, дети
сдают их в библиотеку в конце года в идеальном
состоянии. Они знают, что труд переплетчика – это
великий труд.
Потом, может быть, предмет Симбуховского столь
привлекателен, что это труд для себя. Как мы
учились, вспомните: вот гаечный ключ сняли и
унесли на какой-то завод, и не видим. А эта книга
будет стоять дома всю жизнь…
Редкие книги, истории, которые с ними случаются.
Одна книга, изданная за пять дней до Великой
Отечественной, прошла всю войну в вещмешке у
солдата, он и отступал с этой книгой, и наступал.
«Я, – говорит Симбуховский, – принес им эту книгу,
показал, и один мальчик написал о ней статью».
А другой раз, рассказывает учитель, иду после
пожара зимой, в снегу какая-то черная глыба
ледяная, головешка валяется, гляжу, а это не
головешка – книга. Оттаяла – заново переплели.
Старинные «Севастопольские рассказы»… И другой
мальчик написал статью в газету – как эту книгу
возродили. Видите, объясняет мне Симбуховский,
как будто тем мальчикам, идет от переплетного
дела, а сколько всего раскрывается.
«Хочется им переплетать?» – «Дождаться не могут.
Во время теоретического курса теребят: «Ну когда
же? ну когда?» – до такой степени нетерпение. Как
костер. Нужны искринки. А потом только дрова
подбрасываешь. Вот и я подбрасываю, каждую
четверть что-нибудь новое…»
Симбуховский – чисто пензенская фамилия, тут
неподалеку есть село – теперь Калинино, а раньше
называлось Симбухово. Там его прадед Дмитрий
Степанович Симбухов священником был и открыл во
второй половине девятнадцатого века церковно-приходскую
школу. Правнук Анатолий Евгеньевич проследил
свою родословную до середины восемнадцатого
века – в роду все священники. Я, говорит он,
обратился к владыке с просьбой восстановить
церковь в селе, раз крест остался, церковь можно
восстановить. «А крест остался?» – «Остался… И в
народе название того места осталось –
«Симбуховская будка». – «А почему так называется?»
– «Потому что мой прадед, когда поселился в том
месте, поставил избенку, а там был построен
железнодорожный переезд, и вот осталось –
«Симбуховская будка».
На этом железнодорожном участке и сейчас идут
поезда в Рузаевку, где жил тот удивительный
переплетчик-помещик.
По странному стечению обстоятельств, когда
распределялись земельные участки, Анатолию
Евгеньевичу досталось это место. Совершенно
случайно: была жеребьевка, сложили бумажки, и ему
досталось.
А может быть, Божий промысел…
И вот теперь, говорит, на даче прямо перед глазами,
через дорогу, в поле – крест от церкви, и это
место…
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|