ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ
О ЧТЕНИИ

Классик вместо чучела

Почему литературе в школьной программе отдается предпочтение перед музыкой, логикой и уроками созерцания?

Статья третья. Начало в № 2 («Лучший подарок из прошлого») и № 9 («Мания книги») за 2003 г.

Казалось бы, говорить сегодня об опасности или хотя бы необязательности чтения дело не только бессмысленное, но и вредное. Сегодня, когда даже в старших классах учителя вынуждены читать на уроках вслух, потому что сами школьники давно не читают.
Великие книги не раскупленными годами лежат на прилавках магазинов. Знаменитая балерина, танцующая в балете «Дон Кихот», с таким, например, простосердечием говорит о герое Сервантеса: «Мне кажется, он был бесконечно добрым, человеком поиска. Он был революционер, сражающийся за добро, честь, достоинство. Он преследовал благородные цели. И за это я уважаю Дон Кихота». Ясно, что ничего, кроме либретто, она не читала, да и то поняла как умела. Но, как говорится, и на том спасибо.
Чтение вышло из моды. Некогда благодатной аудитории младших научных сотрудников и инженеров не до толстых журналов. Тиражи их в многомиллионной стране составляют всего несколько тысяч. Литературные кумиры существуют разве еще в молодежной среде, и то наряду с кумирами футбольными; фанаты тех и других легко найдут между собою общий язык, если это вообще не одни и те же лица.
В целом же читательская усталость привела к потере интереса на счет личности писателя. Пусть кто-нибудь, даже из читающей публики, попробует назвать имена лауреатов Нобелевской или хотя бы русской Букеровской премии, допустим, за последние пять лет. Думаю, ничего не выйдет. Раньше, в 60-е, к примеру, годы, такое было невозможно: имя автора нередко становилось знаменитым прежде, чем удавалось прочесть его повесть или стихи.
Телевизионные магистры всяческих игр, а также их ученики, обладатели гигантских подвалов беспорядочной памяти, проявляют, как я заметил, ослепительное невежество, только речь зайдет о литературе. Последний, заработавший до того благодаря своей эрудиции несколько тысяч долларов, сорвался на вопросе: кто является автором сборника «Четки»? Ахматову он перепутал с Ахмадулиной.
Феномен беспорядочного поглотителя книг и журналов – явление хоть и совсем недавнего, но прошлого. К чему этот разговор тогда, в котором и оппонента не сыскать, и предмет его утерян?
Отвечу.
Чтение художественной литературы, несмотря на все сказанное, по инерции все еще считается непременным признаком образованного человека, хотя не только новые русские, но и сами литераторы все реже притрагиваются к книге. Даже список имен изменился за последние десятилетия не сильно. Перемена лишь в том, что после десятилетий своего активного читательского посмертного бытования имена эти вошли наконец в школьные программы. Так в 50–60-е годы школьники стали изучать Блока и Есенина, а сегодня – Пастернака, Ахматову, Платонова и Булгакова. Однако читательский отбор имен произошел до их включения в школьные программы.
Но сам факт, что литература по-прежнему является обязательной повинностью… Отчего так? И не в этом ли одна из причин того, что состояние литературы и интерес к ней так низок «в самой читающей стране»?
Возможно, дело в школьном консерватизме, который всегда с большим опозданием откликается на реальные изменения времени, и такими, опоздавшими к поезду повседневности, выпускает школьников в жизнь. Еще, может быть, в демографическом постарении общества. Старики сами уже не читают, но знают, что читать – правильно, а уважение к вкусам «предков», при всем показном фраппировании, мы вынуждены нести в себе всю жизнь, если не решимся на революционный бунт, да и после него – тоже.
Эта необъявленная обязательность, ничем не подтвержденная рейтинговость – одна из причин, отвращающих молодежь от чтения. Не единственная, разумеется. Но эта едва ли не государственная обязательность создает иллюзию, что никаких иных мотивов для чтения искать и не нужно, как нет нужды выходить за пределы канонического списка, разве что ужать его до одного представительского стихотворения или рассказа от классика. А те, что же, пусть стоят, как стояли, на улицах, площадях, в скверах, на школьных шкафах – для наглядной памяти.
Эта позорная публичность знакомых незнакомцев хорошо описана в стихотворении Александра Кушнера:

Быть классиком – значит стоять на шкафу
Бессмысленным бюстом, топорща ключицы.
О, Гоголь, во сне ль это все, наяву?
Так чучело ставят: бекаса, сову.
Стоишь вместо птицы.
………………………………………….
Быть классиком – в классе со шкафа смотреть
На школьников; им и запомнится Гоголь
Не странник, не праведник, даже не щеголь,
Не Гоголь, а Гоголя верхняя треть.

На литературу, опять же по инерции, по-прежнему навешивают воспитательные функции. Отсюда попытки запретить некоторые книги и судить некоторых авторов за то, что они эти функции не выполняют или даже злоупотребляют силой слова с целью поощрения разврата. Именно в этом Толстой в свое время упрекал Мопассана. Но об этом поговорим подробнее в другой раз. Сейчас же хочу только сказать, что к кому к кому, а к учителям жизни редко заходят в гости в свободные от другой жизни минуты.
Потребителей массовой литературы, конечно, много, как и во все времена. Не о них речь, а о том, что потребители серьезной, или, как еще говорят, высокой литературы стремительно исчезают из общественного обихода. Идти к книге за смыслом, опытом, знанием никто не хочет. Почему? Отдельный вопрос. Важно, что именно такая установка держится в России уже третье столетие, не желая смириться с отвергающей ее действительностью.
В этом дело. В ложности ориентиров, путающих и читателя, и автора и препятствующих встрече одного с другим. А может быть, в несовпадении установок. Поэтому-то, мне кажется, так важно сегодня правильно определить значение, которое может иметь литература в жизни отдельного человека, смысл чтения, а также его место в ряду других смыслов.
Вот один из вариантов. Обращусь еще раз к Монтеню: «Я не ищу никакого другого удовольствия от книг, кроме разумной занимательности, и занят изучением только одной науки, науки самопознания, которая должна меня научить хорошо жить и хорошо умереть…»
Не правда ли, при такой установке дышать уже немного легче? Во-первых, речь идет об удовольствии. А к чему мы еще и стремимся? Во-вторых, о занимательности. Правда, о занимательности «серьезной», в которой есть все же какой-то толк, кроме наркотического выпадения из жизни, что определяет границу между Монтенем и поглотителем массовой продукции. Но об этом тоже чуть позже.
«Наука самопознания» – вещь, несомненно, важная. Это удел не исключительно интеллектуальной элиты и философов, как иногда представляется. Подумав, каждый согласится, что он этой науке посвящает едва ли не большую часть своих дней. Все мы заняты этим от первых лет жизни и до старости, хотя многие и не отдают себе в этом отчета. Но Монтень не говорит ведь, что процесс самопознания связан исключительно с чтением. Скорее наоборот. То – то, а это – это. Возможно, одно может как-то способствовать другому. Возможно. Но не обязательно. Так же как не знаешь точно, что может принести встреча с новым человеком: радость? разочарование? утешение? мысль? направление? Важно для начала, чтобы он был просто интересен.
Это уже похоже на жизнь.

Диковатое, однако прочно прижившееся словосочетание: литература и искусство. На первый взгляд для литературы унизительное, в действительности – отдающее ей несомненный приоритет перед прочими искусствами. Типа: «Из всех искусств для нас важнейшей…»
Да ничуть не важнейшей! И почему литературе в школьной программе отдается предпочтение перед философией и музыкой, перед религиоведением, логикой, психологией, уроками созерцания и живописью, например? Правда, в отличие от поэта живописец никогда не являлся нам в виде пророка. Ну да ведь пророческий комплекс был изжит, пожалуй, еще во времена символизма, сто лет назад. Что же все падать ниц и бить колени! Литература и для писателя, и для читателя такое же частное дело, как все прочие занятия или по крайней мере как все прочие искусства.
Говорят: чтение развивает. Ну да, развивает. И занятия математикой развивают. Навыкам того и другого школьника, конечно, нужно научить. Но дальше появляются (или не появляются) потребности иного порядка.
Высокая литература вовсе не общечеловеческий, а специфический предмет, как и высокая наука. Да, возразят, но ведь она имеет отношение к жизни каждого человека, она говорит о человеке и к человеку обращена. А разве квантовая механика или генная инженерия не имеют отношения к жизни каждого человека? Никто, однако, не станет возражать, что какие-то области высокой науки для школьников необязательны, да и не по уму им. А «Фауст» и «Братья Карамазовы» – по уму и обязательны? Нет, не по уму. Огромной части человечества, включая многих учителей, не по уму, а значит, не обязательны.
Человек может прийти к серьезной литературе, а может и не прийти. И это вовсе не свидетельствует о том, что в нем отсутствуют духовная жизнь и духовные запросы. Возможно, это и так. А может быть, он просто нашел другие способы их реализации. В любом случае принуждением можно только навредить. Не искусство чаще всего рождает в человеке эти самые духовные запросы, напротив, в силу их наличия человек обращается к искусству. Сначала я должен проголодаться, а потом уже буду способен оценить блюдо.
Понимаю, что сравнение хромает. Приравнивание духовной жажды и жажды пить, конечно, явное и вульгарное упрощение. Первую человек может никогда и не почувствовать.
Тогда как же появляются в человеке духовные запросы? И можно ли вселить в него эти самые стремления, и как это сделать, если не при помощи литературы и языка, носителем которого он является?
Вопрос для коротких заметок, пожалуй, непосильный. Но ответы, хотя бы промежуточные, хочется поискать. Однако не все сразу.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"