РОДИТЕЛЬСКАЯ ГАЗЕТА
ИЗ НЕПРИДУМАННОГО

Ну что, начнем сканировать жизнь?

Утро. Мы с сыном дрыхнем: у меня выходной, у него, вузовского первокурсника, начало свободной бесшкольной жизни. Хорошо не учиться по субботам!
Сквозь сон слышу робкий звонок в дверь. Одеваюсь, подхожу к двери – сонная, вяло удивленная... Смотрю в дверной глазок по привычке и по привычке открываю дверь, даже не спрашивая, кто там. А там – мужчина и женщина. И я их точно не знаю.
Мужчина, переминаясь с ноги на ногу, пытается объясниться:
– Доброе утро, извините нас за беспокойство... Дело в том, что эта женщина – японка (женщина не переставая кивает головой, улыбаясь на всякий случай), и в 1918 году в этой квартире жил ее дедушка...
Я еще плохо соображаю со сна: какое отношение имеет ко мне какой-то японский дедушка? Но вслушиваюсь дальше.
– И вот, извините, конечно, она хотела бы посмотреть вашу квартиру. (Японская женщина неопределенного возраста радостно кивает и с надеждой смотрит на меня.) Сын в это время тоже выглядывает из своей комнаты и с интересом прислушивается.
Я оборачиваюсь к нему: “Может, поговоришь с ней на английском?”
Но мужчина вздыхает: “Да не знает она ни русского, ни английского...”
Японка, видя какое-то смятение, покорно замирает.
Я наконец-то просыпаюсь и уже в состоянии проявить гостеприимство. Правда, без привычного диалога.
Мы проходим в квартиру, японка широко раскрывает глаза и впитывает, впитывает... Заходя в гостиную, очарованно смотрит на камин, но я вынуждена ее огорчить: “Нью дизайн”, – говорю я ей, немного извиняясь за то, что старая печка нами не сохранена, а эскиз камина придумывала я сама. (Бедные мастера несколько раз переделывали изразцы, чтоб стиль выдержать…) Она с жалостью принимает эту информацию. Дальше восхищенно смотрит на лепку (в двух комнатах она осталась с тех времен, но в силу полной межъязыковой разобщенности сказать об этом я ей не могу), переходит в комнаты, смущенно заглядывает в спальню. «Пожалуйста, проходите, – говорю я ей, – конечно, конечно…» – и победно смотрю на сына: порядок в комнате идеальный, только постель пока не убрана. Вот он, волшебный миг! Сколько раз я говорила ему, что “вдруг придут гости, а у тебя в комнате неизвестно что”, и выслушивала резонное объяснение: “Сами виноваты, пусть не ходят без предупреждения!” А тут – вот она, иллюстрация моей педагогической позиции – раз! – и нежданные гости с утреца, просто как методическое пособие. Наглядный пример, так сказать. Знала бы эта японка, какую роль пришлось сыграть ей в деле воспитания подрастающего российского поколения!
Она смотрит преимущественно на потолок и стены (вот что значит культурный человек!) и быстро перемещается в столовую.
В совершенный шок ее приводит наличие “черного” хода в квартире. Она не сразу понимает, что эта дверь – на черную лестницу. (Недоверчиво смотрит на меня: зачем?) Но объяснить ей это на пальцах я не могу, а иначе – никак... Открываю эту дверь, она заглядывает и еще раз удивляется (“Не поймешь этих русских! И зачем в одной квартире два выхода?”).
Хи-хи. Конечно, как ей объяснить про «белых» и «черных» людей, про кухарок и господ, и еще про то, что призыв «кухарка может управлять государством» наши предки когда-то поняли буквально.
Н-да…
Постепенно мы обходим всю квартиру, я даже предлагаю ей полюбоваться видом из окна. Она с готовностью смотрит вниз и, видимо, представляет себе, как то же самое делал ее далекий предок. Хм... В то время улица скорее всего еще была зеленой. Но зато сейчас в окнах много неба...

Мы завершаем “экскурсию”. На мое предложение выпить кофе мужчина машет руками: “Спасибо, спасибо, мы поехали!” (Понятно… намаялся с ней, бедный…) Тут я догадываюсь спросить у него, а кто он такой, собственно? “Да я вообще водитель”, – говорит мужчина, попавший в эту интересную историю. Ясно. Он – питерский водитель. А питерский не мог просто так бросить почти «немую» японскую женщину на произвол судьбы.
Японка благодарит нас, кланяется низко-низко, что-то лепечет по-своему, с любовью смотрит на бумажки, зажатые в руке... Тут я догадываюсь наконец взглянуть на них. Боже! Какие-то иероглифы, текст на японском и на английском, и лишь в самом низу странички-ксерокопии четкими русскими буквами написан наш адрес.

Мы прощаемся. Мужик облегченно вздыхает. Японка еще раз кланяется, я закрываю дверь и слышу, как она фотографирует лестничную площадку, номер квартиры. Слава Богу, что не саму лестницу. Японцы бы очень удивились, увидев облупленные потолки в таком красивом доме!

Возвращаюсь к сыну в комнату обсудить это событие. Он в полном недоумении: “Мама, зачем это?!” Я как могу объясняю. Он: “Да здесь же все давно не так! Это хорошо еще, что она лет 10 назад сюда не приехала, когда тут жуткая коммуналка была. Пожалела бы своего дедушку, наверное”.
Я улыбаюсь. Да, это верно. Как вспомню потолки, покрашенные масляной краской, и жуткую ванную комнату с темно-синими стенами и цементным полом... А еще – выломанные прутья на лестнице (как умудрились-то кованое железо выгнуть?), которые мы, переехав, первым делом в порядок привели. Чтоб красиво было.
И принимаюсь объяснять сыну, почему люди так бережно относятся к памяти предков, почему возвращаются в те места, где когда-то жили их близкие, чтоб хоть кусочек того мира увезти с собой в далекую-далекую страну...
Сын понимающе кивает, а потом (не зря уроки ОБЖ преподают!) осторожно предполагает: «Слушай, а может, она вообще не японка? А мужик этот – не водитель? А просто аферисты какие-то? Это ж как удобно – им всю квартиру показали, еще и кофе налили бы! Ох, мама, ну какая ты доверчивая!»
А сам смеется. И я смеюсь вместе с ним.
Кажется, он меня понял.