КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА 
ОБРАЗ 

Андрей Смоляков:
“Брожу по лабиринтам человеческих заблуждений”

Актер Театра под руководством О.Табакова Андрей Смоляков из тех, про кого говорят – настоящий мужик. Даже когда он появляется на сцене в роли несчастного, безвольного, «отравленного алкоголем» Актера в «На дне».
В свое время никто не предполагал, что подольский хулиганистый паренек, правда, учившийся на одни пятерки, игравший в школе на бас-гитаре и считавшийся местной волейбольной звездой, станет известным артистом.
Но в 18 лет он пришел в дом на улице Чаплыгина. Там в это время «заваривала кашу» компания во главе с Олегом Табаковым. И юноша сразу же стал известным после нашумевшего «Маугли». Театр в «подвальчике» (Андрей и его коллеги не любят, когда говорят «Табакерка») благополучно прикрыли, но, слава Богу, это дела давно минувших дней.
А нынешние – роли в «подвале», во МХАТе и в кино. Последняя премьера с участием Андрея – «Бег» М.Булгакова, в котором он играет роль генерала Хлудова.

– Ваша творческая судьба напоминает легенду об Илье Муромце. Вы тоже сидели-сидели до 30 лет на лавочке, а потом как грохнули кулаком по столу, и все ахнули! Почему так долго не игралось?
– Наша профессия даже не вторичная, а «третичная»: автор, режиссер, исполнитель. Очень сложно самому быть кузнецом своего счастья. Нас ведь выбирают, и делают это субъективно. Вот молодые сейчас могут пробиться, умеют активно о себе заявить. А у меня другой характер, я воспитывался в советской школе, да и от мамы многое перешло. Кроме того, во мне сидит что-то провинциальное: я родился и вырос в Подольске. Я не люблю говорить: «Вот он я!»
А если вспоминать прошлое, то надо сказать, что я начал хорошо, лучше просто не бывает. Произошло это в спектакле «Прощай, Маугли» в «подвале». Тогда по поводу этого спектакля был такой шум, если не на полстраны, то на Москву и Подмосковье – точно.
А потом в моей жизни действительно наступили затишье, простой, застой – этот период можно называть как угодно. К тому же советские власти сделали самое паскудное дело в моей жизни – не дали в 1980 году открыть театр, который родился на удивление естественным образом. Этого здорового, крепкого ребенка просто задушили. Мы решили не расставаться, но кушать и одеваться было надо. Я пошел работать в другой театр, кроме того, меня поддержал кинематограф, в нем я начал существовать с 18 лет. Параллельно шла преподавательская работа на курсе Олега Павловича Табакова. Я вот сижу перед вами пацан пацаном, а ведь могу спокойно сказать, что мои ученики – это Марина Зудина, Евдокия Германова, Алексей Серебряков. (Смеется.) Но в «подвальчике» бурлила жизнь, мы лелеяли свою заветную мечту, и она наконец реализовалась. В декабре 1986-го открылся театр, а в апреле следующего года вышла первая премьера. У театра образовались свои приоритеты и «очередные задачи». Я в них тоже существовал, работал честно. Но всегда был готов, знал, что придет мое время, надеялся (простите за самоуверенность), что к талантливому человеку должно прийти то, чего он достоин.
– Когда же, на ваш взгляд, наступил перелом?
– По-настоящему вспомнили об актере Смолякове после «Отца» Стриндберга. Не скрою, приятно было читать в глазах окружающих: «А мальчик-то, оказывается, вон какой!»
– Вы говорили о зависимости актеров и субъективности выбора. Но ведь в вашем творческом багаже практически нет слабой драматургии и тем более – плохих ролей. Вы очень избирательны или просто везунчик?
– У меня есть чутье, оно меня редко подводит. Хотя, не скрою, несколько раз я отказывался от каких-то ролей, а потом радовался за других, которые делали эту работу. Бывали на этой почве и ссоры. Я, например, активно отказывался от роли Актера в «На дне». Меня уговаривали четыре дня, на их исходе я увидел то, чего раньше никогда не видел.
– И что же?
– Недоброе лицо художественного руководителя своего театра. Выражение было гневное и немного обиженное. Я понял, что перебарщиваю и что не надо доводить учителя до «кипения». Согласившись, я продолжал считать, что это назначение – бред. И этот бред продолжался на репетициях. Я не понимал, чего от меня хочет режиссер Адольф Яковлевич Шапиро, он не понимал, чего можно требовать от меня. Ведь Актера обычно играют опустившимся и спившимся. Однажды на репетиции я даже разделся до плавок и спросил режиссера: «Как вы думаете, может ли такой ладно сколоченный молодой человек играть Актера?!» Я понял, что Шапиро сделает неплохой спектакль (на самом деле он получился талантливым), но в нем будет одна белая ворона – я. Все махнули на меня рукой, и даже Олег Павлович смирился с тем, что у Смолякова будет провал. Но на одном из прогонов, когда у меня была дичайшая мигрень, случилось удивительное. Я еле ходил, еле произносил текст. Но вдруг понял, что мое состояние – единственная тропинка в этой роли, по которой можно пройти. На следующем прогоне, вспомнив вчерашнее состояние, я уже сознательно пошел по этой «тропинке». И впоследствии стал получать от этого величайшее наслаждение.
– Что сыграло главную роль: интуиция, сердце или разум?
– Не люблю пафоса, но скажу, что скорее всего меня к этому подвел Господь Бог или что-то другое, что есть над нами. Наверное, меня просто вознаградили за старание и честную работу. А что касается сердца и ума... Одного без другого не бывает. Считаю себя вроде неглупым. Но когда, например, наши спортсмены побеждают, плачу. Значит – сентиментальный. А раз так – значит, есть сердце. Разум без сердца – это что-то аномальное, это из серии про терминаторов.
– А как чувствовал себя сентиментальный Андрей Смоляков в «шкуре» такого аномального персонажа, как Кудла из «Дня рождения буржуя»?
– Ну что вы, это же так интересно – побродить по лабиринтам человеческих заблуждений! Положительного героя «мажут» двумя-тремя красками, а отрицательный персонаж – это целая палитра оттенков. Играть такое – огромное счастье для артиста. Есть ведь расхожая фраза: ищи в плохом, где он хороший. Кудла пришелся по вкусу особенно зрительницам, потому что он любит! А когда существует любовь, то зритель может простить даже 28 трупов.
– Не боитесь потерять себя в таких ролях? Они ведь отнюдь не безобидны, посмотрите только, что делают наши сериалы с хорошими актерами.
– Такое может произойти только в кино. В театре же я играю и, надеюсь, буду играть самые разные роли.
– Но согласитесь, что и в театре вам тоже так или иначе определено амплуа. После вашего Актера я понял, что, слава Богу, в российском театре остались настоящие трагики.
– (Замешательство.) Я всегда боюсь этих клише. После «Отца» Стриндберга в каких-то статьях говорилось об этом, после чего друзья стали называть меня «последним русским трагиком». (Смеется.) Миндаугас Карбаускис на репетициях «Лицедея» это почувствовал и все время твердил: «Поиронизируй над собой, великий трагик!»
– Критика восторженно отреагировала на вашего «Лицедея». От этой роли вы, надеюсь, не отказывались?
– Нет, конечно. А в успехе спектакля прежде всего «виноват», во-первых, молодой режиссер Миндаугас Карбаускис и, во-вторых, писатель и драматург Томас Бернхард – личность весьма одиозная в театральных кругах Австрии. Человек с очень сложным характером, желчный, саркастичный, тонкий. Ставить его пьесы в нашей стране никто не решался потому, что сделать это практически невозможно. В пьесе, например, по два слова в строке – то ли стихи, то ли просто столбики – и 360 страниц монолога. Никакому здравомыслящему режиссеру, а тем более актеру это и в голову прийти не могло. Но тем не менее Карбаускис был озарен этой идеей. Человек он молодой, отчаянный, въедливый, не очень быстрый, но при этом стремительный. У него горел глаз! Кроме того, меня подкупило, что он это хотел делать только со мной: «Не будете играть, Андрей, не буду ставить!»
– Он видел ваши прежние спектакли?
– Я спрашивал, а он небрежно отвечал: «Нет, я вообще твои спектакли не смотрел». На самом деле, конечно, смотрел, но тщательно скрывал. Мы с ним очень сработались и сейчас замыслили пьесу Хюрлемана «Синхрон». Надеемся выпустить к весне, к чеховскому фестивалю.
– Трудно ли играть брата-актера, думаете ли вы в этот момент о профессиональной стороне дела?
– Нет, никогда. Профессия – это среда обитания. «Копаешь» прежде всего человека.
– Но ведь в Актере главное – воспоминание о сцене, о Гамлете.
– В нем главное – возвращение в жизнь. Лука ему подарил мечту о возвращении, но он сломался. Все-таки очень низко опустился. Ведь бывают донца такой глубины, откуда подняться невозможно.
– Многие актеры жалуются, что их жизнь сконцентрирована только на театре и ничто другое их не интересует. А вас?
– В этом смысле мы люди «ушибленные». Когда нас собирается больше двух, то рядом с нами существовать невозможно, потому что разговор идет только о театре. Профессия живет во мне постоянно. Для того чтобы понять, что она с нами делает, расскажу самый жуткий случай в моей жизни. Хороню отца. Стою у гроба, и у меня начинают трястись колени так, как никогда не тряслись. Целую отца в лоб, а какой-то второй Смоляков (актер), сидящий где-то в мозжечке, мне говорит: «Запомни про коленочки, пригодится!» Прошло десять лет, и в работе над «Отцом» Стриндберга я вспомнил это состояние и воспроизвел на сцене. Жутковато.
– Вернемся в «подвальчик». Вот вы говорили, отказывался от той роли, от другой. А разве у вас нет непреложного закона: худрук сказал: «Надо», актер ответил: «Есть!»?
– Я к своим сорока годам смог говорить Олегу Павловичу: «Нет!» И быть в этом убедительным. В этом нет ни капризов, ни истерик. Вот даже от Хлудова в «Беге» поначалу отказался. Так складывалась и моя жизнь, и жизнь театра, что я согласился на роль только недавно, спустя три месяца после распределения.
– Чем мотивировали отказ?
– Срабатывал инстинкт самосохранения. Я решил, что пора «завязывать» с суицидной темой: Стриндберг, «На дне», Бернхард – уже перебор! Ведь пойдут повторы, а зритель этого не прощает. Кроме того, во мне до сих пор велико преклонение перед Дворжецким. Этот артист с его удивительными глазами поверг меня, мальчишку, в какое-то неистовое восхищение. Мне с ним вовсе не хочется соревноваться. Но в конце концов я все же согласился.
– Раз согласились, ответьте, пожалуйста, кто он такой, ваш Хлудов?
– (Пауза.) Пока нет внятности и определенности. Но я так скажу. Этот человек держал слишком высокую планку профессионального военного. И он должен был ее держать даже тогда, когда все вокруг рушилось. Помните слова, брошенные им главнокомандующему: «Вы не знаете, как может ненавидеть человек, который видит, что ничего не происходит, но который должен что-то делать!»
– Вы его оправдываете?
– Ну, если я такого, как Кудла или Погон из «Ледникового периода», старался оправдать, то уж этого я оправдываю безусловно.
– Некоторые «работники подвальчика» медленно, но верно просачиваются на главную сцену страны – во МХАТ. Как думаете, скоро ли произойдет слияние?
– Я так скажу: как просачивались, так и перестали. Я в театральные игры не играю. Попросил меня Олег Павлович сыграть Соленого в «Трех сестрах», я согласился. Начал Адольф Шапиро репетировать «Кабалу святош». Ну и пригласил на роль Одноглазого одного сумасшедшего, которого он знает в этой жизни, – Смолякова! (Смеется.) И художественный руководитель МХАТа ему не возразил. Происходят, на мой взгляд, естественные вещи. Это вовсе не значит, что во МХАТе есть пять человек на какую-то роль, а приглашают кого-то из «подвала». Это было бы не по-хозяйски. А Олег Павлович – саратовский мужик! Так что это – творческая необходимость. Вот, например, в этом сезоне такой необходимости нет, и я ничего во МХАТе не репетирую.
– Ваш Брюскон в «Лицедее» относится к партнерам очень по-доброму и прощает недостатки. А вы сами?
– Я внешне прощаю, вида не подаю. Но внутри клокочу!
– А что вас приводит в такое состояние?
– Не люблю нечистоплотности, необязательности, ненавижу (уж простите) бабское и базарное в актерах-мужчинах.
– А у вас в «подвальчике» по-прежнему дружеские отношения или это скорее отношения коллег?
– Тут нам грех роптать. Мы дружны. Не то чтобы все 30 человек – этакая единая дружная семья. Все равно люди подбираются по темпераменту, по симпатиям. У нас, например, очень дружный коллектив спектакля «Смертельный номер»: сплоченный, дурацкий, обожающий друг друга.
– Неудивительно. Замечательный спектакль – ни одного из клоунов не забудешь. И режиссуру В.Машкова, конечно, тоже.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"