Я ИДУ С УРОКА 
БЕЗ КУПЮР 

Четверть века назад один из нас (В.Букатов) работал театральным педагогом во Дворце пионеров, что на Воробьевых горах. И на его занятия со старшеклассниками стала ходить Лидия Константиновна Филякина – чтобы повысить свою педагогическую квалификацию технологией актерского мастерства по системе Ершова. И на первом же занятии пересела из уголка, где обычно располагались гости, в рабочий полукруг. И наравне со старшеклассниками начала выполнять упражнения, готовить домашние задания, делать этюды, учить басни (а было ей тогда под сорок, и ее уроки уже тогда ценились такими “зубрами“, как Давыдов и Курганов).
Когда же занятия заканчивались, то в курилке, которая была на одной из служебных лестниц дальнего корпуса, именуемого пионерским театром, начиналось не менее интересное – своеобразный педагогический практикум. Заключался он в том, что Лидия Константиновна подробно пересказывала только что прошедшее занятие. Пересказывала с позиции “изнутри”: задание за заданием, реакцию (и свою, и старшеклассников) за реакцией – и во время этюдов, и во время обсуждений.
Немудрено, что ее рассказы тут же перетекали в диалоги-комментарии, в ходе которых возникала ситуация сравнения и замысла с результатами, и “учительского” понимания с “ученическим”, и варианта получившегося с возможными.
Вот, собственно, этот практикум в курилке и помогал погружаться в те самые проблемы, решение которых много позже получили свое оформление в “режиссуре урока”.
А вспомнилось нам все это, когда мы читали рассказ Дины о ее уроке в подшефном классе. Не только замысел и само проведение занятия достойны восхищения, но и стиль изложения – деловой и подробный.
Вот мы и решили устроить нечто вроде того педпрактикума. Чтобы все желающие могли познакомиться с некоторыми репликами-комментариями, возникавшими при подготовке материалов сегодняшнего выпуска.
Натыкаясь в текстах на цифры, не удивляйтесь – это сноски на реплики, собранные в единый блок.

Из почтового ящика

Ответ Елене Н. из Новосибирска
(«Ну не получается у меня демократически!», «ПС» № 85, 2002)

Елена, здравствуйте. Вряд ли можно, как призывает редакция, помочь вам тремя советами… Мы часто ищем какие-то рецепты, иногда с красивыми названиями (типа социоигровой методики обучения). Вот и вы, мне показалось, ждете от читателей газеты каких-то конкретных методик, волшебной палочки. Взмахнешь ею – и дети станут слушать тебя открыв рот, и выполнять все с первого раза, и не шуметь на уроке, и так далее и тому подобное.
Я, честно говоря, не знаю, что вам посоветовать. Попробую поделиться (7) собственными ощущениями 1983–1987 годов, когда я только начинал работать в школе и испытывал практически те же трудности, что и вы.
Я очень увлекался Макаренко (да и сегодня не изменил к нему своего отношения) и пришел работать в школу под девизом «Как можно больше уважения к человеку, как можно больше требований к нему». Вот, казалось бы, идеальная формула школьной демократии. На практике же очень скоро выяснилось: ну не получается у меня диалектическое сочетание этих двух вещей, как у Антона Семеновича. Либо уважение, либо требования! Так, видимо, я понимал тогда требования…
Я стал много ходить на уроки своих коллег. Не буду говорить о тех из них, кто добивался своего командирским зычным голосом, унижением учеников или двойками в журнале. Меня потрясли другие – профессионалы в настоящем смысле этого слова.
Учитель математики Галина Георгиевна Селянина, интеллигентнейшая женщина с тихим голосом и мягкими манерами. На ее уроках всегда был полный порядок, работали все, включая самых отпетых хулиганов, и за урок успевали сделать такой объем работы, о котором я на своих уроках и не мечтал.
Учитель английского языка Любовь Моисеевна Хомак. При одном ее появлении в коридоре дети каким-то шестым чувством знали об этом, и в классе воцарялась мертвая тишина. И это при том, что я ни разу не слышал, чтобы Любовь Моисеевна вообще когда-нибудь повышала голос, и уж конечно она не могла себе позволить и малейшего намека на оскорбление или унижение ребенка.
Ольга Евгеньевна Вайнер, учитель истории. Дети ее просто боготворили, но для нее даже слово «дурак» было нецензурным, а уж о том, чтобы повысить голос на ученика, не было и речи… Мне очень, очень повезло с коллегами в начале моей работы в школе.
Так я ходил на чужие уроки, но искренне не понимал, как у других учителей все получается, а у меня с этими же детьми не получается ничего. Просто чудо какое-то. Мне давали много советов: от совершенно непонятного «будьте с ними построже» до «загружайте их побольше, чтобы носа не могли поднять от тетрадей». Все это было не то, и на уроках у меня происходило примерно то же, что описано вами. Одно я понимал четко: срываться на методы, описанные в материале под вашей публикацией (на той же полосе газеты), мне нельзя ни при каких обстоятельствах (8).
Перелом наступил неожиданно. В нашу школу пришла новая завуч – Наталья Григорьевна Бугрова (9). Она не давала мне советов и не анализировала уроков. Она просто ходила и наблюдала. Примерно через месяц она как-то так по-домашнему, вроде бы невзначай, сказала: «Гольдин, а ведь ты не работаешь. Ты халтуришь». На мое искреннее возмущение (я-то считал, что стараюсь изо всех сил) она пояснила: «Дело же не в планах уроков и не в методике. Тебе по большому счету все равно. Дети шумят, не слушают, ты честно пытаешься поправить дело, делаешь строгий «учительский» голос, принимаешь еще какие-то меры, по-другому планируешь урок и так далее, но я же вижу, что внутренне тебя это как человека не трогает. Ты на работе. Ты не человек, ты учитель. Ты работаешь, а в школе нельзя работать. В школе можно только жить – иначе ничего не получится и никакие методы не помогут. И дети все это прекрасно понимают или даже лучше сказать – чувствуют».
Я помню, что очень долго думал над этим разговором. Я сильно расстроился тогда, но понял, что Наталья Григорьевна права. А ведь парадокс состоял в том, что мне моя работа была далеко не безразлична! Я действительно хотел стать настоящим учителем, не просто владеющим совокупностью приемов и методик (типа социоигровой методики обучения, уж извините ради Бога), а именно учителем.
После этого переживания все довольно быстро встало на свои места. Я даже не могу вам сказать, что, собственно, я делал. Наверно, ничего нового. Во всяком случае, это невозможно описать словами. Но однажды я с удивлением увидел, что дети способны сопереживать мне, когда я искренне расстраиваюсь из-за их плохого поведения на уроке, а не повышаю голос или ставлю двойку, думая при этом: побыстрее бы конец урока, еще надо на почту успеть (10). Они, оказывается, способны заметить какой-то не такой взгляд учителя, услышать что-то не то в его голосе. Я стал ругаться шепотом – очень медленно и очень тихо. Это был не прием, это было мое состояние. Я перестал бояться детей. Я стал самим собой. Если угодно, я перестал быть «учителем на работе» и, надеюсь, постепенно стал учителем.
Вот, собственно, и все. Не знаю, помог ли я вам. Думайте, Елена, кроме вас самой никто вам не поможет. Мучайтесь, страдайте, переживайте – только так вы и сможете войти в профессию. А про социоигровую методику забудьте (шутка).

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"