ТЕОРЕМА СОЦИУМА
КРУГЛЫЙ СТОЛ
Насколько стабильна нынешняя
стабильность?
Об этом – «круглый стол» симпозиума
Татьяна ЗАСЛАВСКАЯ, академик,
сопредседатель “Интерцентра”, устроителя
симпозиума. Я думаю, трансформация
общества далеко не завершена. Ее социальный
механизм сочетает реформы, проводимые сверху, с
пассивным их принятием или отвержением внизу.
Как сказал один из наших собеседников в опросе,
“мы теперь все можем говорить, но нас никто не
слушает”.
Сосуществуют выстроенный сверху
формально-правовой каркас законов, инструкций,
норм и правил и масса неформальных практик внизу,
в реальной жизни. Говорят, мы на втором месте в
мире по степени коррумпированности. Но
российская коррупция не вполне обычная, она не
сводится только к личной корысти участников.
Неформальные правила игры сплошь и рядом
обеспечивают функционирование общества,
поскольку другой механизм такого обеспечения не
работает. Многие рассуждают так: разумнее дать
взятку в сто долларов, чем загубить все дело.
Виктор ШЕЙНИС, профессор, депутат
российского парламента 1990-1999 гг. Я
склоняюсь к мнению Левады, что ситуация
внутренне нестабильна. Но подобная
нестабильность в Мексике продержалась 70 лет; мне
кажется, мы проваливаемся в такую “мексиканскую
дыру”, это наиболее возможная для нас сегодня
перспектива.
Исчерпан ли сегодня реформаторский потенциал
власти? Не знаю. Чаще всего на этот вопрос
отвечают: да, исчерпан. Я не уверен: появились
лидеры, которые в состоянии оценить
долговременные стратегические интересы страны.
Наша внешняя политика, ставшая куда
рациональнее, дает, пусть слабую, надежду .
Александр АХНЕЗЕР, кандидат философских
наук. Я согласен и с той, и с другой
точками зрения, хотя они противоположны: мы
одновременно и стабильны, и нестабильны. Все дело
в том, как оценивать. Если с позиции последнего
десятилетия, то нестабильны. А если взглянуть на
весь ХХ век, тогда это состояние надо признать
стабильным. В ХХ веке произошли две национальные
катастрофы, когда в один день, в одну ночь рухнули
две империи – по внутренним, заметьте, причинам,
никто их не завоевывал и не оккупировал.
Почему с нами все время происходят какие-то
катастрофы? Жизнь в высокоорганизованном
обществе требует постоянно принимаемых очень
эффективных решений. Не решений правительства и
президента, хотя и их тоже, но решений,
принимаемых на всех уровнях общественной жизни.
Мы эффективных решений не принимаем вообще.
Россия живет между двумя крайностями: между
монологизмом власти, в принципе не умеющей
вступать в диалог с обществом, и смутой внизу,
которая проявляется не столько в каких-то
открытых формах протеста, сколько просто в
бездействии или некачественной работе.
Илья ЛЕВИН, кандидат исторических наук.
Все меняется. Докладчики уже продемонстрировали
нам, что привычная литературоцентричность нашей
культуры сменяется другими ориентациями новых
поколений; что наше имперское самолюбие
усмиряется прагматизмом: не любят россияне США,
но в тех же опросах, в которых признаются в этой
нелюбви, признают, что с Америкой надо дружить.
Так что даже самые глубинные комплексы и черты со
временем трансформируются.
Владимир ЯДОВ, доктор философских наук.
Что с нами происходит? Стагнация индустриализма.
Чрезмерная сила государства и чрезмерная
слабость гражданского общества. Тяготение к
унитаризму, а не к федерализму. Прагматизм в
политике. Расслоение общества на богатых и
бедных. Увеличение разрыва между столицами и
провинцией. Раскол между западниками и
традиционалистами, повторяемый уже и новыми
поколениями. Ухудшение здоровья нации.
И – адаптация к новым условиям.
Десять лет подряд мы спрашивали у россиян,
согласны ли они с высказыванием: “Я ощущаю себя
человеком без будущего”. С этим согласились 80%
опрошенных в 1990 году, 22% в 1997-м и 14% в 2002-м.
Я считаю, переходный период закончился, все стало
гораздо более предсказуемым. Мы будем первыми
среди третьих, а в золотой миллиард не попадем.
Лидерство среди третьих позволит нам укрепить
самоощущение великой державы, к тому же мы будем
долго гордиться памятью о своем великом прошлом
– как гордятся сегодня британцы, вспоминая о
великой империи, которой уже нет...
Т.Шанин. Но англичане вовсе не тоскуют о своем
имперском прошлом. Я начал преподавать в
английском университете через пятнадцать лет
после распада империи и не встретил ни единого
человека, который бы сожалел об этом. Знаете
почему? Потому что англичане после этого стали
жить лучше. А здесь синдром сохранился, я думаю,
потому, что люди стали жить хуже, или по крайней
мере им так кажется...
Юрий Левада. Мы в своих опросах спрашивали, что
сегодня важнее: обеспечить стране положение
великой державы или обеспечить достойную жизнь
гражданам? 70% предпочли второе.
Нина БЕЛЯЕВА. Все время слышу: у нас нет
гражданского общества, у нас нет самоорганизации
граждан, но это неправда. Объединились 6
миллионов инвалидов и лоббировали принятие
нового закона, резко увеличивающего их льготы.
Общественная организация, представляющая
интересы 12 миллионов беженцев, лоббировала
принятие Закона о беженцах, который дал им
наконец какую-то государственную защиту.
Сообщество журналистов фактически сорвало
принятие поправок к закону, которые, на их взгляд,
ущемляли свободу слова. Голодающие
авиадиспетчеры добились своего. Как же ничего
нет? Есть!
Будущее во многом зависит от новой гражданской
элиты. Элита – это не правительство, не высшие
чиновники страны; у нас растет новая элита, и
особенно она активна на местах, в регионах.
Александр СУНГУРОВ. Как говорили в
Англии начала века, есть демократия голосования
и есть демократия участия. Говорили с тревогой,
потому что считали, что в Англии устанавливается
демократия голосования. Электоральной
демократией легко манипулировать.
Я предполагаю, что на переходе от тоталитаризма к
демократии вообще возможна только демократия
голосования, и никакая иная. Но никто сегодня не
вкладывает энергию в развитие новых
демократических практик.
Роман КАПЕЛЮШНИКОВ, кандидат
экономических наук. Мы говорим не об
экономике, а я экономист, так что готов начать с
предупреждения “мы люди не местные”...
Расхождения между ожиданиями и результатами
оказались огромными, но, как ни странно, с разными
знаками. Шок от реформ был в реальности на
порядок глубже, чем проектировалось: и потери в
ходе осуществления, и цена, которую пришлось
платить. А вот реакция общества на этот шок была в
реальности на порядок мягче и бесконфликтнее,
чем ожидалось. Люди предпочитали искать
индивидуальные стратегии выживания, а не
коллективно протестовать.
Я полагаю, так получилось потому, что готовившие
черновики наших реформ работали в основном с
опытом Латинской Америки, другого опыта перехода
от авторитаризма к демократии просто не было. Но
в России все оказалось совсем не так.
В Латинской Америке и при авторитаризме были
институты рынка и хотя бы формальной демократии,
на которые можно было опереться в ходе реформ. У
нас таких институтов не было вообще, многие не
сложились и сейчас. Недооценка этого
обстоятельства была главной ошибкой
реформаторов.
В Латинской Америке были сформировавшиеся
группы интересов: попробуйте троньте военных! У
нас этого не было, и неструктурированность
общества стала как бы подушкой безопасности,
которая амортизировала удар.
Что же касается глубины нашего отставания от
всех на свете, неуспешности реформ,
невозможности перейти от индустриальной
экономики к постиндустриальной – это уже больше
по моей части. Вы знаете, что 60% занятых у нас
работают в сфере услуг? Такого нет ни в одной
постсоветской стране. Может, нашу экономику пока
и не стоит громко называть постиндустриальной,
но сервисной она уже стала...
Теодор ШАНИН, профессор социологии
(Великобритания), сопредседатель “Интерцентра”,
устроителя симпозиума. По-моему (я говорю
как человек со стороны, как иностранный
наблюдатель), главная ошибка реформаторов
состоит вовсе не в том, что реформы кроились по
модели Латинской Америки; по-моему, этого вообще
не было. Главная ошибка, как я считаю, была в том,
что реформы отдали на откуп экономистам.
В мире есть два капитализма: пиратский (США,
Латинская Америка) и “вэлферовский”, социальный
(Европа). Борьба между ними шла и идет до сих пор, и
именно здесь центр проблемы. Сейчас те, кто за
“вэлферовский” вариант, ослаблены, но так уже
было, все время как на качелях: то один возьмет
верх, то другой...
Сергей ПАТРУШЕВ, доктор философских наук.
Я не согласен с тем, что у нас неформальные
практики осуществляются внутри формальных
институтов. Что же это тогда за институты?
Например, наши выборы есть способ назначения
начальства. Что же это за выборы?
Изменить эту реальность в наших условиях может
только активная политика верхов. Но против самих
себя они работать не будут.
Владимир РИМСКИЙ. Я нарисую картинку на
материалах нашего исследования коррупции. Мы
обнажили сеть неформальных отношений. В ее
центре – чиновники, бизнесмены, бандиты,
несколько деятелей культуры. Они решают, как
будут распределены средства, они устанавливают
государственные приоритеты на “своей”
территории. Например, одна крупная компания,
имеющая свои офшоры за рубежом, принадлежит
эмигранту и двум “авторитетам”. Она полностью
контролирует один из субъектов Федерации,
определяя там абсолютно все и поддерживая
общественное движение. В соседнем регионе ей
тоже многое принадлежит – и здесь они
поддерживают другое движение, противоположной
направленности. В третьем регионе, где у них тоже
свои интересы, они содержат еще одно движение,
совершенно нейтральное. В интервью с нами люди
говорили: конечно, в принципе коррупцию надо бы
преодолеть, но на практике сделать это
невозможно.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|