ДЕТСКОЕ ЧТЕНИЕ 
 

Аб, или Дом для странников

В интернете существует огромное количество “философических” текстов, написанных подростками. Зачастую по жанру они связаны с научной фантастикой, поскольку для них это наиболее свободная форма выражения “отвлеченных” идей. Но фантастика здесь становится лишь декорацией, внутри которой происходит классический философский спор - спор с самим собой. Сегодня мы публикуем отрывки из такого рассказа, автор которого стал победителем конкурса детской фантастики (проведенного в минувшем году интернет-журналом “Санька - Бешеный кролик”, http://www.childplanet.ru   ).

Ветки, заслонявшие окно, уже оголились, и свет беспрепятственно проникал в комнату, косыми синими тенями падал на стену, исцарапанный пол, мебель, по-особому выделяя привычные предметы. Аб уже привык к ночному листопаду, бушующему внутри дома, но теперь листья летели особенно густо. Пронизанные застывшим светом луны, они казались живым, страдающим организмом, бьющимся в безжалостной агонии. Пораженный картиной, Аб приподнялся, заслоняя льющийся из окна свет, и выглянул наружу. Весь мир был иным. Блеклый свет, падая с низко стоящей, чуть перетянутой длинным облаком луны, освещал его с непривычной неведомой грани. Но главное было не в этом. Посередине долины, упираясь разинутым зевом сфинкса в небо, высилась пирамида. Привидеться это не могло, потому что Аб точно знал, что не спит. Он даже заметил, что левый угол сооружения сломал посаженный им виноградник и смастеренный для мелких нужд шалашик. Внутри пирамиды, преодолевая непроницаемость холодных каменных блоков, багровело, остывая, веретенообразное длинное тело.
Впрочем, это длилось недолго. Луна зашла за скальный массив, оставив в небе лишь колеблющееся сияние, и все погрузилось во тьму. Контуры зловещей пирамиды перестали просматриваться, однако же ощущались по исходящему от ее поверхности холоду и особому гнетущему давлению. Осененный догадкой, Аб метнулся к висящему на боковой стене календарю с древним летосчислением и перевернул несколько листков (вырвать их не удалось, потому что бумага была скользкой, словно пропитанной особым составом). Он знал, что этого будет достаточно, и, перевернув, тут же заснул.
А проснувшись, увидел, что все предметы в комнате покрыты слоем инея. Иней лежал на деревьях, траве, крыше. Весь мир словно поседел за ночь.
Еще не оправившись он ночного видения, Аб неожиданно услышал за окном шаги. Сердясь на себя за возникшие и все более в последнее время одолевающие его беспричинные страхи, все же кинулся запереть дверь, но не успел. Какой-то человек, в рваной старой телогрейке, фуражке с красным околышем и разного размера, криво стоптанных (от неправильной походки) сапогах, осторожно, наклонясь, заглядывал внутрь.
– Аль есть кто? – позвал неуверенно.
– Есть, – отозвался Аб, распахивая дверь.
– Вот те раз. А в прошлый раз ведь не было, – удивился прохожий, отшатываясь. Помялся на пороге. – Иль зайти? Как считаешь?
Аб промолчал, оглядывая пришельца.
– Ты тут как: временно аль насовсем? – закинул еще одну удочку странник.
– Сам не знаю, – буравил его взглядом Аб.
Пришелец был совсем дохлый, неухоженный. Его сморщенное, высушенное ветром лицо в красных мелких прожилках на щеках и носу было отрешенно-безразличным, и Аб дрогнул.
– Ладно, дядя, чего уж там? Двигай к печке.
Странник тотчас переменился в лице, будто ожил. Скинул поспешно рюкзачок у порога и быстро, на полусогнутых ногах засеменил в глубь дома. Нашел печку сразу, по запаху; сев на пол, закрыв глаза, прижался к ней спиной и боком, и не столько к печке как таковой (за ночь она совсем остыла, не грела), сколько к ее образу. Аб приволок дрова, открыл заслонку.
– Ты кто? – не открывая глаз, нежась в воображаемом тепле, спросил странник.
– Абстмокрфрукологбр, – скороговоркой ответил Аб. – Или, если проще, Абсолют.
– Аб, значит, – догадался пришелец. – А я, предположим, Архимед.
– Почему предположим? – удивился Аб.
– Да потому, что обычно этому не верят. А я в самом деле Архимед. Меня родители назвали так, потому что я родился прямо в околоплодном пузыре. Так необычно было. Но это не важно. Ты лучше закидывай скорее дрова в печку: душу я уже согрел, пора браться за тело.
– Вы из пирамиды? – глупо спросил Аб.
– Я же сказал: отсюда, – не понял пришелец, поднося ладонь к виску.

* * *

– Есть профессия такая или призвание – странствовать. Во все времена странники были в почете, это теперь вдруг у вас – бомжи. Парадокс.
Архимед разговаривался, отогревался. От тепла окна запотели, схватились с наружной стороны легкой коркой, и от этого стало совсем уютно.
– Что такое дом? Привычка. А мой дом – мир. Не могу выдержать, когда вокруг стены, эта плита над головой, – пригнув голову, Архимед потыкал в потолок, который до этого казался Абу недосягаемо высоким, а теперь вдруг стал на удивление низким. – Но иногда надо потерпеть. Ради души. А моя душа – тут.
– Слышишь? – вдруг поднял он палец вверх.
Аб ничего не слышал. Проворно вскочив, Архимед доковылял до двери и, высунувшись, с
кем-то говорил в темноту пространства.
– Вот, совсем призраки одолели, – пожаловался, возвращаясь. – Зачастую просто невозможно отделить воображение от того, что происходит на самом деле.
– А на самом деле ничего и не происходит, – сказал Аб. – А все, что происходит, – кажется.
– Ну это ты зря, – расстроился Архимед. – Совсем. Мир вокруг фантастичен, просто сказочен, и в этой сказке никогда не будет все расставлено по местам, потому что сами законы, по которым она меняется, иррациональны и непостижимы. В этой космического масштаба сказке происходит всё и даже то, что нам всего лишь кажется. Вернее, нам кажется то, что уже где-то есть.
Он пожевал губами, сожалея о том, что еда давно кончилась, затем неожиданно икнул.
– Скучно выпадать из мира, – сделал вывод. – Иногда хочется повлиять, вплестись в однообразную ткань бытия. Я позволяю себе это периодами, но ненадолго.
– Что именно? – Аб усмехнулся, поняв так, что Архимед намекает на выпивку.
– А влияние, – пояснил Архимед. – Мое – на мир. Вот сейчас, например, Библию наметил исправлять, – признался неохотно, видя недоверие собеседника. – Потому и засиживаюсь. А там есть весьма ценное, весьма, но вместе с тем многое совершенно неправильно выстроено. Не с той как бы подсветкой.
– Да ну? – Аб уже открыто потешался.
– Вот, например, прежде всего – Создатель. Верно, что он не вседержитель, а всего лишь скорбит о мире. О нем только и можно что скорбеть. Но дьявола отделили от Бога – вот в чем была ошибка. А они нераздельны, это одно и то же, одно сущее. Потому что нет в мире абсолютного добра и зла. Все перемешано. И добро для одного почти всегда оборачивается злом для чего-то (или кого-то) другого. По сути это одно и то же, разные проекции единого акта бытия. И эти проекции мы искусственно выделили, разграничили в узкой области, именуемой моралью, и, еще раз спроектировав на конкретное миропонимание и себялюбие, нарекли добром и злом. Для нас. В нашей области.
Он прикрыл воспаленные глаза рукой. Лоб его мелко-мелко подрагивал, как от тика.
– Ну и все остальное отсюда поехало, – совсем тихо сказал, обесцвеченными глазами глянул на Аба и вдруг, упав ничком на пол, стукнулся головой в потертые доски:
– Все, не могу больше. Отпусти. Во мне так много накопилось. Зачем? Для чего? Кому? – взывал он к Абу. – Я устал, продрог – на века, намертво. Две недели подряд у меня были холодные ночевки. Спать хочу, отпусти.
– Иди, – серьезно отпустил его Аб. – Топай, Архимед, в кровать.
Он помог ему подняться, проводил в комнату и уложил в постель, прикрыв толстым, с вылезшей из прорех ватой одеялом.
– Квадрат небытия, – пробормотал напоследок Архимед, тяжело, со стоном проваливаясь в сон.
Некоторое время Аб с любопытством наблюдал за храпящим Архимедом, затем, развернувшись, направился к себе. Но не успел дойти до кровати, как наступило утро.
“В этом доме свое время”, – вспомнил Аб без удивления и подумал, что теперь, с приходом Архимеда, оно стало иным.

* * *

Аб посмотрел в окно и увидел, что небо покрылось лучеобразными мятущимися полосами. Оно было оранжевым, и, если бы не эти фиолетово-серые полосы, словно чьи-то тени, его можно было бы испугаться. Как пугаешься бесконечности или вечности, выпирающей из природы в сумеречные часы, когда особо обостренно осознаешь, насколько окружающий мир враждебен, чужд и непостижим. И единственной защитой от нарастающей тревоги перед ним в эти затихающие ночные часы, наполненные тайной угрозой небытия, молчаливой отрешенностью вымерших, беспредельно вытянувшихся равнин да передвижением сминающих и выжигающих пространства образов давно не существующих звезд, может быть только сон. Как спасение, прикрытие, средство против проникновения жуткого абсурда вечности в отображающий ее аппарат, именуемый мозгом.
Но квадрат небытия не принял его. Выход был замкнут, и Аб раздраженно поднялся.
– Никто не знает, что такое вечная жизнь, – бормотал Архимед в пространство. – Вечная жизнь – это кошмар умираний и возрождений и памяти об этом. И иначе не может быть.
Он глянул на Аба, глаза его были мутны.
– Вот ты ищешь мальчика, а я – избавления от идей. Откуда эта тревога, что гложет всех? Чьи мы копии?
– Да ничьи, – грубо оборвал его Аб. – По крайней мере я. Просто нам разное нужно.
– Что? – тихо спросил его Архимед.
Упершись в колени, Аб тихо раскачивался вперед-назад.
– Понимаешь, – начал медленно, бросив на Архимеда быстрый прощупывающий взгляд, – среди нас есть инопланетяне. Не в том плане, что с другой планеты или иного измерения (изнанки), а в том, что иначе устроены, в них все иное: мышление, ощущения, мировосприятие, фантазии, чувствительность. У них иной вид, и они видны издалека. Я их по крайней мере распознаю сразу. Чувствую. Меня влечет к ним. Зачем они, не знаю. Но они были всегда. И именно через них, возможно, осуществляется связь времен. И тревога. По крайней мере ими движется все, хотя они могут и не подозревать об этом. Я ищу таких людей, не знаю зачем. И все время их упускаю. Я полжизни готов отдать, чтобы удержать кого-то из них, но они проходят мимо, как бы сквозь меня, и я остаюсь один. Снова. Как тогда, когда выпал из окна, и все вдруг стало чужим. Они... они меня не узнают, понимаешь? Не чувствуют во мне своего. А других мне не надо...

* * *

Аб лежал долго. Не спалось. Осторожно встав, вышел на улицу, курил, впитывая в себя воздух, заряжаясь разлитым вокруг электричеством. Вернувшись в дом, покосился опасливо на кладовку. Он действительно в нее ни разу не заглядывал. Бред, конечно, но интересно. И потом, такая ночь. В такую ночь возможно все.
Распахнув дверь, медленно вошел, сразу встал на невидимую ступеньку. Освещая путь огоньком сигареты, с любопытством стал подниматься. “Гипноз? Внушение?” – колотила в голову мысль. Вот и дверь. Вошел. Тихо-тихо продвинулся на середину. Потом сообразил, вернулся, нащупал выключатель. Все нормально: сработало. Комната осветилась неярким голубоватым светом, которого не было внизу. Правда, источник освещения отсутствовал, свет лился прямо из стен. Но это казалось естественным. В комнате находилась широкая низкая тахта с прожженным пледом, табуретка, маленький складной столик с клавиатурой от пишущей машинки или же от вмонтированной в стены аналого-вычислительной системы, неработающая лампа-торшер. Все казалось очень странным, знакомым. За окном же, сделанным в виде иллюминатора, – темень, усиливаемая внутренним освещением. Аб выключил свет и продвинулся к окну.
“Каждый видит в нем то, что в его душе”, – перефразировал он предположение Архимеда.
Он стоял долго, силясь хоть что-нибудь разглядеть. Мрак души его был непробиваем и абсолютен.
“Открыть. Надо его открыть”, – периодически возникала и гасла настораживающая мысль, в которой крылась какая-то поспешность и чужеродность, словно мысль была не его.
Аб знал, что существует два вида мрака: от отсутствия освещения и от отсутствия самого бытия. Что-то подсказывало ему, что тут именно второй случай, что за окном нет ничего. И ему дано распорядиться им.
Некоторое время он колебался, притягиваемый к окну любопытством и жаждой стать творцом. Потом, то ли от проникающей в комнату из окна разреженности, то ли от запаха грозы его стошнило, повело. Шатаясь, Аб с трудом добрался до лестницы, кое-как скатился по ней вниз, вывалился из узкой двери и обессилено упал на пол.
Он не помнил, сколько времени находился в таком состоянии. Какие-то мелькали перед ним тени, кратковременные вспышки света, образы, потом все погасло, и он очнулся. Комната была залита солнечным светом, Архимеда в ней не было, никаких следов его. Полосами, сквозь прихваченное морозцем окошко проникающие в комнату лучи конопатили мебель, пол, стены яркими пятнами. Аб посмотрел на глубокие борозды на полу и вдруг вздрогнул.
“Начать, – подумал он, – я мог начать запуск гибели мира. Я был на грани этого. На грани открытия шлюзов, я чуть их не открыл. Наверно, этого от меня хотели в доме. Сделать свой мрак всеобщим. Материализовать его в комнате придуманного Архимедом закона внутреннего отображения. Но осуществить его мог только человек, не копия, не тень. Перевернутый мир. Реальность, отображенная, опрокинутая на мир образов – не материальных объектов, а духовной извращенной сущности. Без права восстановления. В этом состояла суть его замысла. Растление душ необходимо для конца света. Для запуска механизма преобразований Архимеда. Преобразования чего-то в Ничто. Точки опоры, чьего-то желания, души – вот чего не было”.
Аб услышал непривычный гул и, приподнявшись, выглянул в щель. По дороге ползла машина. За ней, набирая скорость, двигалась другая.
Мир был вымыт грозой, вымыт до основания. И после этого заморожен. Но он сдвинулся, и это было главным.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"