КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА
ВЫСОКАЯ ПЕЧАТЬ
Сюжет бесстрашных совпадений
Ю.Домбровский и Н.Берковский: история
знакомства, переписка, страницы дневников
Место их встречи – Алма-Ата. Юрий
Домбровский прибыл сюда из колымских лагерей.
Наум Яковлевич Берковский – из блокадного
Ленинграда. Время их встречи – 1944 год.
Домбровский только что закончил антифашистский
роман “Обезьяна приходит за своим черепом”.
Рукопись попадает на рецензию профессору КазГУ
Берковскому. Берковский, лекции которого о
Шекспире запомнятся студентам на всю жизнь,
берется за рецензирование, как он позже
признается, “на предмет пайка”. Что рукопись
возникла неизвестно откуда и неизвестно от кого
пришла, ученого не смущает. Диагноз его
безогляден и дальновиден: “Несомненно, это
писатель с будущим”. Спустя треть века
Домбровский окажется автором всемирно известной
дилогии “Хранитель древностей” и “Факультет
ненужных вещей”. Цикл его рассказов о Шекспире
“Смуглая леди” тоже останется в истории нашей
словесности. Шекспир возникнет на параллельных с
Берковским путях, но никак не на скрещении.
Сам по себе этот сюжет совпадений поражает своей
воздушностью, неким блужданием в просторе – той
полной беспривязностью и неангажированностью,
которые рождаются врожденным влечением к
свободе и духовным бесстрашием. Но для обоих – и
для Берковского, и для Домбровского – свобода –
это еще и предмет пожизненного исследования.
Своими соображениями на этот счет они и делятся
друг с другом в редком пунктире своей переписки.
(“Звезда”, 2002, № 6. Публикация М.Н.Виролайнен и
К.Ф.Домбровской-Турумовой.)
Домбровского через пять лет снова посадят. Это
будет уже четвертый его арест, начиная с 1932-го.
“Обезьяну...” издадут лишь в 1959-м, и тут же
Домбровский пошлет книгу своему первому
рецензенту. Спустя 15 лет. Еще через пять
Берковский мгновенно откликнется на публикацию
“Хранителя древностей” в “Новом мире”
Твардовского.
“Мне кажется, более всего захватывает в Вашем
романе – делает его романом века, а не одного
только описанного в нем десятилетия, – пишет
Н.Я.Берковский, – именно это двойственное пламя:
научного сознания и все превозмогающей черной
веры в дьявола. Вообще в романе Вашем, как во
всяком настоящем искусстве, связи,
последовательность событий только повод для
других связей, идущих в любые стороны. Ваши
музейщики хранят в своих коллекциях историю и
археологию, они копают и докапываются до
темнейшей старины. Обнаруживается сквозной
подземный ход от зверски-страшной древности до
времен самоновейших. <...> Надо было стукнуться
в правремя, чтобы вдруг открылась дверь в самую
что ни на есть современность. Уйти от
современности значило для них попасть к ней
прямо в лапы, стать беззащитно-доступными для
нее”.
Домбровский отвечает спустя десять дней:
“Большое, большое спасибо. Главное: Вы всё поняли
совершенно правильно; то, что напечатано, – это
только пролог к трактату о современной
Демонологии. <...> И тот, и другой (Вышинский и
Торквемадо. – И.Б.) не только знали, что истинные
создатели всех этих развернутых
демонологических программ с переодеванием, и
метаморфозами, и световыми эффектами они сами, –
но знали и то, для чего и как этот их нереальный
мир служит их миру вполне реальному и
действительному, в котором они живут и работают.
<...> Но не в их тайнах и не в них самих, конечно,
дело – и Бог, и черт с ними – а в том, что мир
должен быть продезинфицирован, в нем должны быть
настежь открыты все окна (а хотят обойтись
форточками!), иначе все мы сдохнем от этих
ядовитых туманов, а ведьмы действительно будут
глодать младенцев. <...> Не в том дело, что мы
сидели, – считаю я (хотя это, конечно, тоже
национальная трагедия) – но в том, что
действительный и величайший заговор против
человека и всего достояния его не только остался
нераскрытым, но даже и плохо замеченным. Вот о
чем, по-моему, надо писать! Запад – в лице своей
средней интеллигенции – <...> почти безропотно
ждет своей гибели. <...> Произошла
генерализация мирового процесса – его общность,
и пошла, загремела эта общность по нашим жизням и
судьбам. И ведьмы залетали не только от сих до
сих, а по всему миру. И изжить их можно тоже только
во всемирном масштабе”.
Итак, в 1964-м Домбровский не упивается нагрянувшей
славой, а живет в предвкушении “Факультета”,
этого “трактата о современной Демонологии”. Он
уже пишет его в той своей манере, о которой
Берковский сказал: “Ваша манера – действовать
большими повествовательными массивами,
армейскими скоплениями фактов, фраз”. О том,
насколько эта манера близка мышлению самого
Берковского, звучит во всем, что он писал
(А.Дубшан), – свидетельствует публикация его
предсмертных записей, сделанная Марией
Виролайнен. Для современного читателя, особенно
молодого, это школа мышления, редкостный и
блистательный семинар по его воспитанию,
поскольку мышление это покоится на глубоких
познаниях и нераздавленной независимости. Но что
еще существенней – это мышление готово вдруг
упразднить весь нажитый капитал знаний и опыта,
ощутить меру как бремя и рвануть в сторону,
неизведанную и глухую, сокрушая собственные
выработанные, но уже и отработанные установки,
отлично понимая при этом, что “до смерти четыре
шага”, а в случае Берковского – всего оставшихся
полтора года жизни из прожитых семидесяти
одного. 28 декабря 1970 года он записывает: “Люди, их
мера. За-мерность, сверхмерность человека –
двоякий смысл этого.
За-мерность и бесконечность души. За-мерное и
свобода. Масштабы личности – больше видимых
масштабов. Масштабы – условие свободы. Масштабы
– условие обновления. Мы не знаем, какие еще
могут отыскаться силы в человеке, на что еще он
способен. Сойти с меры – тут возможно не одно
только движение в худшую сторону. Возможно и в
лучшую. В этом все дело. По ту сторону меры лежит и
ад, и рай. Мера не входит в природу рая – мера
достоинство низшего порядка. Мера – всего только
соглашение сторон. Мера – выработка
приемлемости личности для среды ее. Мера что-то и
кого-то подавляет”.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|