КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА 
ОБРАЗ 

Александр Леньков:
“Артистом надо быть в любой профессии”

О театральном доме, умении подавать пальто и самоделках для внука

НА ОЗВУЧИВАНИИ МУЛЬТФИЛЬМА

Александру Сергеевичу Ленькову, которого однажды назвали «русский Чаплин», в наступившем году исполнится 60 лет. Однако при встрече с ним я понял, что календари, как водится, врут. Невозможно поверить, что этот подвижный, стройный, остроумный, открытый человек, лицо которого обрамлено огромной копной непослушных вьющихся седых волос, уже дед. Наверное, разгадка его молодости ко всему прочему еще и в том, что за свою жизнь он переиграл немало всяких смешных существ: ребятишек, зверей, гномов, волшебников и прочих радующих детскую душу персонажей.
Ну а его нынешнего зайца – знаменитого Степана Капусту – знает, наверное, в нашей стране каждый от мала до велика.
Александр Леньков и его партнер по программе “Тушите свет” Алексей Колган похожи на своих героев: такие же выдумщики и непоседы.
И еще одна подробность: стаж актерской деятельности Александра Сергеевича – около 50 лет. С этого удивительного факта его биографии и началась наша беседа.

– Мне повезло с местом жительства, и это определило мою артистическую карьеру. Мне было 10 лет, я учился в четвертом классе школы, которая располагалась «на огородах» филиала Театра Моссовета на Пушкинской улице. Однажды этому театру понадобился мальчик – ведь не всегда же пацанов играть актрисам-травести! И я начал играть в спектаклях. Сейчас я с ужасом понимаю, что роли-то были не просто мальчиковые, а большие, настоящие. Учил роли вместе с мамой: я бубнил свой текст, а она говорила за моих партнеров. Я играл и студента института, и сына уборщицы, и даже сына миллионера в одной из пьес Джека Лондона. И, как ни странно, понимал, что для сына миллионера нужны совсем другие повадки, чем для сына нашей советской уборщицы. Такие роли, наверное, и определили мое амплуа характерного актера.
– Но ведь семья-то ваша была совсем нетеатральной?!
– Да, папа всю жизнь был «засекреченным» работником. У нас до сих пор стоят его научные книжки о самолетах, о ракетах.
– И тем не менее именно он помог вам в выборе пути?
– Да. Я хотел быть архитектором или кинооператором. До сих пор с симпатией отношусь к людям с кинокамерой. Но папа сказал: «Не мудри со своими прожектами, вот Театр Моссовета набирает актерский курс». И я туда поступил, причем совершенно без блата. Мне было полегче, чем остальным. Ведь я был уже опытным актером! (Смеется.)
– Вы упомянули амплуа, и я вспомнил, что в каких-то публикациях вас называли клоуном. Не обижались?
– Нет, конечно! Правда, в чьих-то устах это звучит пренебрежительно, а в других с восторгом – клоун!
– Цирковые люди редко допускают в свой круг посторонних, а вас, я знаю, приглашали даже на работу.
– Вы не поверите, но меня приглашали даже в балет. У нас в театре был спектакль «Король-Фанфарон». Я играл До-ре-ми – человека-колокольчика. Режиссер, дочь Соломона Михоэлса Нина, придумала мне своеобразный пластический рисунок: мой персонаж должен был много двигаться и танцевать. Пригласили даже профессионального балетмейстера – педагога Большого театра. И она мне как-то сказала: «Саша, а вы не хотите бросить драматический театр и перейти в балет? Я вам гарантирую несколько лет работы». Ну конечно, речь шла о характерных персонажах, а не о героях. Я не спал ночей. Понимал, что это не жест, а серьезное предложение. Но все же остался.
– Откуда у вас такое мастерское владение телом? Спорт?
– Не могу сказать, что всерьез им увлекался. Если и занимался, то «извращенным» видом – велосипедом. Гонял по треку, был разрядником. Но педагоги в театральной студии, увидав мою сутулую фигуру (а это нужно было для обтекаемости при езде), закричали: «Никаких велосипедов!». Пришлось бросить. Но пластике нас учили по-настоящему. В том числе мейерхольдовской биомеханике. С нами работал знаменитый Зосима Злобин, который занимался пластикой в Театре Всеволода Мейерхольда! Все наши студенты умели делать сальто, кувыркаться через стол, на плечах друг у друга стоять. Можно, конечно, стоять на сцене столбом и «вещать». Но это не мой театр.
– В том, что вы остались в драматическом театре и не пошли в балет, наверное, сыграли свою роль стены знаменитого Театра Моссовета?
– Конечно! Этот театр надо воспринимать не только, как данность, но и с учетом «глубины веков». Он всегда был богат уникальными артистами, я многих из великих помню, близко с ними общался. Хотите верьте, хотите нет, но я спал на коленях у Веры Марецкой! (Смеется.) Дело в том, что еще мальчишкой я вместе с театром ездил на гастроли, и меня, жалея, сажали не в общий автобус, а в машину к примадонне. Были встречи с Любовью Орловой, Фаиной Раневской, Ростиславом Пляттом, Юрием Завадским. Кстати, я неоднократно бывал дома у Юрия Александровича, и он даже подавал мне пальто. Это был его «кураж», «примочка»: он всем своим студентам подавал пальто. И я сейчас так поступаю со своими студентами. Может быть, и они будут когда-нибудь также вести себя со своими учениками...
– Говорят, в вашем театре практически нет склок и интриг, это правда?
– Да! У нас интеллигентная, добрая обстановка. Она сохраняется до сих пор, может быть, стены ею пропитаны... Здесь нет склочной, разборочной атмосферы. Я с гордостью, например, вспоминаю, прежние знаменитые фильмы. В «Весне» много наших – Орлова, Раневская, Плятт, Сидоркин. Так приятно осознавать, что это твои коллеги!
– Все моссоветовцы всегда с любовью и улыбкой вспоминают о Фаине Раневской.
– О да! У нее была какая-то особая метода существования. Она, например, всегда приезжала задолго до спектакля со своей собачкой по имени Мальчик. Это был целый спектакль под названием «Приезд Раневской». Все разбегались по щелям, боясь попасться ей на глаза. Она была остроумна и порой даже злоязыка. А Плятт всегда настраивал себя перед спектаклем на озорной лад. Он перед выходом на сцену травил анекдоты, любил, чтобы его слышали молодые артисты. Причем анекдоты были довольно смелые. Именно – смелые, а не сальные. У Плятта сальных быть не могло! Они были приготовлены «на чистом сливочном масле». А вот Любовь Петровна Орлова была тайной, ее толком никто не знал. Она была настоящей звездой, появлялась в театре только перед самым спектаклем. Иногда она приходила к нам, студентам, на мастер-классы. Но не репетировала (думаю, что она этого делать и не умела), а просто разговаривала. И когда кто-то из студенток спрашивал о секретах ее подтянутости, она отвечала: «Девочки! Если вы себя плохо чувствуете, не появляйтесь в театре. Вот весь рецепт!» Но так могла поступать только она.
Истоки театра Моссовета – это моя подпитка. На этой сцене нельзя халтурить. Я очень люблю всякие ношеные вещи из гардероба нашего театра. Они более живые, что ли. И вот однажды на какой-то спектакль примерял старые ботинки, посмотрел внутри, там наклейка «Плятт». Вот вам и гамлетовская связь времен.
– Вам не жалко ушедших блистательных спектаклей вашего театра?
– Конечно, грустно, что ушедшее не воротить. Но как можно представить себе других актеров в спектакле «Дальше – тишина»?! Это ведь и история самих Плятта и Раневской. Мы смотрели спектакль и понимали, что у них вряд ли будет еще работа. В довесок к классному материалу на сцене были уникальные актерские личности. Вторых составов в таких спектаклях быть не может. Я с грустью, но достаточно холодно отношусь к тому, что ушло, к старым спектаклям в частности. Наверное, как и каждый человек, – к своему прошлому. Я даже иногда боюсь встреч с «героями» моей молодости.
– Глядя на вас из зрительного зала, я всегда с радостью видел, как вы импровизируете. Но в одной из публикаций прочел такие ваши слова: «Боюсь импровизации».
– Я ее боюсь тогда, когда артист Х начинает нести что-то несусветное. Он думает о себе слишком хорошо, дескать, все, что ни скажу, – это съедобно и уместно. Но ведь существуют рамки, за которые актер не имеет права выходить. Есть, конечно, исключения, например, commedia dell’arte. Там дается тема, на которую артисты начинают судачить. Как, например, мы с Лешей Колганом, когда играем в программе «Тушите свет». У нас бывают моменты, когда мой (изображает) «сепелявый интеллигентный Степан» и его друг хам Хрюн проводят разговор на абсолютной импровизации. Но мы знаем, о чем говорим. Нам задают тему, и мы болтаем. Правда, мне – бестолковому – приходится объяснять, о чем идет речь. (Смеется.) Я ведь не знаю ни фамилий политиков, ни их дел. Мне говорят: это плохо, это хорошо. И я фантазирую в своем образе. Но в театре бывает, что братья-актеры выделывают такое, что зрителей жалко.
– Мне кажется, что для вас равнозначны все роли: и малые, и большие, и король Лир, и какой-нибудь гном.
– Да, я стараюсь играть именно так. А самое главное – для детей всегда играю так же серьезно, как и для взрослых. Я не люблю «расслабуху» утренников, когда актеры позволяют себе что-то отколоть на сцене. Вот, например, в спектакле «Пчелка» я играл подземного короля-уродца. Он встречает девочку и влюбляется в нее. И обольщается, надеясь на взаимность, не понимая, что он страшен и уродлив. Получился такой Сирано де Бержерак, только для детей.
– В вас есть особая актерская черта – запоминаемость в любой даже маленькой роли. Это актерская техника или просто дано Богом?
– Я на этот вопрос отвечу просто: займись я любой другой профессией, и в ней я всегда что-нибудь придумывал бы. У меня за городом есть небольшой дом (дача – это звучало бы громко) в «колонии» Театра Моссовета, где каждый строит на свой вкус. И мне очень лестно, что мою работу приходят смотреть. А иногда ваш брат журналист специально приезжает брать интервью, учитывая интерьер. Это не то, что называется евроремонтом, мне это не нравится. У меня совсем другое: входишь – стоят старинные весы, привезенные из Англии, колесо от телеги, его прикатил из деревни мой приятель, или, например, хомут. Но это не означает, что я живу почти в хлеву, все сделано с соблюдением санитарных норм. (Смеется.) Как-то раз на помойке Театра Моссовета нашел выброшенный шкаф, разобрал, переделал и из его досочек сделал свой шкаф. Никто не верит, думают, что это старинное изделие.
– Говорят, что и внука своего вы воспитываете в этом же духе, это правда?
– Да, я ему внушаю, что нужно что-то делать своими руками, придумывать и «сочинять». Сейчас заложенная мной «ядерная реакция» сама в нем бурлит. Когда я откуда-нибудь приезжаю, он ждет от меня не традиционного подарка, а какой-нибудь «глюковины», такой штуковины, которая может поразить. И когда к нему приходят в гости друзья, он им показывает не те игры, что куплены в магазине, а те, что мы придумали вместе, выпилили лобзиком: вечные двигатели, приборы из металлолома. Однажды я ему сделал настоящий танк из телевизионных коробок. Там было все: башня, дуло, гусеницы. Покрасил все это зеленой краской, и когда он выехал на этом изделии на дорогу, то все окрестные собаки взвыли. (Смеется.) Зрелище было жуткое! Но это была его гордость. Ему это нравится, а значит, моя задача выполнена. Я его заразил на придумку! Есть такое выражение – «артист во всем». Мне кажется, что артистом надо быть в любой профессии. Надо придумывать жизнь самому себе и близким. Даже если ты не сам сделал, а просто купил ребенку игрушку, например какую-нибудь гадость китайского производства типа человека-паука, то хотя бы придумай спектакль с этим пауком. Чтобы у ребенка «работала мозга». Пользуясь тем, что у вас газета воспитательная, я хочу воззвать ко всем родителям: ведь наши дети – настоящие «дистрофики» в смысле фантазии. Они тупо смотрят всякую галиматью, называемую сериалами. Вот и вся фантазия. Я это ненавижу, хотя, грешен, и сам иногда озвучивал несколько таких гадостей. (Смеется.) Но вроде искупил свою вину, сделал и приличные мультфильмы.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"