ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ 
О ЧТЕНИИ 

Лучший подарок из прошлого

Попытка анализа на могилах мечты

О чтении – что за тема? Читать или не читать – вот какого вопроса нет. Потому что дело это сугубо личное, и каждый сам решает, что ему интереснее: читать, слушать музыку, составлять шахматные композиции или просиживать ночь напролет в чате.
Но именно чтение давно считается в нашей стране делом государственным. Ведь у нас книга – лучший подарок, и надо любить книгу – источник знания, и вообще Пушкин – это наше все.
А между тем «самая читающая страна в мире» перестала читать. Одни считают, что это катастрофа, свидетельствующая о духовном почти одичании нации. Другие спокойно заявляют, что вербальные искусства, вместе с ними и литература, уходят в прошлое, наступает эпоха искусств визуальных, и нечего бить тревогу. Мол, пора перестроиться и не мучить школьников изучением классики.
Как разобраться в этом? Для чего нужно чтение человеку, если оно нужно? Какое место занимает литература в ряду других искусств и наук и что она прежде всего: познание, воспитание или развлечение? Как увлечь чтением и можно ли искусству чтения научиться? Как и что читали знаменитые люди? Об этом и о многом другом – в нашей новой рубрике “О чтении”.

Иосиф Бродский сказал как-то, что его поколение – последнее читающее поколение. Я младше Бродского, и мне тоже кажется, что мое поколение – последнее из читающих. Под чтением имеется, конечно, в виду исключительно чтение художественной литературы, а не, допустим, сопромата или «Философии религии» Гегеля.
Для честности вспомним, что такие настроения и разговоры прокатываются по обществу не в первый раз. На моей памяти – во времена обтелевизоривания всей страны. Потом – когда пошла мода на экранизацию классики. После первых лет перестройки – потому что произошла девальвация слова и одновременно книги перестали быть дефицитом. Ну и, конечно, с появлением компьютера.
И всегда эти разговоры исходили от старших, и всегда были обращены они к молодым. Один из самых частых упреков в семье: «Ты совсем ничего не читаешь!» Подразумевалось, что если сегодня не овладеешь былинами, а завтра профукаешь Пушкина, то вырастешь недоучкой, балбесом, будешь вкалывать за сто рэ, как я. То есть станешь неудачником – и жизнь насмарку.
Полуграмотные родители, которым дела не было, конечно, ни до былин, ни до Пушкина, питали особое пристрастие к университетскому ромбику и чистому инженерскому воротничку. Заглавным же экзаменом в любом институте было сочинение. То есть родители стали первыми жертвами всеобщей гуманитаризации всей страны. Нечитающий ребенок поэтому – существо заведомо неполноценное, крушение надежд, предмет бессмысленности не только материальных, но и душевных, самых нежных и потаенных трат. Могила мечты. Неиспользованный реванш.
Вчерашнее недоверие к «грамотеям» в годы Советской власти обернулось молитвенным поклонением прогрессу и образованности.
Бедные родители!
Отрекшись от Бога, они уверовали в знания. Гиперболически выразил этот переход Маяковский. Задиравшийся с Богом, он с тинейджеровской оскалистой наивностью серьезно и простодушно верил в «мастерскую человечьих воскрешений» и в деле своего бессмертия все надежды возлагал на «большелобого тихого химика». Как мы знаем теперь, был не так далек от истины. Но что с того?
Да и не в этом суть. А в том, что и химик должен был быть непременно гуманитарно образованным человеком, любить прекрасное. Например, поэзию. Любить поэзию надо непременно, господа, а то как же? Пушкина молодой Маяковский, конечно, сбрасывал с корабля современности (по выслуге лет), но самого-то Маяковского химик все же любить был обязан. Иначе ведь и с его мольбой о бессмертии не сможет, заморыш, ознакомиться. И каюк тогда поэту.

Изменились времена, нравы, представления о ценностях и способах достижения цели. Впрочем, человек, не читавший Пушкина и Толстого, и прежде мог добиться высоких или даже высочайших успехов в любой области, кроме разве филологии. Однако гуманитарии, которые, несмотря на споры о «физиках» и «лириках», все равно оставались законодателями тех самых нравов (отсюда и сокрушение родителей), по-прежнему считали такого человека малокультурным, даже если бы он открыл радий или изобрел пенициллин.
Культ чтения существовал в среде не только гуманитарной интеллигенции. Замечательный и очень характерный эпизод находим в «Анне Карениной». Разговор Анны с мужем, человеком, как мы помним, государственным: «– Теперь я читаю Duc de Lille, «Poesie des enfers», – отвечал он. – Очень замечательная книга.
Анна улыбнулась, как улыбаются слабостям любимых людей… Она знала его привычку, сделавшуюся необходимостью, вечером читать. Она знала, что, несмотря на поглощавшие почти все его время служебные обязанности, он считал своим долгом следить за всем замечательным, появлявшимся в умственной сфере. Она знала тоже, что действительно его интересовали книги политические, философские, богословские, что искусство было по его натуре совершенно чуждо ему, но что, несмотря на это, или лучше вследствие этого, Алексей Александрович не пропускал ничего из того, что делало шум в этой области, и считал своим долгом все читать».
Это был как бы обязательный минимум для российского интеллигента.
Комизм эпизода, воспринимаемый не с первого раза, еще и в том, что литератора, о котором говорит Каренин, не существует (Леконт де Лиль и Жак де Лиль не были герцогами, а дюк по-французски значит именно герцог), нет и такого, декадентского скорее всего, произведения «Поэзия ада». Тут ирония, тонкая литературная мистификация, для Толстого, вообще говоря, не характерная. Но это между прочим.
Удивительно, однако, что это осознание читательского долга в среде негуманитарной интеллигенции передавалось из поколения в поколение и продержалось почти все ХХ столетие.
Впрочем, и в среде разночинной, военной, даже рабочей существовала мода если и не на чтение, то на книги и домашние библиотеки, которые приобретались впрок, для детей. Книги в доме были еще и знаком достатка и благополучия, наравне с крепдешином, шифоньером или радиолой.
Старшее поколение помнит послевоенный книжный бум: родители откладывали последнее из скудной зарплаты, простаивали у книжных магазинов ночами, отмечая химическим карандашом свой номер в очереди за очередным подписным изданием собрания сочинений отечественного или зарубежного классика. Я благодаря этому, родившись в семье военного, с детства был обладателем очень приличной библиотеки.

Сегодня становится все более очевидно, что список авторов, с произведениями которых должен быть знаком так называемый образованный человек, – явление вполне символическое, или историческое, дань интеллектуальной моде. Еще в начале XVIII века величайшим поэтом считался Вергилий. На этом посту его сменил Данте, и Вергилия можно было уже не читать. Зато обнаружить свое незнакомство с творчеством Данте значило теперь расписаться в собственном невежестве. Шекспира в список великих вернул в 60-е годы того же века Вольтер, и пьесы его до сих пор идут во всех театрах мира. А Вергилия по-прежнему не читают, и это ничуть не стыдно. Данте, правда, тоже почти не читают, но признаться в этом пока еще неловко.

Продолжение следует

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"