ДЕТСКОЕ ЧТЕНИЕ 
 

Все, что пишется для детей, становится пространством для простых чудес. Вещи начинают говорить, превращения и волшебство сопровождают героев на каждом шагу. Глубины морей и океанов, ущелья гор и просторы равнин, небесные высоты населены и бурлят сказочной жизнью. Полет как самое волшебное и простое чудо постоянно присутствует не только в сказках для детей и детской поэзии. К парящим образам на протяжении всей истории обращались и в поисках научных открытий (вспомним эскизы летающих аппаратов Да Винчи), и емких смыслов в поэтической строке, не говоря уже о всевозможных богах, героях, ангелах и прочих небожителях. Люди прижаты к земле притяжением, вещами, привычками, а воздух – это субстанция, которой дышат и которая не создана для перемещения человека. Но несмотря на лермонтовское «рожденный ползать…» и на гумилевское «…когда мы умели летать», байки и правдивые истории о левитации можно слышать и в начале XXI века. И если искусство тибетских монахов и индийских йогов известно и тем более доступно лишь избранным, то левитирующего в делийском парке индуса не раз показывали по ТВ. Он «висел» в полуметре от земли в позе лотоса, одной рукой опираясь на тонкую трость, упертую в землю. Целый день лица внезапных свидетелей озарялись изумлением и рассвечивались верой в чудо, и лишь когда начало смеркаться, индус спустился на землю, чтобы подсчитать рупии, брошенные туристами. Возле рукояти его трости было приделано сиденье, которое скрывалось от глаз изумленных прохожих шелками его одежд, а сама трость была глубоко врыта в землю, делая сиденье устойчивым по законам обычной физики, а не мистических сил. Для кого-то это обман и разочарование, для кого-то хорошая шутка. Но ведь шутка, веселье, радость, любовь как раз и есть то, что вызывает у человека сладостное ощущение легкости и полета независимо от сил гравитации.

Нам остается только махать кошками

О полете воздушных шариков в детских стихах Осипа Мандельштама и Даниила Хармса

Cтихи Хармса детям хорошо известны и многократно переизданы. Стихи для детей Мандельштама («Два трамвая», «Примус», «Автомобилище», «Шары», «Чистильщик» и др.) куда менее популярны. Первый – обэриут, второй – акмеист. Хармс, как и положено обэриуту, следует смеховой традиции, Мандельштам – «смысловик». Казалось бы, сопоставления неуместны. Однако делят они одно и то же время – 20–30-е годы прошлого столетия – и из него обращаются к детям. Любопытно порой сличать их стихи для детей как документы эпохи, написанные разным почерком. Начало века, его воздух, звуки, новости, превратившиеся в материал для их творчества, рассыпались приметами жизни того времени среди поэтических строк: быт «нехороших квартир», кооперативная торговля, примусы, недавно появившиеся советские автомобили, пароходы, самолеты. Что такое «Веселые Чижи» Хармса, как не перенаселенная коммуналка? А калоши, чистильщики обуви в стихах Мандельштама – многим ли они сегодня памятны? Эпоха дышит где хочет, и стихи для детей – не исключение. Однако одни и те же вещи и события разные люди описывают по-своему. И именно за этими различиями и угадывается самобытное и неповторимое обаяние характеров, жизней одной эпохи, талантов и судеб Даниила Хармса и Осипа Мандельштама, уже почти столетие передающих в своих стихах образы, близкие как детям, так и их родителям.
Хармс мечтал писать стихи, которыми можно разбить окно, и его детская поэзия обладает эффектом брошенного камня. Предположим, что рифмы и ритмы Хармса пробивают стеклянную перегородку времени; и вот мы уже оказываемся на резком и шабутном воздухе 20–30-х годов. Пространство Хармса – игровое, дворовое – по нему в пору перемещаться, летя на салазочках:

На салазочках Володя
Быстро под гору летел.
На охотника Володя
Полным ходом налетел.

У Мандельштама иначе – он реже отпускает героя на улицу, пространство его стихов – комнатное: сахарная голова, которая боится попасть в чай, телефон в квартире, дрова на кухне, водопровод, утюги и котелки. Мандельштаму важно время в вещи: вот эпоха, а вот ее приметы – кооператив, трамвай, вчера еще этого не было, и мы понятия не имели, что «электричество – холодный огонь». Хармсу, напротив, важна вещь во времени: салазки – велосипеды – аэропланы – эти различия непринципиальны. Принципиально, что все бегут, летят и скачут. А на чем и как – это уж, извините, дело второстепенное.
Мандельштам связывает предмет со своим временем тонкой натянутой ниточкой:

А нитка моя
Тоньше паутинки,
А на коже у меня
Ни одной морщинки.

Напряженность если и чувствуется, то где-то по ту сторону дрожащей, тянущей вверх веревочки. В целом же в детской поэзии Мандельштам сглаживает морщинки времени, оставляя на долю детей мирные сюжеты о переговаривающихся трамваях, журчащей водопроводной воде и иных коммунальных диковинах. Нет ни дерзкой рифмы Хармса, ни его смелых сюжетов. У Хармса – стихи без «ниточек»: если уж говорится о времени, то в сугубо беспощадных, кошмарно аллегорических формах стихотворения «Из дома вышел человек».
Предметный, строго функциональный мир детских стихов Мандельштама и игровой, абсурдный мир Хармса… Вот два стихотворения: «Шары» – написанное Осипом Мандельштамом в 1926 году и «Летят по небу шарики» Даниила Хармса, созданное в 1933-м.

Игровой мир Мандельштама тяжеловесный, неуклюжий, подвластен человеку: шарики – забава: захотел – выпустил, захотел – держи на привязи. Иное дело у Хармса. Его шары летят по небу, как птицы. «Блестят и шелестят», совершая нечто, человеку недоступное: шелестеть могут деревья (у Ахматовой, например: «а за окном шелестят тополя») или страницы, блестеть – пуговицы, глаза, звезды. Собственно, вся история, рассказанная Хармсом, – история восхитительного и непонятного людям явления: по небу летят шарики. Не один, не два – много; как, откуда, куда – все это загадка, элемент чуда в стихотворении. Поведение людей, их реакция на чудесное явление заурядны и вполне типичны:

Летят по небу шарики,
А люди машут шапками,
Летят по небу шарики,
А люди машут палками.

Вначале люди удивлены и машут шапками, как могли бы махать вслед пролетающим журавлям: до свидания, доброго пути, счастливого полета. Но вскоре ситуация приобретает иные психологические очертания – за удивлением следует угроза – «люди машут палками»: как так! Летят! Почему? Куда? Вот мы вас! Далее начинается что-то уж совсем невообразимое, в ход идут предметы домашнего обихода и атрибуты уюта, достатка:

Летят по небу шарики,
а люди машут булками,
летят по небу шарики,
а люди машут кошками.
Летят по небу шарики,
а люди машут стульями,
летят по небу шарики,
а люди машут лампами.

Булками, кошками, стульями машут, как знаменами на демонстрации. Это и есть знамена – символы относительной обеспеченности, обустройства, вошедшего в колею быта 30-х с отдельно допустимыми элементами роскоши (лампы, кошки). Сдернутый в доме Турбиных абажур водружен на прежнее место, и кошка, которая в холодной и голодной Москве 1918 года означала борьбу за выживание, теперь просто квартирная мурлыка (см. «Белую гвардию» М.Булгакова и «Сивцев вражек» М.Осоргина). Люди разворачивают знамена нового быта в ответ на сомнительный блеск и шелест. Нечего, мол, шелестеть, у нас тут свои достижения.
Но стихотворение имеет неожиданную концовку:

Летят по небу шарики,
а люди все стоят,
летят по небу шарики,
блестят и шелестят.
А люди тоже шелестят.

В финале контрасты снимаются, и намеченное противостояние (земное – небесное, тяжелое – легкое, стоящее – летящее, опредмеченное – пустое, люди – шарики – и так далее по антонимическому ряду) обретает успокоительный характер изначального порядка вещей. Но почему тогда шелестят люди? Видимо, не так фатально, не так существенно это различие – того и гляди, нас тоже поднимет ветром или потянет кто-то за ниточку. А может быть, это шепоток удивления им вослед: бывает же так – летят! Или люди шелестят уже по-своему, о своем?
История Мандельштама – о состоявшемся по доброй воле человека освобождении: мальчик покупает самый маленький, зеленый и некрасивый шарик, который спрятан где-то среди остальных шаров, и выпускает его на волю:

Снимайте зеленый,
Давайте мне с ниткой,
Чего тебе, глупому,
Ползать улиткой!
Лети на здоровье
С белою ниткой!

Детская забава, да и воздушные шарики оказываются не только праздничными: среди шаров есть «дутые-надутые шары-пустомели», есть и «шар-недоумок», «шар-несмышленыш, глупый найденыш» – он-то, единственный, улетает, не повинуясь («распродам я вас, шары, буду не в убытке…») прихотям хозяина. Счастливое стечение обстоятельств равноценно признанию индивидуальных, но до времени не проявленных преимуществ. Мандельштам пишет стихотворение по архетипичной сказочной схеме: последний станет первым, дурак – мудрецом, узник – ясным соколом. Как и положено в сказке, добро побеждает зло, причем без всякой ссылки на неоднозначность победы.
Иное дело у Хармса: нет однозначности, нет сюжета, а есть почти цирковое, как у фокусника на пальце, вращение одной темы: вот люди – вот шары. И это завораживает сильнее, чем мастерски рассказанная история. Стихотворения Хармса – неожиданные рецепты оригинальности: как «обернуть» бульдога вокруг столба («Бульдог и таксик»), как вылечить раненую лапку («Удивительная кошка»). Хармс обводит мир вокруг пальца – нельзя победить обстоятельства, значит, можно их перехитрить, обыграть. «Шары» и «Летят по небу шарики», написанные в «подлые, кромешные годы» (Н.Берберова), суть об одном – об освобождении, но только освобождение Хармса безусловнее, беспроигрышнее и необратимее: что бы ни делалось людьми на земле, а шарик летит. И не собирается снижаться.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"